Сегодня День святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Они подарили нам замечательный алфавит — кириллицу. И это стало началом нашей литературы. Писательство не закреплено в официальном перечне профессий, но занятие такое существует. Как и те, кто с большим или меньшим успехом пользуются «кириллицыным знаком».
Писательство — это одна из форм проявления творческой силы. Речь идет именно о форме, потому что наполнением является та странная энергия, которая заставляет человека заниматься научным исследованием, танцевать в Большом театре, расписывать храм или писать романы. Эта сила может быть большой и не очень, может находить для себя только одно выражение или реализоваться по-разному — в зависимости от обстоятельств и внутреннего состояния. Она может возникнуть как рано, так и поздно, а потом неожиданно исчезнуть. Опасно думать, что это дается навсегда.
Я не разделяю мнения, что учебное заведение (например, университетский филфак) является надежным путем в литературу. Не исключаю, что он вообще ведет в другую сторону. Скажу неочевидную вещь: умение писать имеет в писательстве второстепенное значение. Используя платоновское понятие эйдоса, некоего идеального образа вещи, можно предположить, что писатель – это тот, кто устанавливает с эйдосом прямые отношения. Дальше наступает выбор средств его, эйдоса, отражения. Этот выбор зависит от личных склонностей отражающего. Склонности могут реализоваться в живописи, музыке или, скажем, в виртуозном умении выпиливать наличники.
Говоря так, я ни в коей мере не ухожу в сферу парадоксального и уж тем более художественного мышления, а имею в виду вполне конкретные вещи. Если мы возьмем, к примеру, искусство Нико Пиросмани, то это — совершенное отражение эйдоса. Таким же совершенным его отражением является творчество украинской крестьянки Марии Примаченко, соединяющей живописные элементы с поэтическими. На ее картине, изображающей некоего фольклорного зверя, атакуемого змеем, стоит подпись: «Цейзвірп'є яд, а смокчейого гад». Другое ее полотно, изображающее зверя, который пожирает дракона, озаглавлено: «Атомна вiйна — будь проклята вона!» Выяснение вопросов техники или специального образования обоих художников вряд ли привет нас к пониманию феномена их творчества.
Рассуждения о природе художественного творчества подводят нас к вопросу о его цели. На мой взгляд, цель литературы — это выражать невыраженное. Литература не обязана никуда вести. Не обязана проповедовать (проповедь — почтенный, но совершенно особый жанр). Литература призвана открывать эйдос. Использую здесь несовершенный вид, потому что процесс этот не имеет конца. Писатель вводит в оборот словесные и мыслительные конструкции, тем самым давая пищу уму читателя. Те шары, без которых боулинг невозможен.
Да, писатель может писать хорошо. Посредством туго закрученного стиля он может создать то электрическое напряжение, которое мы называем искусством. Например, Набоков. Но это не является общим правилом. Может быть, вообще правилом не является. Создание литературного текста (особенно романа), понятое в ответственном смысле, — это маленькое сотворение мира. И в этом мире писатель в ответе за всех и за вся — от чайных ложек до падения империй. Травы, небеса и, конечно же, чайные ложки должны быть как новенькие, потому что в старых декорациях игра не станет жизнью.
С другой стороны, хорошо (что называется, раз и навсегда) выполненная работа может использоваться многократно и по-разному. Хорошие тексты живут долго, хотя жизнь их вряд ли предвидима автором. Впрочем, формы их существования — вопрос не столь уж важный. Дело не в форме, а в существовании. Так, великие произведения, писавшиеся для взрослых («Три мушкетера», «Робинзон Крузо» — ряд можно продолжить), по прошествии лет становятся гордостью детской литературы.
Текст — это еще не произведение. Произведение — это текст в восприятии читателя. Именно поэтому глубокие литературные произведения никогда не бывают равны себе. В каждый следующий момент они уже другие, потому что читатель другой. Он видит в тексте те вопросы, которых, возможно, не видел сам автор. И наоборот — авторские вопросы новому читателю уже не понятны. На свои ответы он, читатель, выбирает себе другие вопросы: их там на всех хватит.
Литература не обязана давать ответы: порой гораздо важнее правильно поставить вопрос. Ответов на вопросы книги будет столько же, сколько читателей. И это естественно, поскольку истина не одномерна. Шутка советского времени упоминала о вопросах газеты «Правда» на ответы Леонида Ильича Брежнева. Эта шутка оказалась глубже, чем нам, смеявшимся, тогда казалось.
Вопрос возникает, вообще говоря, тогда, когда уже есть ответ — пусть и в зачаточном состоянии. И никакие отговорки в духе курицы и яйца здесь не работают: ответы появляются раньше вопросов. На материале архаичных загадок это доказали фольклористы. Вопрос — это декларация о незнании. Незнании — чего? Это нечто, стало быть, уже мыслится.
Есть доречевая мысль, но это почти еще не мысль. Таковой она становится, облачившись в слово. Задача первостепенной важности — вывести аморфное знание из области мысли в область речи, перевести летучий газ в формулу. Перефразируя сократовское «знаю, что ничего не знаю», можно с полным правом сказать: «не знаю, что кое-что знаю». Это кое-что своими вопросами достает из подсознания литература, потому что какой же ответ без вопроса?
Написав эти строки, перелистал одну из присланных книг. Есть у хороших книг такое свойство: они появляются во благовремении. Взгляд упал на фрагмент о Гертруде Стайн. На смертном одре она спросила: «Так каков же ответ?» Все молчали. Писательница улыбнулась и произнесла: «В таком случае — в чем вопрос?»
Автор — писатель, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинского дома)
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
