Чудо Някрошюса: ушел создатель метафорического театра
Не дожив одного дня до 66-летия, ушел Эймунтас Някрошюс. Его называли гением. Режиссер ставил спектакли, будто выраставшие из природных стихий, а театр мыслил как мощную метафору. Человек в его постановках был страшен и прекрасен, ничтожен и велик. Собственно, как и в жизни, сокровенное знание которой он нес на сцену.
Литовский хутор и русская школа
Эймунтас Някрошюс родился на литовском хуторе, в крестьянской семье. Рос обычным парнем и по чистой случайности (не хотелось идти в армию) поступил в театральное училище. С актерством у него не очень ладилось, а вот помогать коллегам — подсказывать, советовать, как лучше выстроить этюд или сцену, — получалось. Итогом (по совету педагогов) стало поступление в ГИТИС, на режиссерский курс знаменитого Андрея Гончарова.
— С одной стороны, он открывал миру литовскую театральную манеру и мир литовского человека: его взгляд на мир из Литвы с ее совершенно определенным хуторским мироустройством. С другой — Някрошюс, конечно, был человеком русской театральной школы, — отметил в беседе с «Известиями» ректор ГИТИСа Григорий Заславский. — Он до конца дней сохранил благодарность и к школе, и к Москве, сделавшим из него режиссера. В нем навсегда сохранилась какая-то неисчерпаемая увлеченность русской литературой, русскими писателями, русской прозой, пьесами… В том, как он входил в эти пьесы, конечно же, было это потрясавшее меня и всех зрителей совершенно взрывное сочетание каких-то очень простых образов, рождавшихся буквально из земли, воды, дерева и огня...
Театральный критик, ректор Российского института театрального искусства (ГИТИС) Григорий Заславский
Получив диплом, Някрошюс поставил с десяток спектаклей в театрах Литвы, имел успех и считался очень хорошим режиссером. В разряд выдающихся он перешел, когда в 1998 году открыл в Вильнюсе собственный театр Meno Fortas, что в переводе означает «крепость искусства». Крепость оказалась маленьким пространством с метровой толщины стенами, но здесь созидались большие свершения. В репертуарных театрах Някрошюс ставил практически всё — от советских пьес до литовского авангарда, а в своем театре сосредоточился на Шекспире, Чехове, Пушкине, Достоевском, Гете: считал, что эти авторы дают свободу режиссеру. Музыка привлекала его той же свободой, что и литературные кумиры, и в конце концов привела к работе в оперном театре. К партитуре он в обязательном порядке сочинял режиссерский контрапункт, после чего звук и сцена обнаруживали неожиданный, но логичный объем.
Свобода обернулась удивительными, ни на что не похожими спектаклями. Гамлет, которого играл рок-кумир Литвы конца 1990-х Андрюс Мамонтовас, задавался судьбоносным вопросом под грозно нависшим диском циркулярной пилы. В «Отелло» заглавный герой не душил Дездемону, а обнимал и затанцовывал ее до смерти. В «Песне песней» любовные гимны слагались на фоне проржавевших газовых баллонов. «Фауст» напоминал площадной театр и гербарий одновременно. Были еще не менее оригинальные «Моцарт и Сальери», «Три сестры», «Идиот», «Рай» по мотивам Данте. Самое удивительное, что серьезных возражений против подобных экспериментов не возникало даже у ярых ревнителей классики. «Что-то в этом есть...» — был их вердикт. Это «что-то» безотказно погружало зрителя в стрессовое состояние и практически не поддавалось словесному анализу.
Актеры Витаутус Румшас в роли Клавдия, Кястутис Якштас в роли Лаэрта и Повилас Будрис в роли Полония (слева направо) в спектакле литовского театра Meno Fortas «Гамлет»
— Эймунтас принадлежал к очень немногочисленной, очень избранной когорте великих режиссеров. Это был режиссер-поэт, который видел мир в метафорах. И его сценические метафоры действовали с огромной силой, — рассказал «Известиям» театровед профессор Алексей Бартошевич. — После его спектаклей люди выходили с некоторым головокружением. Перед ними в течение нескольких часов развертывалась цепь поэтических образов такой философской глубины и такой неопровержимой силы, с какой в театре приходится редко встречаться. Может быть, у Някрошюса были особые отношения с тем, что называется «небытие». Да, он его предчувствовал. Скажем, в финале «Макбета» люди обращались с молитвой о помиловании, и из темноты подмостков, из глубины сцены вдруг возникал и надвигался яркий ослепительный луч, и это было явлением Бога, Страшного суда. Някрошюс как человек, очень близкий к крестьянским, народным основаниям, позволял себе общаться с самыми существенными, самыми основными категориями жизни и смерти.
Выйдите оттуда — пройдите сюда
Meno Fortas стал идеальным пространством для режиссерского самовыражения. Обретя его, режиссер до минимума свел свою работу на зарубежных площадках. Считал, что играть надо дома, для своего зрителя, всё остальное — культурный обмен. Но в Россию он ездил. Русские друзья, русская жена Надежда Гультяева (она и их сын Марюс стали художниками его спектаклей), участие в «Сезонах Станиславского» обеспечивали почти непрерывную связь с Москвой, городом его театральной юности.
В 2003 году он поставил в рамках «Сезонов» «Вишневый сад», свой первый спектакль в России, где собрал звездную команду во главе с Евгением Мироновым (Лопахин), Алексеем Петренко (Фирс), Людмилой Максаковой (Раневская). Главным героем предсказуемо стал крестьянский сын Лопахин, вдруг осознавший, что не знает, что делать с так несчастливо обретенным садом.
Сцена из спектакля «Вишневый сад». Спектакль был показан в Москве в рамках конкурсной программы театрального фестиваля «Золотая маска»
— Он меня поразил тем, что как режиссер брал в объяснения природные явления, — рассказала «Известиям» участница спектакля актриса, драматург и режиссер Анна Яновская. — Отношения между мужчиной и женщиной — это, конечно, важно, но ему было небезразлично и то, что было за их пределами. Някрошюс делал акценты на том, какая погода сейчас на дворе, как суслик дергает в норе лапками. И это всё он доводил до нас, объясняя рисунок роли. Он брал в объект пространство. Он выносил действие пьесы в природу. Ему важно было, как бежит вода, щелкает горящий костер, шелестит листва...
Отдельная тема — работа Някрошюса с актерами, вернее, отсутствие ее в привычных артистам форматах. В родном театре ему ничего не приходилось объяснять. На выезде часто возникали сложности. К манере Някрошюса надо было долго и тщательно адаптироваться, но если это случалось, результат надолго запоминался и артисту, и зрителю.
— Я работал в двух из трех постановок Эймунтаса Някрошюса в Большом театре: «Макбет» и «Дети Розенталя», — рассказал «Известиям» солист ГАБТа Максим Пастер. — Может, кому-то покажется это несуразицей, но с Някрошюсом работать должен был тот, кто с ним как с режиссером был давно знаком. Ведь он практически ничего не объяснял. Он общался на своем языке, который мало кто понимал. И я не имею в виду литовский. Это свой, художественный язык. Эймунтас рассказывал нам что-то вроде географии спектакля: «Выйдите оттуда, пройдите сюда, постойте здесь». Тем самым он отдавал тебе инициативу и наблюдал, что ты делаешь. Как он выруливал на то, чего хотел от артистов, если честно, для меня — загадка. Его любимая фраза за те две постановки, что я с ним работал, — «черт его знает» и «как-то так». На самом деле это был грандиозный опыт. Когда он ставил, в кулуарах люди между собой говорили: «Да не, это полная ерунда». Но в конце концов эта «ерунда» каким-то неведомым образом выстраивалась в потрясающее действо.
Режиссер Эймунтас Някрошюс во время репетиции спектакля «Борис Годунов» Национального театра Литвы в рамках XI Международного театрального фестиваля «Сезон Станиславского»
В один из последних своих приездов на «Сезоны Станиславского» Някрошюс дал интервью «Известиям». Говорили о молодых актерах («если человек умный — он всегда услышит»), Максиме Горьком («в нем есть что-то от Чехова»), новизне и повторах («от себя не убежишь»), России и Литве («Россия — громадная гора, а мы, маленькое государство, как бы под ее тенью. И всегда там будем. Тут даже обижаться нечего»). Но самым главным в этой беседе было данное мастером определение театра: «Театр — это то, что никогда не случится у меня дома или в жизни. Процесс, происходящий на сцене, нигде больше не повторяется, и это есть чудо».
Эймунтас Някрошюс будет похоронен на своей родине в Расейнском районе в Шилуве. Прощание состоится в Вильнюсе. По пожеланию семьи церемония будет закрытой.
