Холодное сердце: почему генерал Барклай де Толли искал смерти на Бородинском поле
Его карьеру можно назвать образцовой. Человек «без роду, без племени», не имевший средств и связей, исключительно своей смелостью и умом стал генерал-фельдмаршалом, князем, главнокомандующим русской армии, вторым в истории полным Георгиевским кавалером. Он получил все знаки почета, но не смог добиться одного — благодарности и любви русского народа, хотя сделал для этого много больше иных записных героев. 27 декабря, в день 260-летия со дня рождения выдающегося русского полководца Михаила Богдановича Барклая де Толли, «Известия» постарались исправить эту историческую несправедливость.
В тени спасителя Отечества
Историю войны 1812 года писали ее участники, а среди русского генералитета и аристократических слоев общества Барклай популярностью не пользовался. Неблагодарность соотечественников по отношению к фельдмаршалу поражала уже его современников — достаточно прочитать «Записки» ветерана войны 1812 года, генерала и декабриста Михаила Фонвизина или знаменитое стихотворение Александра Пушкина «Полководец»:
«О вождь несчастливый!
Суров был жребий твой:
Все в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчанье шел один ты с мыслию великой,
И, в имени твоем звук чуждый невзлюбя,
Своими криками преследуя тебя,
Народ, таинственно спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою».
Стихотворение, написанное к четвертьвековому юбилею победы, вызвало бурную критику в патриотических кругах. Оно совершенно не вписывалось в официальную трактовку событий войны 1812 года, которая была основана на трудах генерала Александра Михайловского-Данилевского, бывшего адъютанта фельдмаршала Кутузова. Личный цензор Пушкина, а им по собственной инициативе был император Николай Павлович, даже вычеркнул из стихотворения несколько строк. Поэту пришлось публично оправдываться на страницах «Современника»:
«Я не мог подумать, чтобы тут можно было увидеть намерение оскорбить чувство народной гордости и старание унизить священную славу Кутузова; однако ж меня в том обвинили... Неужели должны мы быть неблагодарны к заслугам Барклая де Толли, потому что Кутузов велик?»
В советское время спор о роли полководцев в Отечественной войне приобрел еще более сложную конфигурацию, но все точки над i расставил И. В. Сталин, заявивший в журнале «Большевик», что «Кутузов как полководец был, бесспорно, двумя головами выше Барклая де Толли». Это случилось в 1947 году, когда уже вышел патриотический фильм «Кутузов» (1943 год), был учрежден орден Кутузова (1942), а сам вождь поминал полководца в знаменитой речи на параде 1941 года. Кутузов вошел в официальный советский пантеон, а Барклай вновь стал жертвой конъюнктуры.
Лишь ближе к концу ХХ века фигура Барклая де Толли постепенно стала возвращаться на заслуженное место в отечественной истории.
Русский дворянин шотландских кровей
В фильме «Кутузов», услышав, что солдаты называют его немцем, Барклай (его играл Николай Охлопков) произносит запоминающуюся фразу: «Я не немец. Я — шотландец». В реальности сам Барклай не раз говорил, что считает себя русским, хотя действительно был шотландцем по фамилии и немцем по воспитанию. Но он родился, вырос и всю жизнь прожил в Российской империи, был потомственным русским дворянином, а за границей бывал исключительно в составе российской армии.
Предок полководца, шотландский дворянин Питер Баркли из Толли после трагических событий эпохи английской революции вынужден был покинуть родину. Братья Джон и Питер Баркли сначала обосновались в немецком Ростоке, затем перебрались в шведскую тогда Лифляндию и занялись коммерцией — торговали шелком. Когда Петр I присоединил Прибалтику, Барклаи, как на русский манер стали читать их фамилию, присягнули Российской империи. Дед Михаила Вильгельм занимал пост бургомистра Риги, позже на эту почетную должность выбирали его старшего сына и внука. А младший сын бургомистра — Вейнгольд Готтард Барклай де Толли — пошел служить в императорскую армию. Он вышел в отставку в звании поручика, что, согласно «Табели о рангах», давало его семье потомственное российское дворянство.
Семья отставного поручика Готтарда (Богдана) Барклая де Толли и его супруги Маргариты Елизаветы фон Смиттен была, мягко говоря, небогатой. Своей земли они не имели, жили на скромную пенсию на арендованной мызе неподалеку от Риги. Достойное образование трем сыновьям и дочери дать было сложно, поэтому старшего, Михаэля-Андреаса, отправили в Санкт-Петербург к родной сестре матери и ее мужу — герою Семилетней войны полковнику Георгу-Вильгельму фон Вермелену, командиру Новотроицкого кирасирского полка. Своих детей у Вермеленов не было, к Мише они относились как к родному сыну, и образование он получил великолепное. И конечно, воспитываясь в офицерском доме, иной карьеры кроме военной мальчик выбрать не мог, да и не хотел.
Еще юношей Михаил был записан в полк и вскоре после совершеннолетия, сдав экзамен, получил первый офицерский чин. Прослужив некоторое время, он был назначен адъютантом к генерал-поручику русской службы принцу Виктору-Амедею Ангальт-Бернебург-Шаумбургскому — дальнему родственнику Екатерины II и бывалому воину. Затем было взятие Очакова и первый орден Владимира 4-й степени, сражения под Каушанами, Аккреманом и Бендерами. В 1790 году вместе с принцем Ангальт-Бернбургским Барклай был переведен в финляндскую армию, в рядах которой участвовал в весьма непростой русско-шведской войне 1788–1790 годов. В бою у деревни Керникоски принц Ангальт-Бернбургский был смертельно ранен. Умирая, он передал Михаилу Богдановичу свою шпагу с наказом употребить ее во славу и для пользы России. Это оружие стало талисманом, с которым Барклай не расставался.
Картина Алексея Кившенко (Барклай де Толли сидит под иконой)
Следом были польская компания под началом А.В. Суворова, где Барклай получил своего первого «Георгия» за личное руководство взятием Вильно, производство в чин подполковника, назначение в Эстляндский егерский корпус. Там, командуя батальоном, а затем и полком Барклай дослужился в 1799 году до генеральских эполетов. К этому времени ему уже почти сорок, так что стремительной его карьеру назвать трудно, что впрочем, и неудивительно: ни связями, ни средствами Барклай не обладал, светскими мероприятиями пренебрегал, угождать сильным мира сего приучен не был. По отзывам знавших его людей, был скромен, сдержан и даже скучен. Балов не любил, в карты не играл, офицерских попоек и шумных компаний избегал, предпочитая им уединение и чтение книг по военной тематике.
Военный министр
Карьерный взлет генерала Барклая начался с получением возможности самостоятельных действий, когда его полководческое дарование стало очевидно. В 1805 года Барклай командует бригадой, но в главных сражениях кампании, прежде всего под Аустерлицем, ему принять участие не довелось. В 1806 году возглавляет авангард, а затем при отступлении арьергард армии генерала Леонтия Беннигсена. Особенно отличился он в сражениях при Пултуске и Прейсиш-Эйлау, где вместе с генералом Багратионом сдерживал значительные силы противника и не позволил Наполеону окружить и сокрушить отступавшую русскую армию.
В бою за Прейсиш-Эйлау Барклай был тяжело ранен и без сознания вынесен из боя унтер-офицером Изюмского гусарского полка Дудниковым. Осколком ядра генералу раздробило правую руку, врачи настаивали на ампутации. Александр I отправил к раненому своего лейб-медика Джеймса (Якова Васильевича) Виллие, который сумел во время операции извлечь из раны более 30 мелких костных фрагментов. Император навестил Барклая в госпитале в Мемеле (Клайпеде). Именно там Барклай впервые высказал идею «скифской», то есть партизанской, войны как единственного метода уничтожения более сильного в открытом сражении врага. Кстати, во время переговоров в Тильзите Наполеон спрашивал у Александра, что за генерал помешал ему победить под Прейсиш-Эйлау...
Показательно, что, когда Барклай уже пошел на поправку и врачи разрешили ему покинуть Мемель, он вынужден был задержаться, поскольку не имел достаточно денег, чтобы расплатиться за жилье, которое снимал для приехавших супруги и сына. Лишь когда двоюродный брат генерала — бургомистр Риги прислал ему необходимую сумму, Михаил Богданович с семьей смог заплатить долг и уехать в столицу. Кстати, император посещал его в этой самой квартире и выражал желание помочь, но гордый Барклай не стал говорить Александру о материальных затруднениях.
Через год получивший чин генерал-лейтенанта Барклай опять на шведском фронте, где ему пришлось предпринять, наверное, самую отчаянную из своих операций — переход по льду через Ботнический залив с финского берега в шведский город Умео. Расстояние — более 100 км, время — начало марта, температура — около 15 градусов мороза. Восемнадцать часов несколько тысяч солдат и казаков во главе с генералом Барклаем шли по пояс в снегу, преодолевая ледяные торосы Кваркена, да еще тянули орудия и боеприпасы. Разжечь костры и хоть как-то отдохнуть возможности не было, помогали только сало и водка. Но отряд, к изумлению шведов, вышел около Умео. Барклай позже писал: «Понесенные в сем переходе труды единственно русским преодолеть только можно».
Одновременно с Барклаем к Стокгольму вышел князь Багратион. Шведы вынуждены были капитулировать, Финляндия стала частью Российской империи. Багратион и Барклай одним указом были произведены в генералы от инфантерии.
Барклай был назначен командующим финской армией и генерал-губернатором Финляндии. Приобщить его к административной работе посоветовал познакомившийся с ним во время шведской компании военный министр генерал Аракчеев. А менее чем через год, покидая министерский пост (Аракчеев вошел в Государственный совет), он рекомендовал Барклая на освобождающееся место. Александр, который теперь лично удостоверился в способностях генерала, выбор одобрил.
Барклай отлично понимал, что война с Наполеоном неизбежна, причем в ближайшее время. Поэтому основные его усилия на министерском посту были направлены на подготовку армии к войне. Предыдущие кампании показали недостатки в организации войск и их снабжении. Для исправления было создано «Уложение для управления большой действующей армии», предусматривавшее организацию управления войсками в военное время, численность подразделений, состав и связь штабов, комплектование резервов и т. д. Огромное внимание было уделено созданию складов (магазинов, как тогда говорили) с припасами, их четкого пополнения и доставки к войскам. Жизнь покажет, что усилия Барклая не прошли даром: в 1812 году русская армия серьезных проблем с обеспечением испытывать не будет.
Большую заботу Барклай проявлял еще к двум сферам военной деятельности — армейской медицине и разведке. Созданные им полевые госпитали с внушительным штатом мобилизуемых в случае войны врачей и запасами медикаментов спасут немало жизней, а военная разведка позволит четко знать о планах и силе противника. Кстати, институт военных атташе при посольствах был введен именно по настоянию Барклая. Благодаря собранным ими сведениям, в Петербурге точно знали положение дел во французской армии и войсках союзников Наполеона. Александр и Барклай отлично понимали, какие силы противостоят русской армии и когда Наполеон будет готов двинуть свои полки.
«И в имени твоем звук чуждый невзлюбя»
Однозначного плана действий в надвигающейся войне русское командование не имело. Барклай подавал свой проект, но кроме этого на рассмотрении Александра было еще немало планов, составленных разными военачальниками. Высочайше утвержденного варианта не было, хотя все считали, что принят план прусского генерала Карла Пфуля. Это убеждение было основано на том, что предложенная им идея укрепленного лагеря на реке Дриссе была частично реализована.
Барклай с апреля 1812 года был командующим 1-й Западной армией, но, поскольку на начало войны в расположении армии находился император, руководство, согласно «Уложению», оставалось за ним. Впрочем, после Аустерлица Александр не стремился брать на себя ответственность и вскоре из армии уехал. Только после этого Барклай действительно смог принимать самостоятельные решения. Разногласия с командующим 2-й Западной армией, князем Багратионом, начались сразу: полевая разведка его армии докладывала князю о том, что находящийся перед ним противник не силен и есть возможность неожиданной лихой атакой попытаться его опрокинуть. На основании этого князь рвался в наступление.
Барклай, имевший гораздо более глубокие сведения о противнике, понимал, что это раскинутая Наполеоном западня. Перед Багратионом действительно было немного сил, но если бы он решился идти вперед, то неизбежно получил бы страшный удар во фланг, который отсек бы его армию от основных сил Барклая. В штабе Наполеона отлично знали нрав отчаянного грузина и рассчитывали на его горячность. Сложность была еще и в том, что Багратион не подчинялся Барклаю: формально они были командующими двумя самостоятельными армиями, а по принципу генеральского старшинства князь был даже выше, поскольку в указе о присвоении звания и генеральском табеле он упоминался перед Барклаем. Ранг министра в данном случае никакого значения не имел.
В российских армиях на западной границе было немногим больше 200 тыс. бойцов, противник имел свыше 400 тыс. в первой линии и еще около 150 тыс. в ближайшем резерве. Идея Наполеона состояла в том, чтобы навязать генеральное сражение, разбить русскую армию, а потом продиктовать Александру условия мира. Понимая это, Барклай уходил от сражения организованно, с боями отступая вглубь страны. Тем временем к Москве постепенно стягивались войска, в тылу формировались резервные полки. Противник же вынужден был рассеивать силы по гарнизонам и оставлять части для прикрытия флангов.
Под Смоленском, несмотря на противодействие врага, русским армиям удалось соединиться. Но для Барклая ситуация только осложнилась: если в одиночку Багратион (его 2-я армия была втрое меньше 1-й) не решался предпринять наступательные действия, то теперь он этого от Барклая просто требовал. И поддерживали его почти все значимые в армии фигуры: генералы Раевский, Дохтуров, Васильчиков, Платов. Сочувствовал товарищам даже начальник штаба Барклая генерал Ермолов. К Барклаю даже послали «парламентера» — командовавшего артиллерией Первой армии генерала Кутайсова, но Барклай остался тверд: «Пусть каждый делает свое дело, а я сделаю свое!»
Битва при Смоленске. Автор картины — Жан Шарль Ланглуа
Во время встречи командующие армиями устроили перепалку. «Ты немец, тебе все русские нипочем», — кричал Багратион. «А ты дурак и сам не знаешь, почему себя называешь коренным русским», — отвечал Барклай. Ситуация создалась совершенно нетерпимая, поэтому встал вопрос о немедленном назначении главнокомандующего над всеми русскими армиями. Кандидатура Барклая, хотя его действия были согласованы с императором и одобрены им, не рассматривалась. Кстати, как и Багратиона: в Госсовете понимали, что князь избыточно «вулканичен» для поста командующего. В итоге был выбран «старый лис» Кутузов — последний из когорты «екатерининских орлов».
На первом смотре Кутузов, обращаясь к солдатам, укорял предшественника: «С такими молодцами, да отступать!» А потом продолжил отход, назвав его «выбором позиции».
На Бородинском поле Барклай командовал центром и правым флангом. Его войска не отступили ни на шаг. Кстати, когда раненого князя Багратиона несли в лазарет, он, увидев рядом знакомого адъютанта, произнес: «Передайте Барклаю, что теперь он решает судьбу боя. Да сохранит его Бог».
Барклай в день битвы был в парадном генеральском мундире, при орденах. Он ни на минуту не покинул передовых позиций. Под ним убили пять лошадей, из 11 находившихся при командующем адъютантов к вечеру в строю осталось трое. Дважды генерал приказывал своей свите обнажить клинки, когда французские кавалеристы появлялись в десятке метров. После сражения все свидетели скажут, что Барклай искал смерти, но она его обошла. При этом генерал ни на секунду не терял нити управления войсками, контролируя весь фронт, а после захода солнца давал письменные распоряжения генералам относительно того, как им к утру перестроить войска. Он не собирался отступать, и лишь пришедший глубокой ночью приказ Кутузова вынудил его оставить позиции.
На совете в Филях Барклай первым выступил за оставление Москвы. Кутузов показно изумился и как будто даже оскорбился, но в итоге принял именно такое решение. В Тарутинском лагере положение Барклая стало совершенно невыносимым. Приказы главнокомандующего шли через его голову, порой его даже не ставили в известность о том, что происходит с его войсками. Тогда он обратился к императору с просьбой об отпуске по болезни. Перед отъездом он сказал своему адъютанту Владимиру Левеншерну: «На мою долю выпала неблагодарная часть кампании; на долю Кутузова выпадет часть более приятная и более полезная для его славы».
Барклай уехал в родную Прибалтику. Видимо, не будучи в силах сдержать негодования, он стал писать императору объяснительные записки относительно причин, побуждавших его вести кампанию именно так. Александр запретил публиковать их в печати, но, как только появилась возможность, вернул Барклая к командованию армией, а после смерти Кутузова сделал его главнокомандующим. Барклай, как всегда, не подвел: одолел Наполеона, взял Париж. Теперь Александр был щедр на награды и почести, словно искупая свой грех перед военачальником, — Барклай стал фельдмаршалом, князем, полным Георгиевским кавалером. Не поскупились и союзники, осыпавшие его высшими орденами.
Когда ситуация в Европе успокоилась, фельдмаршал попросил императора отпустить его на лечение: старые раны донимали полководца. Но до знаменитых германских целебных вод Барклай так и не доехал — он скончался в дороге в городе Инстербурге (ныне Черняховск) 26 мая 1818 года. Фельдмаршалу было всего 56 лет.
