«Сильно поддерживает, что ты не один в этой лодке»
Сергей Камаев — доброволец Вооружённых сил России, на фронте находится с осени. О превратностях контрактной службы, причинах, побудивших его отправиться в зону проведения спецоперации, и внезапном возрождении радио он рассказал в беседе с «Известиями».
— Стандартный вопрос, который все задают друг другу с февраля прошлого года — «где вы были восемь лет»?
— Я учился, стажировался в IT-секторе. Мы участвовали даже в проектах института Градплана Москвы: работали с данными как социологи. У меня получалось, мне было интересно. Я связывал своё дальнейшее бытие именно с этой формой деятельности и, закончив с учёбой, не пошёл учиться дальше.
— Вы занимались соцопросами?
— Меня всегда отталкивали соцопросы. По моему мнению, количественные измерения не отражают сущность того, что происходит вокруг нас. Я узнавал всё, пытался научиться всему, чему нас обучали в Российской академии наук. Но концентрировал своё внимание на анализе данных, поиске взаимосвязей, попытке среди кучи цифр найти взаимозависимости, найти определяющие факторы. И у меня это получалось, мне это нравилось.
Эти знания применял, когда стажировался в Градплане и IT-компаниях. Поэтому, хоть и хотел заниматься качественной социологией, понимаю, что основное применение социологии сейчас — это попытка описать реальность, происходящую вокруг, через статистические показатели, если не опросы, то какие-то данные, которые мы можем получить из метрик от государства или бизнеса.
Например, из Московского метро — как люди передвигаются, куда двигаются, где выходят, какой наибольший поток существует, как это можно применить затем, на что это всё влияет и как мы всё это можем структурировать, чтобы, допустим, слишком много людей не скапливалось, и маршрут был быстрее. Возможно, стоит расширить станцию или перестроить транспортный поток автобусов, чтобы они ехали более коротким путём и не нагружали трафик.
— Есть ли у Вас опыт срочной службы?
— Да. Получилось, что я попал в армию, из которой вернулся, когда СВО началась. С момента окончания учёбы и до призыва — это два месяца. Было очень приятное чувство, когда можно было себе позволить реализовывать свои желания, в том числе отдых от всего происходящего вокруг. Просто находиться наедине с собой и не отвлекаться на суету. На всё, что гнетёт, на какие-то не обязанности, просто успокоиться, отстраниться. Как уход в лес.
— Только уход на срочку...
— Оказалось, да. Уход на срочку.
— Не пожалели?
— Нет, однозначно не пожалел. У меня были разные ожидания от того, что будет дальше происходить. Но я попал в хорошее место с хорошими людьми. Никаких конфликтов. Если они были, то решались словесно. Единственная проблема была с бытом, но это, как мне рассказывали до моего прибытия в армию, это общая штука для учебных центров Министерства обороны — проблема с питанием. Сильно чувствуешь её на себе, когда уезжаешь из гражданской жизни — где ты можешь что угодно заказать, что угодно съесть — в закрытое государство, в котором у тебя есть распорядок, есть определённый не тобой, а кем-то ещё рацион питания. Он может быть хороший, может быть плохой, но ты уже становишься менее свободным в собственном выборе.
— Насколько пригодились навыки, полученные в ходе срочной службы?
— С нами проводилось обучение. Я попал в связь — пытались научить азбуке Морзе, принципам работы на аппаратуре, у нас были занятия и по стрельбе, учили взаимодействовать с другими подразделениями. Не было такого, что мы просто сидели в казарме каждый день 24\7 или маршировали. Нет, это действительно были заинтересованные в обучении люди.
— «Азбука Морзе» — звучит как нечто из другой эпохи.
— Не встречал её в условиях СВО, но её необходимость обуславливается тем, что врагом могут использоваться такие средства, которые поразят всю остальную связь — в том числе зашифрованную — и у тебя останется только самый базовый, самый простой способ взаимодействия. Если у тебя вообще нет людей, которые знают такой способ связи, это будет очень плохо, невозможно будет даже какие-то требования безопасности связи выполнить. Имея морзянку, имея людей, которые хоть как-то умеют обращаться с самим аппаратом и ключом, имея опыт дежурств, где из одного места в другое передаются данные азбукой Морзе, это уже какая-то базовая готовность.
Была проблема — мне о ней рассказывали мои товарищи, которые участвовали в СВО с самого начала — когда привычные средства связи не работали так, как должны были работать, из-за радиоэлектронной борьбы противника, из-за помех определённых, сбоев систем. И они использовали полученные знания азбуки Морзе. Это, возможно, кому-то спасало жизнь.
Я оказался в разведке, поэтому для нас и для меня как оператора БПЛА, это не очень важно. Возможно, пригодится, но сейчас нет. Это как если бы не учили пользоваться средствами химической защиты. Мы можем избавляться от химического оружия ещё очень долго, но наверняка иметь это как запасной план, как бэкап, который спасёт в определённый момент — очень хорошо и очень правильно. Мы никогда не встречались с химическим оружием, я сейчас говорю про СВО. Очень много было случаев, когда присылали чем-то обмазанные дроны и после касания человек умирал.
В том числе были видео с запорожского фронта под Угледаром, где морпехам закидывали непонятные шашки с веществами, которые травили личный состав. Не смертельно, но всё равно. Иметь понимание, как надевается тот или иной аппарат, как ты его потом сможешь применить, если потребуется — это прекрасно. То же самое про связистов с простейшим базовым средством связи, таким как азбука Морзе.
— Вернёмся немного назад. Как вы вернулись на службу?
— После демобилизации я понял, что мне нужен отдых, нужно разобраться, что делать дальше. Учиться или не учиться, искать работу или нет. Были запасы денег, можно было некоторое время комфортно провести… Но случилось так, что мою знакомую, подругу Дарью Дугину в Подмосковье на фестивале… совершили теракт, в общем. Я понял, что самым правильным решением было бы поучаствовать и принести пользу фронту. Реализовать свои знания, умения и возможности и постараться приблизить победу.
Дарья Дугина была убита в результате теракта в августе 2022 года в Московской области. Ее автомобиль взорвался во время возвращения с фестиваля в поддержку Донбасса, в котором она участвовала вместе с отцом философом Александром Дугиным. Ей было 29 лет.
— Вы были близко знакомы?
— Нет, не близко. Виделись, переписывались, но это нельзя назвать дружбой, к сожалению.
— Но ощущение, что человека вычеркнули из жизни…
— Однозначное. Чувство сопричастности.
— Как долго вы следите за конфликтом и ситуацией на Украине в целом?
— Скорее, наблюдал её как обыватель ещё с 2014 года, когда начались события, повлиявшие на имеющуюся ситуацию. Очень переживал за моих соотечественников, которые в 1990-м году оказались в другом государстве и пытались тем или иным образом высказать своё мнение и повлиять на процессы вокруг. Мы отправляли деньги, я и мои друзья, очень переживали за ситуацию с 2014 года и за её дальнейшее развитие. С позиции того, что возможен конфликт военный.
— У вас есть друзья, которые родились на Украине?
— Да. Они у меня появились, когда я учился, приезжали, устраивались к нам на факультет, переводились. Знакомился с людьми, которые или сами поучаствовали или кому пришлось переезжать не по собственному желанию с 2014 года.
Подразделение Сергея за работой
— Всё это в целом повлияло на решение пойти на фронт?
— Да, это переживание с 2014 года — оно так реализовывалось в попытке сбора гуманитарной помощи, в высказывании собственной позиции, в спорах с людьми. Мелких, очевидно. После кульминации всего происходящего в феврале 2022 года я понял, что из-за моего призывного возраста, из-за того, чем я занимался ранее, всё это приведёт меня к личному участию: если не на гражданке, то на фронте. И я поучаствую во всём этом или как военный, или как гражданский специалист, который будет исследовать происходящие процессы и их влияние на Россию внутри. Было желание помочь всегда. После произошедшего с Дарьей Дугиной я принял такое решение.
— В начале СВО сборы для добровольцев были не дешёвыми. Во сколько обошлась подготовка?
— Там получилось очень много, да. Но мне помогли друзья, знакомые, сообщество, в котором я состоял какое-то время. Они повлияли и помогли мне подготовиться самостоятельно к участию в боевых действиях, закупить важные вещи, которые другим способом я бы не мог достать: прицелы, более качественную экипировку, запасные рюкзаки, другие штуки. В связи с мобилизацией был огромный спрос, было очень трудно даже покупать носки.
— Всё ли из этого понадобилось?
— Я бы сказал, что немножко переборщил. Какие-то вещи не понадобились. Я приобрёл каремат — плёнка, на которой ты можешь располагаться на земле и где угодно. Но это было бессмысленно — мне её выдали, она была лучше чем та, что я приобрёл. Или запасная форма была, не было необходимости носить ту одежду, которую я купил. Может, не стоило её брать. Были выданы кучи трусов, носков, перчатки. Можно было не скромнее, но как-то реальнее оценивать будущее, но не имея опыта, это очень трудно сделать.
— Проясним юридическую сторону: это было в рамках частичной мобилизации?
— Моё желание было ускорено происходящими событиями, тем, что была объявлена мобилизация.
— Вы пошли без повестки?
— Да, добровольно пришёл, сам. Взвесив «за» и «против», обсудив с родными и друзьями, которые меня поддержали. Оказалось, можно изъявить собственное желание и уехать именно по мобилизации. Но это накладывало определённое ограничение — разница в статусах, которая была неясна, в зарплатах, которые никто не мог описать: сколько будут платить, какие будут возможности вернуться-не вернуться. Не было ясности никакой.
Решение об участии в мобилизации лишало меня права выбора подразделения, должности, это влияло негативно. Я будто бы снова шёл на срочку, не мог определить сам, куда я хочу попасть, отдавать это в чужие руки не очень хотелось. Было понятно, что лучше я потрачу ещё месяц, соберу документы. Мне было предложено: «Вы можете продолжать заниматься своими делами, собирать документы, анализы ходить сдавать, но ехать туда, куда хотите, устраиваться на ту должность, которая вас устраивает, в часть войсковую, где ближе живёте, где будет удобнее ездить вашим родным, помогать вам, вас встречать, отвозить».
Было принято решение, что нужно ехать в конкретное подразделение, у меня была такая возможность. Она была предложена по итогу военкоматом. Место, в которое я ехал, было итогом консенсуального решения, когда мне предложили и я согласился.
Сергей Камаев
— Несколько месяцев бюрократии?
— Да. У них рушились системы, по которым они устраивали на должности, без неё они не могли зачислить на должность. Поэтому сорвалось другое место, куда я мог поехать. Мне постоянно приходилось спрашивать, что там с моими делами, всё ли принято, какой ответ от части, куда я направляюсь. Это заняло очень долгое время — с конца сентября до середины ноября.
В Москве на улице Яблочкова, 5, с. 1 с начала апреля ежедневно работает единый пункт отбора на службу по контракту, позволяющий в ускоренном режиме провести сбор необходимых документов и получить предписание на заключение контракта.
— Как происходил отъезд в зону СВО?
— Сумбурно очень. Были люди, которые за тебя отвечали, помогали документы получать, собирать экипировку, оружие, обучали. С этим проблем не было никаких, скорее, всё было очень сумбурно. Нас муштровали очень долго, не на плацу. В гору с полным снаряжением, стрельбы, обучение использованию дронов, инженерная подготовка, окопы — всё это было…
— Это уже было «за ленточкой»?
Да, это уже было там. Мы жили, занимались, было стрельбище войсковое на местности, на которой будут происходить боевые действия. Я ожидал, что меня сейчас необученного пошлют, всё будет ужасно, непонятно. Не было такого, что тобой не занимались, оставили наедине с собой или никто ничего не давал, ни еды, ни снаряжения.
— Где вы жили, как был обустроен быт?
— У нас был и палаточный лагерь, и неиспользуемая производственная территория. Можно было наладить быт, было электричество, еда, подвозили воду, делали полевые кухни. Были люди, которые отвечали за еду, налаживание комфорта, построение туалетов. Можно было выходить на связь с родными. Были вопиющие случаи, когда люди позволяли себе, будучи военными, употреблять спиртное, и это наказывалось.
Не хватало людей, которые по профессии были бы поварами, инженерами, строителями. То же приготовление пищи было бы проще, быстрее, лучше, но это делали люди, которые этим никогда не занимались. Вопрос комфорта и быта всегда есть, но он не из разряда «как всё плохо», а из разряда, что можно лучше.
— Кто непосредственно этим занимается?
— Раньше была служба, которая должна была этим заниматься. Но в ходе событий февраля 2022 года очень много технических средств приготовления пищи, подвоза воды были приведены в негодность. И получается, что этим начало заниматься большинство людей вокруг. Назначались дежурства по приготовлению пищи. Сейчас проще: подвозом и всем этим занимается конкретная группа обеспечения, с этим проблем нет.
Есть общее желание питаться лучше, гуманитарная помощь спасает. Мне больше всего запомнилось — недавно получили консервы из Йошкар-Олы, была очень-очень вкусная свиная тушёнка, она привнесла изюминку в повседневный рацион.
Чаще всего приготовлением пищи сейчас в окопной жизни занимаются люди сами. Но всегда есть запрос на кого-то конкретного, всегда будет лучше, когда все занимаются своим делом: разведчики разведывают, кулинары готовят кулинарные изыски, окопы строят инженеры, проектировщики, которые понимают, что скат надо построить именно так, а не под другим наклоном.
— Как часто приходится копать?
— Копать приходится. Мы наступаем, приходим на новые места, имеем уже какие-то вырытые фортификационные сооружения: окопы, блиндажи, землянки. Но мы понимаем, что скорее всего тот, кто здесь жил, всё ещё в курсе, что там есть окоп, блиндаж и землянка. Это ненадёжно — заезжать в окопы, вырытые противником. Они хорошие, они продуманные, но ты берёшь лопату и делаешь своё дело. Надо обезопасить себя, своих товарищей.
— Как вы связываетесь с внешним миром? Есть много слухов, что у людей отбирают телефоны, они не могут никому дозвониться.
— О таких случаях не слышал, чтобы у кого-то забирали телефоны, чтобы кого-то где-то регистрировали, выдавали под роспись. Имеется возможность приобретать по паспортам и военными билетам местные сим-карты, которые работают, у них есть интернет. Есть общее понимание, что существует место отдыха и существует место для работы. На место для работы ты никогда не выдвигаешься с включённой симкой, выключенным авиарежимом. Ты понимаешь, что жизнь и безопасность дороже.
Дождёшься, пока выйдешь на отдых — там уже потом спокойно свяжешься и по обычному телефону, и по вайфаю. Есть проблема временная: ты должен подождать некоторое время, чтобы выйти на связь.
— Отключение от связи — скорее, правило гигиены, которым все пользуются?
— Да. По крайней мере, я могу сказать за своё направление от Луганска и на запад. За дончан не могу сказать — это город, где можно через 15 минут из центра уехать и быть на передовой в окопах, и это совсем другие условия пребывания. Не хочу врать, не знаю, мои товарищи, возможно, смогут более точно описать бытовые условия именно там. У нас такого нет — ты уезжаешь на несколько недель в определённое место, занимаешься работой и уезжаешь обратно.
— Интересный феномен должен складываться — информационная депривация, особенно для поколения, которое с телефонами не расстаётся. Вместе с тем, когда возвращаешься в цивилизацию, где есть связь, на тебя вываливается огромный поток новостей. Как часто пишут неправду?
— Мы немножко прошарили и после первой-второй задачи узнали, что нет никаких проблем использовать радио. Не на телефоне, а покупать радиоприёмник, который можно настроить, покрутить, подумать, поискать радиоволны, послушать музыку, новости. Можно поймать и наши радиостанции. Можешь услышать, что произошло за день или какая погода в Москве, и это очень странно. Ты в обычной жизни этого не делаешь — не слушаешь радио, а здесь это единственный источник информации на долгое время. Например, я так узнал о гибели Владлена. Просто случайно включил и попробовал поискать новости.
Максим Фомин (Владлен Татарский) погиб 2 апреля — во время его выступления в петербургском кафе «Стрит-бар» прогремел взрыв. Главная подозреваемая и фактический исполнитель Дарья Трепова в настоящее время находится под арестом и сотрудничает со следствием.
Переходя к вопросу о фейках... Можешь увидеть, что сегодня ничего не происходило, а потом узнать, что кто-то нарисовал стрелочку, что вы почему-то продвинулись на километр вперёд. И не очень понятно, для чего это делается. Наверное, поддержать чей-то боевой дух. Есть дезинформация. Может, это делается как специальная операция против противника, который тоже мониторит наши социальные сети, СМИ, и вынуждает его перепроверять собственные данные, сомневаться в словах своих подчинённых.
Но мы стараемся приезжая на отдых не интересоваться, что, где и кто писал за прошедший месяц, какие стрелки рисовал. Здорово созвониться и узнать у товарищей, которые служат на других местах, как они там продвинулись. Знаешь человека, можешь доверять как более проверенному источнику.
— В соцсетях постоянно появляются истории с издевательствами над пленными, зверствами, создается ли атмосфера ненависти к противнику?
— Тут нужно разделять две ситуации. Мой товарищ, знакомый доброволец об этом у себя как раз в telegram-канале писал, что существует два мира: штурмовики и все люди за ними — обеспечение, артиллеристы, которые совсем рядом со штурмовиками работают… Это всё разные люди. У них разный быт, они по-разному видят войну.
Есть люди, которые могут себе позволить входить и выходить из собственных окопов только ночью, они первые берут в плен кого-то, погибают получают ранения. Именно они, штурмовики, встречаются с ненавистью в их сторону. А те, кто стоит сзади — артиллеристы — вообще могут никогда не увидеть врага.
Со штурмовиками отдельный разговор — они больше напряжены и вовлечены, они могут быть более грубыми. Проще воспринимают происходящее, не задают себе вопроса «нужно стрелять в этого человека или нет». Всегда есть вопрос этики, но в той среде он отходит на совсем задний план. Люди занимаются этой деятельностью машинально. Они могут машинально закинуть гранату в помещение с людьми и не думать, что там есть те, кто пытается сдаться. Это просто реалии войны. У них другое восприятие противника, они с ним непосредственно общаются.
Это трудный вопрос — как поступать или как следует поступать. Тяжёлая и глубокая для разговора вещь, которую не объять.
— Войны не меняются.
— Однозначно. “War never changes”.
— Чем непосредственно занимается ваше подразделение, сколько у вас человек в подчинении?
— Моя должность — разведчик. Занимаюсь дронами, поиском противника, его огневым поражением. Работаю в связке с расчётами ПТУР, СПГ, и прочими подразделениями, которые могут по моей наводке работать и поражать противника.
В подчинении несколько человек, занимаются тем же самым. Помимо обычной работы и выхода на задачу, поиска противника, это жизнь окопная. Очень простая. Чаще всего ты не на передовой. Устраиваешь быт так, что есть возможность попроще относиться к окружающему пространству и меньше маскировать пространство, где живёшь. Ты не сидишь на месте, постоянно передвигаешься, делаешь защитные места, с которых можешь работать, делаешь ложные места, чтобы тебя не смогли отработать в ответ.
Очень хорошая у противника противодронная работа и очень хороший РЭБ — доставляет неудобства и не даёт работать. Настолько хорошими средствами мы пока не обладаем или обладаем, но в небольших количествах. В последнее время меняется ситуация, привозят гораздо больше дронобоек, больше устройств появляется, которые можно протестировать.
Гораздо больше гражданского общества включается в процесс. Техника начинает поступать на фронт и тебе уже самому не приходится это делать. Берёшь готовый продукт, присоединяешь, занимаешься, улетаешь, работаешь. Это очень приятно. Морально сильно поддерживает, что ты не один в этой лодке. Нет пропасти между тобой на фронте и людьми где-то позади. Есть понимание, что есть общее дело, мы его все вместе делаем и приближаем победу.
— Поменялось ли что-то внутри вас за месяцы, проведённые там?
— Я могу точно сказать, что я очень доволен тем, как всё сложилось. Не в принципе проведением СВО, а моим решением и как оно дальше реализовалось. Я занят тем, чем я хотел заняться. Я рад, что выбрал этот путь. Возможно, после окончания СВО он продолжится, возможно нет.
И мотивация приносить пользу никуда не ушла, но я понимаю, что можно улучшать способы работы, повышать квалификацию, перенимать чужой опыт, благо, есть такая возможность. Обсуждать, ездить, взаимодействовать. Прекрасно, что есть такие мероприятия как «Дронница», куда могут приехать товарищи по делу и так или иначе обменяться опытом.
Один из предметов, сбрасываемых с дронов ВСУ
Первый всероссийский слет операторов боевых квадрокоптеров «Дронница» проходил с 1 по 5 сентября на берегу озера Ильмень под Великим Новгородом.
Можно поделиться пониманием того, какие процессы происходят на фронте, как меняется противник, каково обеспечение, как оно всё складывается, что с боеприпасами, какие есть новые примочки. Это всё здорово, что это всё существует, что это в доступе. Я бы сказал, что у контрактников — нужно различить тех, кто заключил контракт и тех, кто был мобилизован и не заключил контракт — есть разница в понимании.
— Какое соотношение примерно?
— 30 на 70, может, 40 на 60. Меньше контрактников. Вечная чехарда с документами, что мобилизованные приравнены к контрактникам, но это не значит, что у нас одинаковые зарплаты. Они всё равно от региона к региону учитываются иначе. Есть собственные выплаты от Собянина, от губернатора Московской области, у тульского губернатора свои льготы.
По указу мэра Москвы контрактники в зоне СВО получают еще 50 тыс. рублей из городского бюджета. Также к окладу добавляются ежемесячные компенсационные выплаты на каждого ребенка в семье военнослужащего по 18 770 рублей.
Они воспринимают процесс как всё то, что у них было до. Когда ты к ним подходишь и спрашиваешь, кем они себя считают… не в смысле претензии, а в смысле прямо здесь и сейчас, они считают, что они кемеровчане, шахтёры, рыбаки, семьянины, а уже потом призванные родиной на её защиту, на общее дело. У них остаётся предыдущее облако, из которого складывается личность.
Добровольцы, контрактники — они более мотивированные, знают, зачем они здесь. Имеют понимание, что они приносят пользу. Идут по своим личным причинам. У кого-то кто-то погиб и он хочет сам принять участие. У меня были знакомые, где товарищ… ему будет 25 лет, он пошёл добровольцем, его ранило и его отец, которому уже за 50, вызвался, пришёл добровольцем, сказал, что хочет быть рядом с сыном, заниматься общим делом и тянуть общую лямку. Хотя у человека был бизнес, который срочно пришлось кому-то отдавать, были налаженные цели, планы на будущее, и вот они все вместе оказались с нами.
Есть и добровольцы-инженеры. Вот он знает, что у него прекрасно строятся здания, есть опыт и большое портфолио, но он хочет свои знания применить и использовать во благо других людей именно на фронте. Он едет и становится инженером и строит окопы, получает экскаватор в собственное пользование, строит правильные оборонительные сооружения.
Есть случаи, пресловутая линия Суровикина, о которой все говорят и пишут… есть случаи, где это было отдано на откуп гражданским людям, которые не понимают, почему окоп нужно сделать именно так именно в таком положении именно на такой высоте. Для них это просто линия, которую им сказали сделать, хоть и качественно. Они не просто так сделали и уехали, нет. Есть окопы, в который ты заходишь и понимаешь, что это сделано с душой, сделано с комфортом. Если человек строитель, он более-менее соображает, как это правильно сделать. И есть желание, чтобы таких людей было больше и чтобы они помогали обустраивать всё происходящее так, чтобы оно защитило больше личного состава, спасло больше жизней, принесло больше пользы.
Хочется приезжать на отдых, не заморачиваясь, что тебе поесть. А есть конкретный человек, который занимается выпечкой в булочной и любит своё дело и он будет абсолютно таким же важным участником общего дела, как и тот, кто выпускает артиллерийские снаряды. И они все будут сидеть за одним столом и не будет никаких претензий, что «вот ты булочник, ты вообще никаким образом не связан с нами или с победой, которую мы все пытаемся добыть».
Расчет СПГ
Ещё есть… у меня было странное впечатление. Казалось, из-за того, что я из Московского региона, что будет предвзятость. Потому что у нас, по крайней мере, чаще всего мобилизованные из Сибири. Люди, которые никогда почти не бывали в Центральной России. Было непонятно, что ожидать от взаимодействия с ними. А это точно такие же люди. Любят те же самые песни, ходят на те же самые концерты, играют в те же самые игры, смотрят те же самые фильмы и никаким образом не разделяют «москвич ты, а я кемеровчанин, и мы никогда не будем сидеть вместе, пережидая обстрел». Нет никакого разделения, что есть «мы» и есть «они». Есть «мы» и «они» только в сторону противника, среди своих такого не бывает.
— Говор выдаёт в окопах людей?
— У сибиряков есть слово «башлык». Я никогда не был знаком с этим словом и они очень смеялись, что я не знаю и никогда не использовал это слово. У них есть и капюшон, и башлык. Как они мне объясняли, им в детстве мама говорила «надень башлык». Для меня это слово никогда не было понятно. А чтобы говор выдавал — нет, что кто-то окает – нет. Когда встречаешься с южанами — да, они могут шокать, выдавать другие гласные. А те же самые сибиряки — нет, вообще никаким образом не отличаются. Есть какие-то свои слова, которые для них значат что-то одно, а мы таких слов и не слышали. Это прикольно. Это не становится претензией, это что-то интересное, что познаётся в сравнении.
— Что бы Вы хотели передать будущим контрактникам?
— Если есть позыв сердца — ему надо следовать. Я это сделал, и я рад, что поступил так, как поступил. И я уверен, что люди, которые захотят и которые услышат или прочитают, могут задуматься. Причём ничто не мешает им сделать первый шаг, придя и ознакомившись с возможными должностями, куда они могут поехать и чем заниматься. За спрос денег не берут. Пугаться не стоит. Непонятно только до тех пор, пока сам там не окажешься.
Всё будет хорошо, победа будет за нами! Слава России!
