«Попал в плен не сразу, сына Сталина раньше меня взяли»
Военнопленный — это «черная метка», которая всю жизнь с тобой, говорит участник Великой Отечественной войны Николай Лебедев. Народный артист России уверен, что от смерти в концлагере его спасли Бог и театр. Он более 70 лет выходит на одну сцену. Старейший актер страны до сих пор служит в Театре имени Моссовета и в декабре отметит 100-летний юбилей. «Известиям» он рассказал, как начал войну без оружия, прошел немецкие застенки, а также о том, почему его и Олега Ефремова не взяли во МХАТ.
Черная метка
— Что для вас 22 июня 1941 года?
— Боль и ужас, которую не передать. Для меня самое страшное и самое трагичное — именно первые дни войны. Я только что прочитал газету, в которой впервые за 80 лет нашел ответ на вопрос, который меня волновал всё это время.
— Какой вопрос?
— Почему в первые месяцы войны была сдана врагу такая огромная территория нашей страны? Это трагедия, которую я до сих пор переживаю. Я был в первые дни войны недалеко от границы и видел, как напали на нас фашисты.
— Где вас застала война?
— В армии, куда меня призвали служить весной 1941 года. Это был город Проскуров на Украине, сейчас Хмельницкий. Я попал в мотопехоту, был пулеметчиком. В 70 км от части уже была граница. То, что война может начаться, я чувствовал еще до 22 июня, и не я один. За неделю до начала даже написал письмо матери об этом. Приближение войны чувствовалось во всём.
22 июня, в воскресенье, в два часа дня мы уже вышли на передовую. На войну я пошел пулеметчиком, а пулемета у меня не было. Нельзя было взять даже тот, на котором учился стрелять, он был сломан. Где-то на середине пути по дороге к фронту мне выдали винтовку Токарева и семь патронов. Это смешно — воевать без оружия. Над нами немецкие аэропланы летают, бомбы кидают, а мы отстреливаемся из винтовок.
Но тогда я был счастлив. Мальчишка, что сказать. Иду на фронт! Боялся, что войны на меня не хватит и она закончится. Ведь немецкие рабочие не дадут фашистам воевать с нами, поднимут восстание.
— Когда вы попали в плен?
— Не сразу. Сына Сталина раньше меня взяли. Сейчас до сих пор не могут посчитать, сколько бойцов Красной армии, боевых командиров оказались в плену. Но их миллионы. Молодые ребята погибали, были замучены в концлагерях, а меня Бог спас.
В плен я попал 5 августа 1941 года. Мы с дивизией оказались в котле, нас прижимали немецкие танки к реке Синюха. Я был ранен и контужен в боях под Уманью. Ехали в санитарной машине без оружия и попали в окружение, потом плен. Через дней пять сбежал. Стал пробираться через всю Украину к своим. А это непросто: через немцев, через украинских полицаев. Трудно вспоминать. Ловили — и обратно в заключение.
Я прошел несколько лагерей. Каунас, Киев, Белая Церковь, концлагерь в Польше Ламсдорф — филиал Освенцима, тюрьма в Орле и другие застенки. Пять раз меня вели на расстрел. В апреле 1945-го лагерь в Судетах освободила Красная армия. Моя мать после войны не хотела даже слышать о том, что я пережил.
Военнопленный — это страшное дело, «черная метка», которая всю жизнь была со мной. Англичане и французы подписали с Гитлером какую-то конвенцию. И когда их военные попадали в плен к немцам, то к ним было другое отношение, не то что к русским. Пленные получали письма и посылки от родных. Могли с конвоирами поделиться гостинцами — шоколадом, сигаретами. Они могли играть в волейбол, футбол. СССР никакой конвенции не подписывал. У немцев была цель уничтожить славянскую расу. Мы для них были рабы, которых можно как угодно изводить.
Мои родные четыре года не знали, где я. Дважды мне удалось из лагеря отправить им весточку, что я жив. Но это было сродни военной операции. А когда я вернулся на родину, у меня была «черная метка». Несколько раз допрашивали. Но, слава Богу, через какое-то время отступились.
— Каким образом это отразилось на вашей судьбе?
— Меня не взяли во МХАТ. Тут сыграла роль та самая «черная метка». Ольга Леонардовна Книппер-Чехова была председателем дипломной комиссии в Школе-студии МХАТ. Вручая диплом, жала руку, говорила хорошие слова. А потом ректор Вениамин Захарович Радомысленский отвел меня в сторону и честно сказал: «Коля, мы очень хотели тебя взять во МХАТ, но не можем». И сообщил, что в театры, где есть ложа правительства, я не попаду.
Я учился в Школе-студии Художественного театра на одном курсе с Алексеем Баталовым. А из живых однокурсников остался только Коля Добронравов, муж Александры Пахмутовой. Мы трое очень дружили. Олег Ефремов учился старше на один курс, но только потому, что он не был на войне по возрасту. А я его старше, но с поступлением задержался. Курс Олега Табакова был после нас. Я очень хорошо их всех помню.
— Олег Ефремов тоже не попал в Художественный театр.
— Я знаю. Он не был принят, но по другой причине. Ушел в Детский театр. Потом начал потихоньку организовывать свой «Современник». Позднее Олегу благоволила министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева — она очень хорошо к нему относилась.
— Кто же не побоялся «черной метки» и принял вас на работу?
— Я благодарен Юрию Завадскому за то, что он взял меня в свой театр. Тогда он был на ремонте, имел другое название — Театр имени ВГСПС. Сейчас это Театр Моссовета, в котором я служу более 70 лет.
В этом театре, можно сказать, я вырос. Там работала моя мать кассиром. Отец работал в Театре Корша и в Симоновском. Что такое сцена, спектакли — я знал с восьми лет. Театр меня воспитал. Там я понял, что такое артист. Я был знаком со многими кумирами. Кого-то знал еще с начала их карьеры. Это были мои университеты. Театр мне очень помог во время войны. Я вспоминал спектакли про Чапаева, про 26 бакинских комиссаров. Там на сцене герои в застенках будто делали зарядку, держались, не давали себе пасть духом. И я старался. Кино меня не очень интересовало, но так получилось, что меня начали снимать.
Мог быть Штирлицем
— Вас полюбили после выхода на экраны фильма «Евдокия», в котором вы сыграли Евдокима. Вы олицетворяли идеального мужчину — добрый, работящий, всепрощающий.
— Не знаю уж, были ли влюблены в меня. Не скажу. Я испытываю огромную благодарность за эту картину Татьяне Лиозновой. Характер у нее был мужской. На площадке это очень важно, а в личной жизни — большой минус. Сожалею, что в свое время не смог ей помочь. В конце жизни она была одинока, никого родных у нее не осталось.
— Фильму «Евдокия» в этом году уже 60 лет.
— И пусть живет еще столько же. История очень человечная. И, как ни странно, современная. Когда картина только вышла, у нее была огромная популярность. Ее возили за рубеж. Я ездил с фильмом на фестиваль в Египет.
Интересные вещи мне говорили про фильм Лиозновой «Семнадцать мгновений весны». Специалисты с Лубянки считают, что такого Штирлица, какого сыграл Тихонов, любой разведчик тут же раскрыл бы. В этом деле я мало понимаю, но если бы играл Штирлица, сделал бы роль иначе. Тем более что я очень хорошо знал немецкий.
— А был шанс сыграть Штирлица?
— Однажды я встретился с помощницей Татьяны Лиозновой в Доме кино. Прошел год с премьеры «Семнадцати мгновений весны». И она мне говорит: «Коля, ну какой же ты дурак! Такую роль потерял». Какую — не сказала. Но я понял, что речь идет о Штирлице. Но дело в том, что я был где-то виноват, и мы разошлись с Лиозновой.
— Что вам бросается в глаза, когда смотрите на нынешних коллег?
— Всего не расскажешь. Сейчас во всём другая жизнь. Вы послушайте, как люди разговаривают, все куда-то торопятся. А раньше собеседника выслушивали, разговор был спокойный, доброжелательный.
А как одеваются? Очень много брендов стало, и каждый норовит их продемонстрировать. Раньше это был моветон. А в фильмах артисты, как будто только из ателье. Все офицеры в новеньких гимнастерках, чистые, отглаженные, будто и не война на экране. Это неуважение к профессии. Раньше нам на съемках художники выдавали костюмы на дом. Мы должны были в них походить, обносить, привыкнуть. Да что говорить, другая жизнь.
— Николай Сергеевич, вам не обидно, что звание народного артиста вам дали только три года назад?
— Вы знаете, меня это никогда не волновало. За спиной жизнь, которую прожить мало кому удается. До сих пор не могу понять, как я живой остался. А звания и награды абсолютно меня не интересуют, тем более в 99 лет.
— Что дает силы людям, прошедшим такой непростой путь, долго жить?
— Долго жить? Об этом сложно говорить, ведь страдал весь народ. Кому-то больше повезло, кому-то меньше. Я очень верующий человек. Вы сейчас можете сказать: «Да, это старый дурак. Его надо в сумасшедший дом».
— Не скажу.
— Тогда я вам расскажу. Я находился в самом страшном лагере в городе Белая Церковь на Украине. Однажды во сне я увидел мать, которая шла ко мне, как Богородица. А когда проснулся, сказал: «Сегодня я уйду». Я никогда не говорил, что я убегу из лагеря, — уйду. И в этот день сделал это. И вот такие необъяснимые вещи случались со мной в самых страшных и безвыходных ситуациях. И я понял, что кто-то еще за мной наверху следит, кто-то что-то мне говорит.
Вы понимаете, на войне погибли лучшие, цвет нации. Молодые, красивые, сильные убиты, а я живой. Очень часто об этом думаю. Хочется, чтобы молодежь осознала, кто и как сложил голову за их счастье. Они должны быть благодарны им всю жизнь.
Каждый день просыпаюсь и говорю: «Господи, я еще живой». Сейчас не очень хорошо себя чувствую. Болезни старые дают о себе знать. Наверное, немного мне осталось. Думаю, это мое последнее интервью. Единственная мысль у меня — своими ногами сойти в могилу.
— Гоните от себя эти дурные мысли. Вы же оптимист, если столько прожили.
— Прожил много. Это да. Пандемии я не боюсь. Всему черед и своя пора. Я прекрасно знаю, когда наступит финал, поэтому спокойно отношусь к смерти. Увидимся ли мы еще раз? Давайте запланируем!
Николай Сергеевич Лебедев родился 15 декабря 1921 года. В апреле 1941 года был призван в РККА. В 1950-м окончил Школу-студию МХАТ, курс народного артиста СССР Виктора Станицына. После окончания зачислен в труппу Театра имени Моссовета. Награжден орденом Отечественной войны II степени, орденом Почета, медалями. Снимался в фильмах «Евдокия», «Одиночество», «Освобождение», «Инспектор уголовного розыска», «Вечный зов», «Экипаж», «Отпуск за свой счет» и др.
