Охотники за привидениями: Павел Крусанов изучает чудеса Псковской области
Бывший деятель питерского рок-андеграунда стал известен всей России еще на стыке веков, когда в свет вышел его «Укус ангела». Сегодня Павел Крусанов очевидным образом не нуждается в представлениях — его имя прочно закреплено на литературной карте современности. Новый роман Крусанова читала критик Лидия Маслова, представляющая книгу недели, специально для «Известий».
Павел Крусанов
«Игры на свежем воздухе»
СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2023. — 512 с.
Данное Крусановым своей книге определение «роман-четки» отражает не только ее структуру (пятнадцать новелл, персонажей которых объединяет совместная охота в Псковской области), но и как бы заранее предлагает сосредоточиться, воспринять каждую словесную «четку» как аксессуар для молитвы, или в широком смысле — для медитативных размышлений, для диалога с самим собой. К нему склонны все крусановские охотники, но глубже всего в душу автор забирается к центральному лирическому герою Петру Алексеевичу, главному технологу типографии Русского географического общества.
Впрочем, род занятий охотника в повседневной, петербургской действительности не так уж важен и обнаруживается невзначай лишь в пятом рассказе, «Плотина». В сюжете задействована бобровая плотина, и можно почерпнуть сведения о расценках на целебную бобровую струю. Но главное, что здесь выходят на новый концептуальный уровень разговоры Петра Алексеевича со вторым главным персонажем — бывалым охотником Пал Палычем из Новоржева, носителем псковского «якающего» говора и народной мудрости. «Что, Петр Ляксеич, для меня счастье? А вот это: озеро, лес, река, маленькая рюмочка да со своим человеком покалаякать», — формулирует Пал Палыч сквозное настроение всей книги, а через пару реплик уточняет свою концепцию с помощью половой дифференциации: «...для бабы завсегда главное — любовь, а для нас, мужиков, — волюшка и справедливость».
На другом полюсе от посконного, близкого к почве Пал Палыча находится представитель книжного знания, если не отрицательный герой в классическом смысле слова, то идеологический антагонист Петра Алексеевича — профессор Цукатов. В сравнении с этим обладателем кондитерской фамилии лучше всего вскрывается даосская натура «Ляксеича»: «Профессор во всем любил порядок, и благодать его считал неоспоримой; Петр Алексеевич был сторонником естественного бытия вещей. Когда Цукатов смотрел в ночное небо, он видел чудовищный, непозволительный кавардак — будь его воля, он расставил бы все звезды по местам и там прибил, чтобы уже не сдвинулись. <...> Петр Алексеевич в свой черед, имей власть над материей, в ночном небе ничего б не тронул — пусть будет так, как есть, — просто б смотрел, топя в межзвездной черноте потуги мысли, и, то трепеща, то ликуя, испытывал чувства».
Однако не стоит думать, что крусановские герои только спорят, поднимают тосты и «сверкают стекляшками души» (по выражению Петра Алексеевича), будто персонажи фильма «Особенности национальной охоты», а ружья так толком и не расчехляют. Охота на уток, гусей, вальдшнепа и кабана в романе отражена достаточно подробно, с любовью и знанием дела, а в рассказе «Пастораль» писатель даже проникает во внутренний мир юной тетери: «Словно весна пробудила внутри ее незнакомое существо, которое хотело чего-то, о чем сама тетерка не имела ни малейшего понятия, — это существо металось, звало в полет, на поиски того неведомого, но влекущего, что волновало, пугало и манило одновременно».
«Игры на свежем воздухе» умиротворяют и освежают, как всякое общение с природой, в котором результат охоты или рыбалки, разумеется, не самоцель, а лишь повод для переживаний довольно эйфорического характера: «...Петр Алексеевич прислушивался к себе и ощущал, как ободрились за день его чувства. Ничего особенного вроде бы не произошло, сегодняшняя охота не стала для него добычливой, однако шевеление трав, блеск воды, взлетающая птица, сияние неба, зеленый жук, бьющаяся изнутри брошенного дома в окно пухлая бабочка, ящерки, вековой плитняк сараев, вкус холодной минеральной струи — все увиденное, услышанное, попробованное за сегодня вспыхивало в его сознании, шевелилось, высвечивалось одно за другим, желая запомниться, не ухнуть безвозвратно в забвение, найти в памяти свой уголок».
Добавляют уюта и душевного комфорта постоянные описания застолий после охоты, которые не надоедают, хотя широкий ассортимент холодных и горячих закусок не слишком варьируется от рассказа к рассказу: «На столе были свежие овощи, зеленый лук, домашнее сало, колбаса, соленые огурцы, тушеная телятина с печеными кабачками, душистый хлеб из местной пекарни, густая домашняя сметана, жареные голавли и мед двух качек — июльской и августовской. Ну и конечно, водка — о ней уже позаботился Петр Алексеевич, знавший хлебосольство Пал Палыча и не желавший чувствовать себя полным прихлебателем».
Меню персонажей становится более экстравагантным (бифштекс из альпаки и морская свинка) в самом длинном рассказе, расположенном в середине романа, как яркая экзотическая бусина в центре скромного псковского ожерелья — «Сдержанное путешествие по косте, сьерре и сельве». Здесь меняется не только география, но и состав действующих лиц. Петр Алексеевич оказывается в Перу с пестрой компанией, включающей его жену Полину, преподавателя Манчестерского университета с издевательской фамилией Гуселапов, поэта Иванюту, заведующего складом при типографии Русского географического общества, а также «человека заковыристой судьбы» Никиту Аплетаева — обосновавшегося в Перу торговца редкими животными.
Однако и в перуанской «чащобе» Петр Алексеевич вспоминает Псковщину: «Болота там — все Анды засосут по маковку». Да и местная легенда о священном дереве хьяло, с которого аборигены срывают себе в жены лесных дев, как распускающиеся бутоны, не производит особого впечатления на русского охотника, способного на ровном месте ощутить присутствие иного измерения, параллельной реальности. Заточенная на всякие мистические инсайты (как кошмары, так и озарения), крусановская оптика позволяет Петру Алексеевичу, ночующему в лесу в ожидании утренней зорьки, заметить, что кружащие в небе птицы — «чудесные нездешние создания, заоблачный балет, ангелы чужого мира». Как-то раз после очередного плотного ужина с водкой Пал Палыч достает из подпола баночку, в которой натурально беснуются два самых настоящих черта: «А кто нам в левое ухо глупости шепчет? Они и есть».
Писатель Павел Крусанов на церемонии вручения российской литературной премии «Национальный бестселлер»
А однажды Петр Алексеевич съедает за столом у хлебосольного Пал Палыча неведому зверюшку, не умея определить ее на вкус (по намекам на шкуру и ласты мерещится какой-то фантастический псковский утконос). Потом хозяин показывает, кого съел гость, — второй экземпляр охотничьего трофея хранится в морозильнике, но читателю так и остается лишь догадываться, на кого в смятении глядит Петр Алексеевич: «Крепкое чувство ударило его в сердце так, что оно толкнулось с небывалой силой и замерло. Кровь бросилась к лицу, к рукам и тоже замерла — горячая, тяжелая и неподвижная. И весь он обездвижел, замер, не понимая и не зная, кто он и зачем». После этого Петр Алексеевич просит у Пал Палыча дать переписать чудесную молитву священномученика Киприана, которая помогает «на всякий дурной случай».
От рассказа к рассказу прослеживается молитвенный смысл «Игр на свежем воздухе» как своеобразных вербальных «четок», помогающих успокоить мыслительный процесс в обращении к неким «скрытым силам», делающим этот мир таким, какой он есть. К этим силам герои так или иначе, явно или подспудно апеллируют во многих своих дискуссиях. Но наиболее развернуто тема Божьего Промысла проговаривается в последней новелле, «Белая тень», где Крусанов вкладывает самые дорогие ему идеи в уста троих охотников на привале, рассуждающих в трактире на Кузнечном рынке о конвергентной эволюции и невозможности тайного благодеяния в открытом обществе, слишком прозрачном, как медуза.
