Последние события, например карнавально острый референдум в Каталонии, вполне способный стать сценой в опере Верди «Дон Карлос», или кровавые столкновения в Бирме (не Бхагавадгита, конечно, но всё же), могут послужить прекрасной иллюстрацией к впечатляющему изменению структуры современных конфликтов по сравнению с еще недавним прошлым. Они становятся всё более хаотичными и всё более отдельными, если хотите, локальными. И характеризуют не общее развитие человечества, а его дробление и утерю всеми разделяемых смыслов развития.
Вместе с тем, вообще-то, конфликту издавна приписывали созидательные, творческие качества. Еще Гераклит утверждал, что следует знать, что война всеобща, и что правда — борьба, и что всё происходит через борьбу и по необходимости. Другой вопрос в том, и с этим столкнулся Гегель, что не всякий конфликт созидателен, что для созидательности конфликты должны пониматься и преодолеваться разумно. Причем по мере движения исторического процесса разумность людей должна возрастать, то есть творческое начало конфликтов неизбежно будет усиливаться.
Увы, твердой уверенности в том, что разумность истории возрастает, нет. Более того, мы видим сегодня дробление, размельчение конфликтов, сочетание противоречий самой разной размерности, самой разной природы.
В самом деле, если присмотреться, то нынешняя политическая риторика приобрела совершенно эсхатологический характер. И можно сказать, что ключевой конфликт современности — это конфликт по поводу того, как и куда развиваться человечеству, как ему улучшаться, совершенствоваться. Фактически вопрос антропогенеза.
Та же каталонская история повествует вовсе не только о банальном желании каждой общности жить по отдельности. Как и Brexit, это попытка радикальной ревизии целей развития Европы. И для каталонцев, и для британцев их сравнительно локальная идентичность перевесила ценность принадлежности к более широким сообществам. Единый европейский фрагмент человечества разонравился англичанам, а каталонцы до предела раздражились общей испанской идентичностью. Им показалось, что они достойны большего, что они могут как-то совершенно самостоятельно оперировать в куда больших человеческих универсумах. Но важнейший вопрос в том, а удалось ли им подумать о том, что они делают, не сыграли ли в принятых решениях роковую роль самонадеянность и эгоизм политиков, помноженный на сиюминутные инстинкты сравнительно избалованной толпы.
Вопрос вовсе не в том, имеют ли те или иные народы право на так называемое самоопределение, а в том, что есть сегодня народы, как устроена иерархия человек–народ–человечество?
Та же, к примеру, борьба с ИГИЛ (запрещена в России) в существенной степени есть борьба за принципиальные характеристики модели будущего, за те особенности развития человечества, что будут определять как жизнь индивидуумов, так и их сообществ.
Сами по себе цивилизационные, ценностные конфликты — не новость. Взять хотя бы эпоху холодной войны. Но дело в том, что противостояние капитализма и социализма было во многом системным противостоянием. В сущности, обе системы — во всяком случае на словах — сходно понимали желаемое будущее, описывали его в очень близких системах координат: прав человека, технического прогресса, качества жизни и так далее. Более того, обе системы настаивали на разумности истории, на том, что сознательный человек может и должен управлять историческим процессом, то есть своим будущим. В сущности, непримиримый спор шел о методах достижения этого будущего. Характерно, что и иные конфликты были как бы иерархически встроены в этот основной, системный конфликт.
Сегодня же кажется, что конфликты образовали причудливую, труднопонимаемую головоломку, что о разумности в применении к этим конфликтам можно говорить с трудом. Сепаратизм, религиозные распри, социальные противоречия, чудовищные диспропорции в технологическом развитии и многое другое. А о более или менее сходно понимаемом будущем можно не говорить.
Усиление сомнений в целях развития, в понимании самой идеи прогресса драматически совпало с невероятными технологическими успехами, с безумным ростом могущества людей. И именно этот прогресс чрезвычайно напугал многих. Стало не вполне ясно, как технологически трактуемые цели развития соотносятся с пониманием целей развития человечества как такового. Конечно, никто не спорит, что хорошо лечить болезни, делать жизнь человека продолжительней и здоровей, прекрасно летать комфортнее и иметь возможность мгновенно общаться с миллионами людей. Но эти, в общем, не особенно оспариваемые цели оказались в своего рода вакууме глобального понимания будущего.
В каком мире будут жить люди дольше? Откуда и куда им придется летать более комфортно? Какую информацию и для чего все будут передавать всем? Внятных ответов на эти вопросы нет. Точнее, ответов слишком много.
Довольно определенный рост интереса к футурологии, к прогнозированию отчасти результат ощутимого беспокойства из-за растущей неопределенности будущего, размывания его черт. Конечно же, моделей будущего много. Они есть практически на любой вкус — от мрачной тоталитарно-фашистской антиутопии до слащаво-розовых картинок безмятежного существования людей. Но что наиболее тревожно, сколь-нибудь широко разделяемой большинством людей картины желательного будущего нет. Даже мрачные образы будущего, присущие сторонникам ИГИЛ, есть всего лишь маргиналия, своего рода тревожный и мучительный бред, чуждый, кстати, подавляющему большинству мусульман.
Иногда вообще приходит в голову, что мы столкнулись с ситуацией потери связи с реальностью, причем эту связь утеряли не только многие политические элиты, но и опекаемые ими массы. Более того, не только старые реальные конфликты оживают, но и производятся новые, во многом ирреальные противоречия, которые, заражая людей, из фантомных становятся настоящими. Во всяком случае, кровь льется реальная.
Картин будущего много, но никакой устойчивой консолидации вокруг хотя бы нескольких из них нет. Конечно же, в головах ответственных политических элит разных стран строятся планы на основе предположений о том или ином желательном будущем, но, как кажется, эти планы преимущественно ситуативны и реактивны, во многом связаны со стремлением избежать различных негативных сценариев.
Возможно, нынешний мировой разлад возник во многом благодаря современным технологиям, прежде всего коммуникационным: в процесс дискуссии о целях развития вступило огромное количество людей. Людей, замечу, находящихся на самых разных уровнях развития, образования, самосознания. Мир сделался и более единым, и более размытым одновременно.
Прежде всего потому, что глобальные коммуникации своим информационным обилием вынуждают людей сбиваться в своего рода изолированные сообщества, в которых они чувствуют себя более комфортно, чем в открытом и бурном информационном океане. В этих сообществах сложная и противоречивая реальность неизбежно упрощается, подчас злокачественно — ведь слишком большой объем скептицизма и рефлексии может подорвать подобного рода иллюзорные объединения.
В общем, нынешний этап эволюции человечества очевидно рискован и опасен. Мы ясно видим дисперсию рациональных целей развития, дезориентацию не только обычных людей, но и их управляющих элит. Строго говоря, нам не хватает разума для управления собственной историей. И добрать этого разума, кроме как у самих себя, нам негде. И потому-то, как мне кажется, главный конфликт и главный вопрос современности в том, насколько рационально нам удастся подойти к вопросу собственного развития.
XIV Ежегодное заседание Международного дискуссионного клуба «Валдай» на тему «Созидательное разрушение: возникнет ли из конфликтов новый мировой порядок?» пройдет с 16 по 19 октября в Сочи.
Автор — председатель Совета Фонда развития и поддержки дискуссионного клуба «Валдай», декан факультета коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ, член Союза писателей
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
