Нашли бомбоубежище: в Донбассе люди до сих пор живут в подвалах
В середине октября многие СМИ обошло фото 86-летней Марии Ивановны Ткаченко, пятый год обитающей в бомбоубежище на окраине Донецка в районе шахты Трудовская (расположена на территории ДНР). Первым снимок несчастной старушки опубликовал в своем твиттере спецпредставитель США по Украине Курт Волкер, подписав его: «Вот некоторые из многих жертв российской агрессии в Восточной Украине!» Спустя несколько дней фейк Волкера был опровергнут, бабушка обратилась через телекамеры с заявлением, что спасается она именно от «украинской агрессии». Отметим, что показательными в этой истории являются не только несправедливые обвинения, но и факт того, что, несмотря на перемирия, люди в Донбассе продолжают жить под землей. Специальный корреспондент «Известий» побывал в районе поселка Трудовские и узнал, кто и почему вынужден год за годом спасаться в подвалах.
Спокойнее не возвращаться
До войны Трудовские были известны своей шахтой-гигантом. Сегодня предприятие законсервировано, а имя поселка на слуху разве что в связи с бомбоубежищем-общежитием, где живут те, кому больше идти некуда. В 2014-м от огня в этих каменных стенах прятались единовременно до 250 человек. Сегодня «на постоянном жительстве» — 13 обездоленных.
До ближайшего блокпоста отсюда пять сотен метров, до украинских позиций — не больше двух километров. Половина Трудовских — нежилой сектор: слишком опасно, разрывы каждый день. Бомбоубежище располагается у подножия одного из терриконов. Рядом сохнет на веревках белье. Над входом надпись — «Укрытие».
Вход в бомбоубежище шахты Трудовская
Мария Ткаченко прожила в Трудовских всю жизнь. По профессии — маляр. В «укрытие» пришла с дочкой летом 2014-го во время обстрела. В квартире стены ходуном ходили, потух свет. С тех пор спальное место пенсионерки — дощатые нары. При этом ситуация у Марии Ивановны еще не самая худшая. Кров цел. Дочка осталась в квартире, через день навещает, приносит поесть. Но возвращаться обратно старушка не хочет. «Страшно, — объясняет она. — Как мишень себя чувствуешь. Мне лучше здесь. Спокойней...»
В бомбоубежище живут, как в общежитии
Цел дом и у другой обитательницы убежища — 66-летней Людмилы.
— Стекол нет, крыша покорежена, а так жить можно, конечно, — рассказывает она. — Но я не могу. Нервы не выдерживают. Дом стоит в «серой» зоне, сразу за блокпостом. Прихожу туда два-три раза в неделю, присматриваю. Да и то, забежишь и дрожишь, как бы не убило. В огороде не сажу ничего — полная земля металла!
Восемь метров защиты
В «бомбежку» (так называют здесь убежище) Людмила пришла в январе 2015-го. Перед этим восемь часов пролежала в хате на полу, под столом, слушая как рвутся рядом снаряды. Только утихло – собрала в сумку покушать, одеяло, и покинула дом. Больше не ночевала ни разу. И возвращаться не желает, даже после войны: слишком всё опостылело! Хотела бы комнатку снять, но где взять денег? Единственный доход — 3,2 тыс. рублей пенсии, хватает только на картошку, макароны и хлеб. Мужа и ребенка потеряла еще до войны. В Донецке живет брат с детьми, но они почти не видятся.
— Трудно одной, — говорит Людмила. — Хочется, чтобы хоть кто-то был рядом…
Людмила мечтает снять комнату подальше от разбитого посёлка, но нет денег
Бомбоубежище находится на глубине восемь метров. Бетонная лестница, бетонные коридоры. Холод, сырость, комары. На стенах — плакаты 30-летней давности с изображением советских МИГов, установок реактивного огня, подводных лодок. Тут же пособия с символическим заголовком — «Средства нападения США, ФРГ, Франции». Стенд гражданской обороны с указаниями, как вести себя в чрезвычайной ситуации. Экстренные телефоны, начертанные мелом на стене еще в далекие благополучные годы — «Диспетчер», «Медперсонал», «Охрана»…
— Вот вентиляционная камера, — показывает мне обшарпанный бокс другая жительница — 74-летняя Ольга. — Мы три года тут мылись, в холоде, грели тазики, воду сливали в дыру в полу. В прошлом году одна благотворительная организация установила нам бойлер, горячая вода появилась. Но месяца три назад аппарат вышел из строя, теперь опять только холодная. Наладить бы надо. Обращались в «белый дом» в Донецке. А там нет денег!
Своя рубашка ближе к телу
Ольга — одна из тех немногих, кто имеет работу. Она продавец на рынке. В месяц выходит до 7–8 тыс. рублей — прилично. Соседки делятся: она — единственная, кто с каждой зарплаты обязательно приносит всем гостинцы. Продуктовой помощи от правительства в убежище не видели несколько лет. Благотворители — редкое явление.
Дом у Ольги остался за «границей» — в Марьинке, которая принадлежит Украине. Сын — военнослужащий армии ДНР — весной получил ранение. Мать сняла для него летнюю кухонку, тут же, в Трудовских: 10 кв. м — печь, стол и кровать вмещаются. И каждый день после работы, прежде чем спустится в свой подвал, бежит к сыну, чтобы нагреть воды, помыть, накормить. Рада бы арендовать что-нибудь получше, побольше, на двоих, но — не под силу. Кухонка обходится в 500 рублей в месяц, остальное жилье в поселке — в 3–4 раза дороже. Правительство, вроде бы, готово выделить комнату в общежитии — но далеко, в соседних Енакиево, Макеевке. Ольга не согласна менять родную уже «бомбежку» на дальний угол — шило на мыло. Тут хотя бы сам себе хозяин.
Среди тех, кто не желает уезжать в «непонятную» общагу из родного поселка и Валентина Моргунова. Бывший кочегар на шахте Трудовской, стаж — 35 лет. С началом войны потеряла работу, дом. Перебралась в убежище. А еще пришла в ДК в соседнем Петровском районе, попросилась петь в хор. «Чтобы не чокнуться».
43-летняя Аня - инвалид второй группы с детства, лишилась дома, в бомбоубежище - 4 года
Хор — единственное, что есть у Валентины сегодня (летом заняли первое место на республиканском конкурсе). Два дня праздника в неделю. Остальное время — в бетонном мешке.
Где-то есть у Валентины дочь — Аня. В 2014-м девочка уехала в Россию, сначала звонила, а потом замолчала. Ни слуху, ни духу, ни весточки. Во время разговора собеседница прячет мокрые глаза.
— Чего не хватает в первую очередь здесь, в бомбоубежище? — спрашиваю женщину.
— Тепла, — отвечает Валентина, имея в виду, кажется, и что-то личное.
