Путь в ночи: драма Архипа Куинджи и его главного шедевра
Очередной масштабный проект Третьяковской галереи — ретроспектива Архипа Куинджи. Впервые более чем за четверть века, прошедших с предыдущей крупной выставки великого пейзажиста, его творчество будет представлено во всем многообразии. Причем наряду с картинами маслом зрители смогут увидеть и эскизы. В том числе — к главному шедевру живописца: «Ночь на Днепре». В преддверии выставки «Известия» рассказывают драматичную историю полотна, действующими лицами которой стали Тургенев, Крамской и внук императора Николая I.
От забора Айвазовского до дворца великого князя
Архип Куинджи родился в 1842 году в Мариуполе, в семье сапожника. Лишившись родителей, он жил у дяди и работал с ранних лет — то пастухом, то на строительстве церкви, то в пекарне. И, разумеется, рисовал.
Однажды ему посоветовали показать работы Айвазовскому, который жил в Феодосии. 13-летний мальчик отправился в Крым, надеясь стать учеником прославленного мариниста, но занятия так и не состоялись. Куинджи выполнял в основном хозяйственные дела — например, красил забор. Однако Айвазовский дал Куинджи рекомендательное письмо для Императорской академии художеств, куда юноша и поступил вольнослушателем. Там же он познакомился с передвижниками и начал участвовать в показах Товарищества передвижных выставок, вскоре став одним из самых известных пейзажистов страны.
Однако, как оказалось, настоящая слава его ждала уже после выхода из Товарищества. В 1880-м, когда Куинджи расстался с передвижниками (сохранив, впрочем, добрые отношения с ними), он работал над «Лунной ночью на Днепре». И вскоре слухи о ней разнеслись по всей столице. Желающих посмотреть неоконченную работу было так много, что каждое воскресенье Куинджи в течение двух часов показывал картину в своей мастерской всем желающим.
Чем больше петербуржцев ее видело, тем сильнее нарастал ажиотаж: сам того не предполагая, Куинджи этими воскресными показами сделал превосходный маркетинговый ход. Люди даже готовы были давать взятки привратнику дома, чтобы тот пустил их без очереди.
Одним из первых полотно увидел друг Куинджи Иван Тургенев. Находясь под впечатлением, автор «Записок охотника», вхожий в лучшие дома Петербурга, не мог не рассказать о шедевре светским знакомым. В их числе был и юный Константин Романов — великий князь, внук императора Николая I. Подробности мы знаем из дневника К.Р. (поэт-любитель, он подписывал стихи инициалами).
«14 марта 1880 года. В прошлый вторник, на вечере у графини Anette Комаровской, Тургенев рассказывал про последнюю, еще не совсем оконченную, картину Куинджи; он так художественно ее описал, что мне захотелось непременно самому сличить рассказ с оригиналом. Вчера мы с Ильей Александровичем (исследователи предполагают, что это воспитатель великого князя. — «Известия») поехали отыскивать мастерскую Куинджи, он живет на Васильевском острове, на Малом проспекте… Сам Куинджи небольшого роста, толстый, с небольшой белокурой головой и живыми голубыми глазами. Он не знал меня и смотрел с некоторым удивлением, тем более что, верно, не ожидал найти любителя искусства под морским мундиром (К.Р. служил на флоте и ходил в форме. — «Известия»). Впрочем, он очень учтиво пригласил в мастерскую и поставил перед своей картиной.
Я как бы замер на месте. Я видел перед собой изображение широкой реки; полный месяц освещает ее на далекое расстояние, верст на тридцать. Я испытывал такое ощущение, выходя на возвышенный холм, откуда видна величественная река, освещенная луной. Захватывает дух, не можешь оторваться от ослепляющей, волшебной картины, душа тоскует. На картине Куинджи все это выражено, при виде ее чувствуешь то же, что перед настоящей рекой, блестящей ярким светом посреди ночной темноты. Я сказал Куинджи, что покупаю его дивное произведение; я глубоко полюбил эту картину и мог бы многим для нее пожертвовать. Весь день потом, когда я закрывал глаза, мне виделась эта картина».
В своем рассказе Константин Константинович умолчал о забавном обстоятельстве этой встречи, которое, впрочем, довольно быстро стало достоянием прессы. Когда великий князь, не раскрывая инкогнито, поинтересовался о цене картины, Куинджи рассмеялся: «Она очень дорогая. Вы не сможете купить». К.Р. на тот момент было 22 года, и можно себе представить, с каким скепсисом художник воспринял вопрос юного морячка. Тот, однако, оказался настойчив, и Куинджи сказал: «Тысяч пять» (для сравнения, знаменитая «Девушка, освещенная солнцем» Валентина Серова обошлась Павлу Михайловичу Третьякову в 300 рублей, хотя дело было восемь лет спустя). Князь спокойно сказал: «Покупаю». И назвал свое имя.
Константин Константинович решил повесить «Ночь на Днепре» у себя в Мраморном дворце. Но обещал художнику дать возможность сначала продемонстрировать картину публично.
Очередь на Куинджи
Несложно догадаться, что история с великим князем, купившим еще не законченную картину за баснословную сумму, только усилила и без того огромный интерес к произведению. И когда Куинджи завершил работу, было решено устроить выставку одной картины — впервые в истории русской живописи.
Но Куинджи-организатор оказался новатором не только в этом, но и в подходе к экспонированию. «Ночь на Днепре» показывалась в полной темноте (окна были плотно занавешены), на полотно падал только луч электрического света. От этого ночной пейзаж выглядел особенно чарующим.
Выставка проходила в Обществе поощрения художников на Большой Морской, 38. И желающих посмотреть нашумевший шедевр оказалось столько, что очередь растянулась почти до Невского проспекта. Куда там современным «очередям на Серова»!
Реакция была восторженной. Публика восприняла картину как чудо. Многие не верили, что лунный свет можно изобразить столь реалистично, поэтому пытались искать за полотном лампочку (разумеется, напрасно). Другие же предполагали, что Куинджи использовал фосфоресцентные краски. Однако секрет был проще и сложнее одновременно. Куинджи обладал особым цветовым чутьем, что обнаружил его друг Дмитрий Менделеев, автор периодической таблицы. Великий химик со своими учениками проводил эксперименты, исследуя восприимчивость глаза к распознаванию различных оттенков цвета. Одним из «подопытных» был Куинджи, и оказалось, что эта способность у него существенно превосходила обычных людей. То есть чисто физиологически художник был уникумом. Это позволяло ему так работать с обычными масляными красками, что на картине удавалось отразить немыслимые прежде нюансы.
Впрочем, даже друзья-художники подозревали Куинджи в использовании какой-то «алхимии». И высказывали опасение, что вскоре «магия» картины пропадет.
Иван Крамской писал:
«Два слова по поводу картины Куинджи. Меня занимает следующая мысль: долговечна ли та композиция красок, которую открыл художник? Быть может, Куинджи соединил вместе (зная или не зная — всё равно) такие краски, которые находятся в природном антагонизме между собою и по истечении известного времени или потухнут, или изменятся и разложатся до того, что потомки будут пожимать плечами в недоумении: отчего приходили в восторг добродушные зрители? Вот во избежание такого несправедливого к нам отношения в будущем я бы не прочь составить, так сказать, протокол, что его «Ночь на Днепре» вся наполнена действительным светом и воздухом, его река действительно совершает свое течение и небо — настоящее, бездонное и глубокое. Картина написана немного более полугода назад, я ее знаю давно и видел при всех моментах дня и во всех освещениях, и могу освидетельствовать, что при первом знакомстве с нею я не мог отделаться от физиологического раздражения в глазу, как бы от действительного света, так и в последующие разы, когда мне случалось ее видеть, всякий раз одно и то же чувство возникало во мне при взгляде на картину и попутно наслаждение ночью фантастическим светом и воздухом».
Автор «Христа в пустыне» оказался пророком: до нас «Ночь на Днепре» действительно дошла в искаженном виде. Но проблема была вовсе не в красках как таковых. А в том, что Константин Константинович, не желавший расставаться с купленным им произведением, взял «Ночь на Днепре» с собой в морское путешествие.
«Днепр» в море
От этой идеи многие знакомые пытались отговорить князя. А Куинджи даже грозился подать в суд. Но князь был непреклонен: в сентябре 1880 года «Ночь на Днепре» погрузили на корабль «Герцог Эдинбургский», и вплоть до января 1882-го она путешествовала с Константином Константиновичем по Европе. Правда, с небольшой остановкой в Париже.
И это было опять делом рук Тургенева. Видимо, чувствуя вину за то, что заинтересовал столь безответственного владельца своим рассказом о «Ночи на Днепре», писатель предпринял целую операцию по спасению шедевра. Успешной она оказалась лишь отчасти.
О том, как разворачивались события, Тургенев пишет в письме ответственному секретарю Общества поощрения художеств Григоровичу:
«Вам известно, что вел. кн. К.К. взял ее с собою в кругосветное плавание. Нет никакого сомнения, что она вернется оттуда совершенно погубленной, благодаря соленым испарениям моря и пр. Свидевшись с ним в Париже — и уговорив его прислать картину из Шербура (где она находилась на фрегате) хоть на десять дней, я имел тайную надежду, что он согласится оставить ее здесь до Выставки, что бы спасло картину, и принесло бы много пользы и славы живописцу; <...> но великий князь оказал великое упорство — и картина, простояв здесь у первого здешнего торговца картинами Зедельмейера в прекрасной галерее и при отличном освещении, отправилась обратно на фрегат…»
Действительно, в Париже, где Тургенев тогда жил, он смог в кратчайшие сроки договориться с известным галеристом о временном экспонировании картины. Но убедить упрямого князя даже великому писателю оказалось не под силу.
Впрочем, «Ночь на Днепре» морской круиз пережила — и в конце концов поселилась в Мраморном дворце, в кабинете Константина Константиновича.
50 оттенков зеленого
Шум вокруг картины, однако, не утихал, и, естественно, многие состоятельные коллекционеры мечтали получить знаменитое полотно. Но все понимали: шансов перекупить его у нынешнего владельца нет. И тогда Куинджи делает несколько копий «Ночи на Днепре» (в искусствоведении это называется «авторское повторение»). В общей сложности художник создал пять новых вариантов. Два повторения хранились в мастерской Архипа Ивановича до его смерти, затем московский промышленник Андрей Ляпунов купил один из них у Общества Куинджи, которое унаследовало имущество живописца. А в 1930 году вдова коллекционера продала картину Третьяковке. В свою очередь, самая первая «Ночь на Днепре» двумя годами ранее была передана из Мраморного дворца в собрание Русского музея. Четыре других повторения сегодня принадлежат государственным картинным галереям Астрахани, Омска, Минска и Симферополя. При этом белорусский вариант — уменьшенный.
Но, помимо пяти крупноформатных холстов и одного среднеформатного, существует еще несколько небольших эскизов на картоне, бумаге и клеенке. Их можно будет увидеть на выставке в Третьяковке — наряду с четырьмя вариантами «Ночи на Днепре» (из Москвы, Санкт-Петербурга, Симферополя и Минска).
Сопоставление всех этих работ позволяет, во-первых, приблизиться к пониманию того, какой тон был на первой «Ночи на Днепре» до губительного морского путешествия и химических изменений краски (исследователи считают, что ближе всего к оригиналу — симферопольский вариант с более светлым передним планом), а во-вторых, оценить различные цветовые решения. Так, на одном из эскизов (с упрощенной композицией) луна и ее отблеск на реке — желтые, а на другом все решено в голубоватых тонах (вместо зеленых — в главной «Ночи на Днепре» и всех ее крупноформатных повторениях). Но что у них общее, помимо сюжета, — это максимальный цветовой лаконизм. И в этом — ключ ко всей серии.
Современный зритель может задаться вопросом: что же такого особенного в «Ночи на Днепре»? Почему эта картина производила столь сильное впечатление на современников? Уж сколько было ноктюрнов в мировом искусстве! Многие художники и вовсе специализировались на изображении ночных сцен. Но Куинджи удалось сделать нечто необычное. Мастер создал исключительную по реалистичности панораму, использовав всего два цвета — зеленый и черный (разумеется, во множестве оттенков). Соединил реальность и художественную фантазию так виртуозно, что разделить их невозможно.
Уже в XX веке появится термин «магический реализм», означающий некую подспудно ощущаемую странность, «потусторонность» внешне реалистического изображения. Но разве «Ночь на Днепре», с этим загадочно сияющим изгибом реки и выплывающими из тьмы контурами зданий, подходит под это определение меньше, чем «Полуночники» Эдварда Хоппера (кстати, там тоже играют большую роль зеленые оттенки)?
Опять же, для реалистов XX века стало нормой упрощать формы и линии, будто очищать их от всего второстепенного (можно вспомнить Петра Оссовского, Георгия Нисского). Но разве у Куинджи, на первый взгляд, нацеленного на абсолютную точность, природную правдивость образа, не чувствуется того же стремления — только не в формах, а в цвете?
Кстати, интересная параллель: как и Куинджи, осознававший значение своего полотна для истории и потому создавший целый ряд повторений, Казимир Малевич сделал четыре варианта знаменитого «Черного квадрата». И, что еще интереснее, в обоих случаях первый вариант отличается от остальных проблемами с красочным слоем, порожденными технологическими ошибками. У Малевича он потрескался, породив знаменитый узор из кракелюров; у Куинджи — потемнел.
Но если художественная ценность «Черного квадрата» по-прежнему вызывает бурные споры, то «Ночь на Днепре» признают шедевром, кажется, все — и искусствоведы, и непрофессиональные ценители искусства, и простые зрители. Другое дело, можно задаться вопросом: сохранила ли картина свою магию — то качество, которое так поражало современников? Или же потеряла в странствиях по морям и временам? А может, мы потеряли способность восхититься истинно реалистическим изображением? Ответить на этот вопрос каждый сможет сам для себя — на выставке в Третьяковской галерее.
