Неведома зверушка: как Марсель Пруст открыл «полубелочку»
Для русского читателя нашелся способ отметить предстоящее через пару недель 150-летие создателя эпопеи «В поисках утраченного времени». Этот сборник никогда раньше не переводившихся (а частью лишь недавно изданных и в оригинале) новелл — отличный подарок и поклонникам Пруста, и тем, для кого его имя всё еще остается лишь заголовком словарной статьи. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Марсель Пруст
Таинственный корреспондент
Москва: Текст, 2021. — Пер. с французского и комментарии С.Л. Фокина. — 189 с.
Итак, перед нами сборник из девяти ранних коротких новелл, найденных в архиве издателя Бернара де Фаллуа, который в 1950-е уже издавал прустовские черновики — книг «Против Сент-Бёва» и «Жан Сантей». Тогда же он предоставил газете «Фигаро» одну из новелл, вошедшую в сборник «Таинственный корреспондент» («Воспоминание капитана»), но не введенную «в научный оборот», как замечает редактор сборника, автор предисловия, примечаний и сопроводительной статьи «У истоков «Поисков потерянного времени», профессор Страсбургского университета Люк Фрэсс.
Остальные восемь новелл публикуются вообще впервые и написаны одновременно с прустовской «юношеской книжицей» «Утехи и дни» (1896). В нынешнем издании «дни» пишутся с большой буквы, вероятно, в связи с каким-то новыми тенденциями в прустоведении, оставшимися без пояснений. Зато в комментариях переводчика Сергея Фокина подробно разъясняется, из каких соображений привычное взрослым читателям «утраченное время» все-таки лучше переводить как «потерянное»:
«В отличие от задействованной в каноническом русском переводе лексемы "утраченное время", в которой доминирует скорее экономическое, то есть целесообразное значение понятия "траты", так или иначе апеллирующего к понятию "возмещения", то есть восстановлению цикла производства, в выражении "потерянное время" фиксируется скорее необратимый, то есть трагический смысл "потери", с которым работает Пруст в романе»
С этими рациональными «политэкономическими» доводами можно поспорить примерно с таких же позиций, с каких сам Пруст полемизировал с критиком Сент-Бёвом в сборнике эссе «Против Сент-Бёва»: есть железобетонная позитивистская логика, а есть смутные переливчатые ассоциации, из которых и складывается уникальный внутренний мир каждого человека. И возможно, у кого-то «потерянное время» ассоциируется как раз с лексиконом эффективных менеджеров, которые ни минуты даром не теряют, а старомодный лирический эпитет «утраченный» — с утратой, в том числе и невосполнимой.
Вместе со словом «утраченный» составители сборника сбрасывают с корабля современности устаревшее представление о том, что жизнь Марселя Пруста была «разбита надвое», как выражается Люк Фрэсс: «юность, проведенная в салонах, с бутоньеркой в петлице; и зрелость, убитая в страстных трудах над великим произведением». На самом деле Пруст только делал вид, что бездельничает в светских гостиных, а сам готовился к «Поискам потерянного времени» — практически, как только взял в руку перо. Процесс его оттачивания наглядно представлен в сборнике «Таинственный корреспондент», создающем эффект погружения, так сказать, в творческую лабораторию писателя. Поскольку черновые рукописи предлагаемых новелл были полны исправлений, книга пестрит примечаниями, открывая которые так и видишь молодого Пруста, почесывающего в затылке при выборе синонимов и прикидывающего, как будет лучше: «часто» или «без конца», «лесок» или «поле», «друзья» или «товарищи», «внимательно» или «пристально», «вся манишка на моей рубашке намокла от слез» или «пропиталась слезами»?
Особенно обильные потоки слез чувствительное сердце писателя источает в новелле «Сознание в любви», само название которой, по мнению Люка Фрэсса, «предуготовляет ту первостепенную роль, какую будет играть сознание в эволюции героя "Поисков", а также его вращение в свете, где никто не подозревает, какими внутренними заботами он живет». Внутренние заботы как раз и составляют основной прустовский сюжет, как и в его opus magnum, так и в крошечном этюдике «Сознание в любви» о дружбе с мифически-аллегорическим беленьким пушистым зверьком, которого Пруст, видимо, так и не решившись сделать окончательный выбор, определяет как «полубелочку-полукошечку». Эта гибридная зверушка, хоть и существует лишь в воображении автора, но гораздо более существенна для него, чем все человеческие персонажи, проходящие на полях новеллы:
«Безразличие и скука, которыми окрашивалась окружающая жизнь, сразу рассеялись, когда над ней взвилась с величественностью царь-птицы и печалью пророка белая полубелочка-полукошечка, которая не отступала от меня ни на шаг»
Задаваясь вопросом, почему молодой автор в свое время не включил эти новеллы в «Утехи и дни», да и вообще решил их утаить, профессор Фрэсс сначала замечает, что «для своего времени новеллы были слишком многоговорящими, слишком скандальными», больше напоминающими записи из личного дневника, чем истории о выдуманных персонажах. Но уже через пару строк литературовед приходит к выводу, что даже в этих интимных записках «не найти черного хода во внутренний мир писателя; они дают нам понять особый вид человеческого опыта». Этот особый опыт связан прежде всего со страданием от переизбытка чувствительности, когда любой «триггер» во внешнем мире (звук, запах, пейзаж) способен мгновенно перенести лирического героя-рассказчика во времени, как в самый счастливый, так и в самый кошмарный период его жизни. И мало кто может сравниться с Прустом в увлекательности подобных перемещений по волнам своей памяти.
Такая компактная удобная книжечка, как «Таинственный корреспондент», способная уместиться в кармане пиджака или дамской сумочке, доставит удовольствие и тем, кто давно прочел «Поиски потерянного времени» и многое уже подзабыл, и тем, кто мечтает их прочесть, но побаивается не добраться даже до середины, да и тем, кто не читал и не собирается, но хочет составить приблизительное представление. В сопроводительных текстах страсбургского профессора можно обнаружить емкие и лаконичные формулировки, проливающие свет на то, что именно происходит на страницах многотомной эпопеи. Тут Фрэсс привлекает к своему анализу еще одного эксперта — классика французской социологии Габриэля Тарда, с которым был знаком Пруст и у которого, по мнению исследователей, позаимствовал «теорию подражания».
С этой точки зрения всё содержание «Поисков» сводится к борьбе между старой и новой моделями социального поведения: «В обществе идет перманентная дуэль между победившей, доминирующей и постепенно устаревающей моделью и моделью новаторской, полемичной, поначалу миноритарной, но призванной восторжествовать». Тем самым Люк Фрэсс, уже защитивший Пруста от подозрений, что в молодости тот был легкомысленным салонным мотыльком, окончательно реабилитирует его как не просто какого-то сентиментального интроверта, а серьезного социального философа, которого не смог «выдавить» романист: «Сколь величественной ни выглядела бы сцена, где в эпизоде с пирожным "мадлен" демонстрируется работа непроизвольного воспоминания, она разрабатывалась в непосредственной близости от того, что писали современники по сходным вопросам».
