Во время Мундиаля-2018 многим — кому позволяет возраст и память — сравнивают нынешний праздник спорта с той, почти уже мифологической, московской Олимпиадой 1980 года. Как выясняется, среди вспоминающих немало и писателей. Литературный критик Константин Мильчин представляет книгу недели — специально для портала iz.promo.vg.
Александр Архангельский
«Бюро проверки»
М.: Редакция Елены Шубиной, 2018
Москва, 1980 год, лето и Олимпиада. Столица зачищена от иногородних, по ней бродит туда-сюда аспирант Ноговицын, интеллигентный и непрактичный юноша. У него роман с некой Мусей, бойкой девицей из торгово-дипломатической семьи. У Муси всё схвачено и приземленно, она сама объясняет Ноговицыну, как за ней ухаживать. Нравится ли Муся Ноговицыну, не очень понятно. Он вообще очень странный, с одной стороны, волевой: крестился, хотя живет он в стране победившего атеизма и у верующих могут быть большие проблемы. К тому же Ноговицын пошел против воли родителей. С другой стороны, он весь какой-то мятущийся и без стержня. Вроде бы всё повествование написано от его лица, он делится с нами своими мыслями и воспоминаниями, но что он за человек, всё равно остается загадкой.
Александр Архангельский
А про него ли вообще роман? Может, тут герой не важен, а важны детали жизни времен позднего застоя? «В длинных авоськах телепались продукты: белый батон, нарезной, за тринадцать копеек, четвертинка «Орловского» черного, баночка килек в кислом томате, треугольный пакет молока. Доминошники в майках сидели за дворовыми столами и с размаху били по неструганым сосновым доскам: р-р-рыба! Костяшки домино взлетали в воздух и, приземляясь, жадно клацали».
Кажется, что перед нами энциклопедия воспоминаний. Открываем на букву «м» — мороженое. Оно будет «сливочное, за девятнадцать. У стаканчика рифленые бока. Жирный вкус. Небесное блаженство». Открываем на букву «б» — богатство. Как у нас выглядело богатство в конце 1970-х? «Жигули»-пикап, роскошная «четвёрка», гэдээровский сервант из дорогого гарнитура «Хельга», дефицитная румынская стенка из светлого дуба, на стенах — ковры рокового венозного цвета. Всем семейством — отпуск в санатории, в Крыму. Или в доме отдыха Верховного совета в Пятигорске».
СССР. Москва. 1 июля 1980 года. Открытие спортивного мероприятия на стадионе во время Олимпийских игр в Москве
Отругать этот роман было бы проще всего. Для начала за назидательность. Бойцы вспоминают минувшие дни, мороженое по 19 копеек, питающийся двушками телефон-автомат, полукатакомбную церковь, дефицит и внезапное изобилие в дни Олимпиады. Как «зудели Окуджаву», «рычали гордого Высоцкого, речитативом повторяли затяжного Галича». Вот как мы жили в советское время. По-разному жили. Чаще всего не очень, но ведь жили же. Учитесь, ребятня. Сюжет тут настолько подчинен желанию автора рассказать молодежи об СССР, что иногда он просто незаметен. Герой, в принципе симпатичный малый, получился удивительно невыразительным. Все его ярче, даже персонажи третьего ряда. Наконец, роман вроде бы посвящен тому, как в советское время, в официально атеистическом государстве люди приходили к вере. Знали, что нельзя, но верили сильно и искренне. Так вот, не понятно, как приходили. Просто так приходили. Наконец, напрямую не проговоренные, но настойчивые намеки на схожесть олимпийской Москвы-1980 и сегодняшней «чемпионатомирской» Москвы-2018 вызывают усмешку. «Июнь» Дмитрия Быкова весь построен на исторических параллелях, в книге Михаила Зыгаря «Империя должна умереть» параллели и намеки на параллели на каждой странице. Не надоело паразитировать на параллелях?
С другой стороны, роман написан очень умело. Эпитеты подобраны так, чтобы читатель почувствовал именно то, что хотел донести автор. Снег идет «колючий и мелкий, как стиральный порошок», кот описан как «плотный, недоверчивый, благообразный». Сцена знакомства Ноговицина и Муси прописана драматургически безупречно. Герой видит перед собой девушку и вспоминает, как его мать, работая корректором, ужасалась штампам в переводах художественной литературы: «Что за стыдоба. Опять эти полные груди. Опять это крепкое тело. Штампы! Переводчики халтурят! А редакторы куда смотрели?» Ну, и дальше Муся оказывается как раз с крепким телом и полными грудями, от штампов никуда не денешься. Ну круто же придумано! Или сама манера вести повествование: вроде бы мы смотрим на мир глазами Ноговицына, слушаем эту историю его ушами и его эпитетами, но иногда, вдруг, рассказчик внезапно вселяется в какого-то другого персонажа и начинает говорить совершенно другим языком и другими словами. Мало кто сейчас из современных писателей так может. Считаные единицы.
Так что же? Назидательность повествования, и невыразительность главного героя, и необъяснимость вроде бы важных сюжетных поворотов — всё это часть коварного авторского замысла? Пусть современный читатель, замученный или, наоборот, очарованный деталями и параллелями, сам составит свое впечатление о том, как тогда верили. Вот тебе кусочки пазла — собирай. Более яркий и убедительный герой оказывал бы на читателя давление. А тут всё нужно сделать самому, почти без подсказок. Соберет ли пазл читатель? У меня не очень получилось.
