«Они боятся громких звуков, переживают за свое будущее»
Российские семьи завалили аппарат детского омбудсмена обращениями с желанием принять детей из новых регионов и из зоны СВО, рассказала Мария Львова-Белова. Однако сам процесс, по ее словам, не был простым — важно было найти не только опытных приемных родителей, готовых к различным сложностям, но и учесть пожелания ребят. Тем не менее почти 400 детей оказались в новых семьях, и теперь необходимо продолжать помогать им адаптироваться не только к жизни с мамой и папой, но и, по сути, к обществу и культуре новой для них страны, подчеркнула детский омбудсмен. О новых задачах и работе над давними проблемами она рассказала в интервью «Известиям».
Семья под запрос
— Продолжается ли эвакуация детей-сирот с территорий, затронутых СВО? У скольких из них находятся родственники в России?
— Сейчас эвакуация не ведется, потому что основную часть детей-сирот перевезли в самые первые дни. ДНР эвакуировала практически все свои детские дома, и мы основную часть детей устраивали в семьи прямо с приграничных территорий. Из ЛНР сначала всех детей эвакуировали, а потом часть вернули назад, когда граница фронта отодвинулась и находиться там стало безопасно. На настоящий момент мы обрабатываем отдельные запросы. Бывают и не совсем обычные. Совсем недавно к нам поступил запрос о пяти детях, мама которых находится в Киеве. Дети во время начала СВО находились в Харьковской области, мамы рядом не было, по решению местных властей они были переданы опекуну и переместились с ним в Россию. Мама хочет забрать детей. Мы нашли ребят и сейчас работаем над воссоединением семьи.
— Как идет процесс поиска семей для таких детей, есть ли какие-то особые требования к родителям? Сколько семей удалось уже найти?
— Сейчас в приемных семьях 380 ребят, они живут в 16 регионах России. Когда мы говорили с президентом, он обозначил, что у сирот с новых территорий должны появиться семьи. Что если кто-то из российских граждан захочет их принять, мы должны без проволочек это сделать. С того момента и началась эта работа, процесс выстроили очень скрупулезно, в интересах детей, мы не могли ошибиться.
Эти дети долгое время находились в детских домах, пережили непростые восемь лет, когда они сидели в бомбоубежищах, когда были прилеты, когда они постоянно переживали за свою жизнь. Поэтому нам особенно важно найти людей, которые смогут их поддержать в этот момент и стать для них по-настоящему родными.
Группа психологов сначала работала с детьми, составляла их портрет: что они любят, чем интересуются, какой у них характер, — чтобы можно было подобрать им маму с папой. С родителями также велась работа, мы выбирали из профессиональных приемных семей, которые уже имели опыт воспитания детей, оставшихся без попечения родителей, детей-сирот. После этого снимали видеопаспорта, которые показывали детям. Они выбирали из нескольких семей ту, которая им наиболее отозвалась.
У детей были интересные критерии. Например, они говорили, что мама красивая, а где-то есть земельный участок, сельская местность. У каждого были свои запросы. После этого мы организовывали видеосвязь с той семьей, которую выбрал ребенок, и уже потом начинался процесс оформления документов. Затем мы с нашей командой привозили ребятишек и воссоединяли семьи.
Особенно сложно было устраивать в семьи одновременно трех и более детей, у нас были даже девять братьев и сестер. А их нельзя разлучать. И они находились в разных учреждениях. Мало того, что у детей появлялись новые мама с папой, так они еще между собой зачастую знакомились, только уже садясь в самолет.
Я много раз была при встрече детей семьями. Это всегда очень трогательно, несмотря на то что мы понимали, что они уже друг друга знают, едут к конкретным мамам и папам. Нам рассказывали сопровождающие, как в дороге они звонили родителям и пели детские песни, поддерживая друг друга и ускоряя момент встречи.
В Новосибирске был трогательный момент, когда мама увидела, как к ней бегут подростки и кричат: «Мама!» Она им кричала: «Сыночки!» Это невероятные эмоции, когда ты понимаешь, что дети, у которых не было вообще никакой надежды на то, что они попадут в семьи, тем более в сложившейся обстановке, вдруг эти семьи находили в разных точках нашей большой страны.
— Как сами дети пережили адаптацию? Психологам нужно было работать с ними дополнительно?
— Конечно. Дальше выстраивался алгоритм работы с семьей, специалисты были рядом 24/7. Мы работаем не только на адаптацию ребенка в семье, но особое внимание уделяем психологическому состоянию детей, потому что часто у них скрытая депрессия, посттравматический синдром. Они боятся громких звуков, переживают за свое будущее. Они ощущают, что приехали из другого государства. И многие вещи, которые знакомы нашим детям — культура, история, традиции, — им не совсем, может быть, близки.
Помимо психологической есть еще медицинская помощь. Всех обследовали, у многих дополнительно выявились заболевания или проблемы со здоровьем, над которым потом работала целая команда медиков.
Я совсем недавно навещала семьи в Калужской области, в Новосибирской, в Московской. Изменения в ребятах есть: это небо и земля. Дети даже внешне становятся похожи на своих родителей. Спрашиваю: «Ребята, как у вас там?» Отвечают: «Ничего, в футбол гоняем. В школе, конечно, сложновато, но зато у нас мама с папой. Они нас поддерживают, любят, за нас переживают, а с этим море по колено».
— Вы говорили, что у некоторых детей были некие антироссийские настроения, когда их вывозили. Как с этим удалось справиться?
— Это было у очень небольшого количества детей, которых мы привезли из подвалов Мариуполя. Когда началась СВО и активные военные действия, мы столкнулись с тем, что стало много беспризорных. От кого-то отказались приемные родители. Кто-то учился в колледже в статусе ребенка, оставшегося без попечения родителей, и, когда это всё произошло, тоже остался в одиночестве.
Так у нас сформировалась группа детей и подростков, которых мы привезли для реабилитации в Подмосковье, чтобы они отдохнули, оздоровились, а мы тем временем могли определить их дальнейшее жизнеустройство. У кого-то мы нашли папу и вернули на территорию Украины, где-то нашлись приемные родители, которые вдруг вспомнили про своих детей и захотели с ними воссоединиться. Часть детей оказалась в российских семьях. Один — это мой приемный сын Филипп.
Когда эти дети приехали сюда, мы стали с ними разговаривать и показывать, что мы дружелюбно настроены, не собираемся навязывать им свое мнение. Мы всегда говорили: «Ребята, захотите вернуться — мы это организуем, просто важно, чтобы вы были в безопасности. Мы сейчас не говорим о конфликтах, противоречиях, мы говорим о вас лично». Когда они это услышали, а дети очень тонко чувствуют все настроения, их очень сложно обмануть, то в целом за короткий промежуток времени настрой стал меняться.
Отдельно мы проводим интеграционные смены для подростков, которые позволяют в мягкой форме за 14 дней знакомить с Россией, с культурой, с историей. Мы демонстрируем все перспективы и ресурсы, которые у них появляются в России. Это всегда благотворно действует. Мы понимаем, что это процесс не одного месяца, но в целом мы на правильном пути.
— Вы уже упомянули про вашего приемного сына Филиппа. Адаптировался ли он к жизни в семье?
— Адаптация Филиппа проходит хорошо, и он по-настоящему полюбил меня. Он говорит: «Ты для меня стала мамой». Иногда он меня и называет мамой, что греет мое сердце. С мужем у них тоже выстроились отношения. Чуть сложнее с братьями и сестрами, потому что семья у нас большая, а он к такому не привык. Мама умерла, когда ему было 11 лет, и потом он жил с приемными родителями, у которых был один.
Самое главное — постепенное привыкание к тому, что он сейчас находится в России, является ее гражданином. Он получил паспорт и уже видит себя в юриспруденции. Меня это не может не радовать, потому что мальчик очень талантливый, активный. Я надеюсь, что наша семья станет для него плацдармом для самостоятельной успешной жизни.
Прежние задачи на новых территориях
— Дети с новых территорий могут рассчитывать на какие-то особые льготы, в частности, на получение жилья, как дети-сироты из других российских регионов?
— Все социальные льготы они получают, потому что теперь это наши дети. Что касается жилья для детей-сирот, мы понимаем, что там довольно большая очередь из тех, кто выпустился из образовательных учреждений, кто сейчас их заканчивает. Вопрос обеспечения детей жильем прорабатывается на уровне Минфина и Минстроя.
Мы проговаривали в регионах, что нам важно обеспечить детей крышей над головой после 18 лет. Если мы пока не можем выдать ему жилье, то должны думать либо об общежитиях, либо о маневренном резервном фонде. Это может быть аренда жилья, какие-то коммуны, где их будут сопровождать специалисты. Нам важно сейчас, чтобы у этих детей появился угол, чтобы они не оставались без определенного места жительства.
— Хватает ли сейчас времени на решение тех проблем, которые были в фокусе внимания детского омбудсмена до СВО?
— Конечно, эти проблемы никуда не делись, и они у нас в приоритете. По всем четырем стратегическим направлениям, которые одобрил президент в начале этого года, продолжается работа. Мы в три раза увеличили аппарат. Работаем с поступающими обращениями. Их порядка 11 тыс. за этот год, и каждому мы уделяем особое внимание, потому что иногда мы — помощь в последней инстанции и не среагировать не можем. Число обращений выросло на 20% относительно прошлого года. Многие касались устройства детей-сирот из Донбасса. Еще одна волна была посвящена частичной мобилизации, когда к нам обращались многодетные, родители детей с инвалидностью и просили отсрочки для отцов.
— По каким еще вопросам обращались к вам в связи с частичной мобилизацией? Например, по выплатам алиментов со стороны мобилизованных отцов, чьи доходы сейчас запрещено трогать?
— Есть обращения как в регионы, так и к нам. Что касается алиментов, мы разъясняем, что заявитель должен обращаться в Минобороны, и уже оно, как работодатель, отчисляет алименты.
Это процесс становления, когда возникают трудности, недопонимание. Например, региональные уполномоченные обратили внимание на ситуации, когда ребенок в семье является пасынком или падчерицей, а папа, который его воспитывал всё время, мобилизован, то пособие не начисляют. В регионах в ручном режиме такие случаи отрабатываются, уточняется, кто из членов семьи является получателем социальных гарантий.
Также возникают вопросы, касающиеся медицинского сопровождения детей, помощи семье на селе. Здесь мы подключаем благотворительные фонды, региональных уполномоченных. Например, когда помощь семье нужна дровами. Какие-то жизненные бытовые вещи мы закрываем силами регионов. Если не получается, то и сами подключаемся.
Объятия против тревоги
— Сейчас в обществе наблюдается довольно высокий тревожный фон, и дети не могут его не замечать. Что можно сделать, чтобы снизить уровень агрессии у детей и подростков?
— Мы недавно провели исследование, опросив 300 тыс. респондентов. Опрашивали подростков, родителей, специалистов, работающих в этой сфере. Один вопрос касался будущего. Более 50% детей сказали, что они его боятся. Но 90% надеются, что оно будет в основном хорошим. Мне кажется, что от нас, взрослых, сейчас зависит, как будут чувствовать себя дети. Мы можем сколько угодно заниматься работой с привлечением психологов. Но ценна чуткость, когда мы обнимаем, целуем детей, разговариваем с ними о том, что мы рядом, готовы поддержать во всех переживаниях, поисках.
Отдельная задача — подготовка специалистов, которые могут работать с детьми и подростками. Это не только психологи, но и педагоги, специалисты уличной службы, которую мы активно продвигаем. Это когда группа подготовленных кадров, молодые ребята — психологи, педагоги — выходят на улицы в места скопления подростков, вступают с ними в контакт, в доверие, общаются, показывают альтернативные формы занятости, рассказывают о досуге, который им доступен.
Сейчас мы стараемся создать такую инфраструктуру — поддерживающее сообщество, особенно для подростков, потому что это самый уязвимый возраст поиска себя.
— Насколько сейчас эффективен институт школьных психологов?
— Есть несколько аспектов. Школьных психологов не хватает, их в 1,6 раза меньше количества школ. Вторая сложность, с которой мы сталкиваемся, это то, что родители, законные представители не всегда готовы к тому, чтобы с их детьми работал психолог. Нужно повышать уровень психологической компетенции самих родителей, чтобы они могли помогать своему ребенку при необходимости, если они не готовы пользоваться службой школьных психологов или сторонней.
Отдельный блок проблем касается обучения, переобучения, супервизии тех психологов, которые работают в школах. Мы понимаем, что выгорание колоссальное, что уровень зарплат не такой высокий, как хотелось бы, что объем задач и проблематики, которая есть в школе, тоже зашкаливает. Школьные психологи часто не имеют возможности просто поработать с собой, чтобы быть наполненными и помогать окружающим. Это одна из задач, которую нам предстоит решить.
— Неоднократно в течение года возникали дискуссии об институте приемных семей. Какая работа, на ваш взгляд, нужна в этой сфере?
— Я буду здесь с двух сторон баррикад: и как приемная мама, и как государственный служащий. Да, институт приемных родителей нужно развивать, но для нас ключевое — сохранение кровной семьи для ребенка. Если по каким-то причинам этого не происходит, то для воспитания ребенка необходимо привлечь приемные семьи. Основная часть детей, которые сейчас находятся в социальных учреждениях, — это либо инвалиды, либо большое количество братьев и сестер, которых нельзя разъединить, либо подростки. Это трудноустраиваемые категории, как говорится. Здесь очень важно, чтобы семья могла потянуть нагрузку, чтобы у нее были ресурсы.
Моя семья специализируется на принятии подростков. Я знаю, что им у нас всегда комфортно, я понимаю, как с ними нужно общаться, что от нас требуется. Есть семьи, которые специализируются на детях с инвалидностью, с одной нозологией или разными. Сейчас вызов как раз в том, что детям особой категории нужны семьи, которые умеют с этим работать.
Отдельно я бы хотела выделить родственную опеку, потому что часто у нас воспитанием детей начинают заниматься бабушки, тети, дяди. Почему-то возникает уверенность, что если это родственник, у него никаких сложностей с адаптацией не будет. А всё не так. Происходит такая же адаптация.
У нас родственники не проходят школу приемных родителей, они не готовятся к тем сложностям, которые в любом случае будут. Это приводит к возвратам детей в социальные учреждения, к серьезной травме, депривации ребенка в дальнейшем. Я сейчас особо настаиваю на том, чтобы у родственников ребенка была возможность пройти обучение в школе приемных родителей.
— На какой стадии находится законопроект о распределенной опеке? Когда и в каком варианте он может быть принят?
— Этот законопроект очень долго пытается обрести свою жизнь. Мне кажется, что правильно будет его принять. Мы с командой его прорабатываем, находимся в рабочей группе в Госдуме. Сейчас также активно подключился Совет Федерации.
Суть в том, что, если родитель в силу разных обстоятельств передает на воспитание в психоневрологический интернат своего уже 18-летнего ребенка, он должен всё равно оставаться его опекуном. Сейчас же в такой ситуации он передает все права учреждению.
Важно определить количество соопекунов, которое может быть у конкретного недееспособного или ограниченно дееспособного человека. Второй блок касается тех функций, которые будут выполнять опекуны, распределения этих функций. Третий важный момент — будут ли в этом участвовать некоммерческие организации, какими компетенциями, специалистами, ресурсами они должны обладать, чтобы быть соопекуном и участвовать в помощи конкретному человеку.
Мы активно включились в эту работу. Я очень надеюсь, что предварительный текст законопроекта появится в ближайшие месяцы, и дальше мы уже будем обсуждать его с профессиональным сообществом, с нашими законодателями и добиваться его вступления в законную силу.
— Что вы хотели бы пожелать детям и родителям в наступающем году?
— Я хочу пожелать, чтобы в следующем году родители больше обнимали своих детей, потому что для них это правда очень-очень важно. От нас с вами зависит, каким будет следующий год. Если любви, заботы будет больше, то и год станет намного лучше.
