«Светличная сказала, что ей было легче раздеваться под мой голос»
Аида Ведищева росла среди раненых солдат, с детства мечтала петь на сцене и ушла от Утесова из-за скуки. Об этом популярная певица, исполнительница песен в фильмах «Кавказская пленница» и «Бриллиантовая рука», рассказала «Известиям» в преддверии своего 80-летия.
— Вы помните военные годы?
— Помню. Я была маленькая, но очень хорошо помню это время, потому что во дворе, где я жила, постоянно находились раненые солдаты. Моя мама была хирургом и работала в Казанском госпитале, куда привозили людей с фронта. Она спасла сотни человек!
Я родилась 10 июня 1941-го, за 12 дней до начала войны. Мы жили прямо при этом госпитале, поэтому я, как говорится, с молоком мамочки моей родной впитала эти ужасы, видела страдания, мучения. Чудесные молодые ребята с порванными носами, губами, без ушей. Было страшно смотреть. Мама брала кусочек кожи с руки и пришивала им к носу или губам, буквально лепила им новые лица. Это было чудо из чудес.
Мама по 24 часа практически стояла у операционного стола, она меня почти не видела. Меня поднимала няня, а мама прибегала на минутку. Она в обморок падала, голодная была. Одним словом, время было страшно тяжелое.
— От кого у вас любовь к музыке?
— У нас вся семья была очень музыкальная. Мама — колоратурное сопрано — роскошно пела «Соловья» Алябьева. Милочка, сестра моя, должна была стать оперной певицей, но бросила консерваторию из-за войны.
Конечно, музыка звучала в доме часто, и я вместе с мамой и сестрой пела с самого раннего детства. Еще говорить не умела, но уже исполняла «Шаланды, полные кефали», «Темные ночи»...
После войны тоже было очень тяжело. Закрыли стоматологический институт, где папа работал, и Министерство здравоохранения отправило его сначала в Пермь, а потом в Иркутск, где открывали стоматологический институт. В Сибири холодно, но чудесный добрый народ. Холод людей объединяет. Сейчас я живу в Калифорнии, и здесь сторонятся друг друга, а в Сибири все были вместе.
— С чего началась ваша карьера?
— В школе у всех моих подруг родители были связаны со сценой, будто сговорились. У одной папа был директором драматического театра, у другой — главным режиссером филармонии. Мама моей любимой подружки Валечки Шарыкиной была звездой оперетты. А сама Валечка хотела стать драматической артисткой. Кстати, вы знаете ее по роли Зосеньки в «Кабачке «Тринадцать стульев». И вот мы мечтали с ней. Холод, 50 градусов мороза, мы сидим в подъезде на окне, ножки греем на батарее и воображаем свое творческое будущее.
В результате я стала работать в театре, и даже в трудовой книжке у меня первая запись — от ТЮЗа. Ирина Анатольевна, мама Валечки, мне помогала, ставила мне какие-то номера. Я играла в оперетте «Две тещи». Помню, моя героиня там стоит на кухне в коммунальной квартире и варит свой пустой супчик, а соседка — курицу. И вот я беру эту курицу себе в супчик и напеваю: «Покупать и потрошить / для чего наседку, / если можно одолжить / куру у соседки?»
— Широкому зрителю ваш голос известен в первую очередь по песням в фильмах Гайдая. Но почему вас не указывали в титрах?
— Что я могу сказать? В других фильмах мое имя есть — например, в «Белом рояле» и в «Ох уж эта Настя». А что касается картин Гайдая, думаю, это зависело от него самого, хотя не могу утверждать. Приглашая меня в «Кавказскую пленницу», Александр Зацепин сказал: «Имя твое будет». Не получилось. Через год, когда я была на гастролях на Дальнем Востоке, разыскивает меня и говорит, что новый фильм («Бриллиантовая рука». — «Известия») уже почти готов, надо записать танго. Я ему: «А что, больше некому записать?» — «Но я же знаю, что это ты должна спеть». — «Но ведь имени моего опять не будет?» — «Нет, я всё сделаю, всё будет нормально, не волнуйся». Ну хорошо. Было примерно 12 часов ночи, я только приехала с Дальнего Востока, никуда не собиралась ехать, приняла душ и думала лечь спать, а он говорит: «Надо ехать на студию». Я приехала и записала это танго очень быстро. Но в итоге опять моего имени там не было.
А ведь это танго стало так популярно, звучало изо всех приемников! Молодежь ходила с маленькими транзисторами, которые тогда только появились, и оттуда раздавалось: «Помоги мне!» И из окон тоже, когда люди праздновали. Все кричали: «Помоги мне!» В ресторанах — тем более. Я пела это танго в концертах, проходило всегда на ура. Правда, потом мне писали из Министерства культуры письма, мол, прекратите это безобразие.
— Эта сцена, где звучит танго, была ведь весьма смелой для советского кино. Светлана Светличная там практически демонстрирует стриптиз.
— Она мне потом сказала: «Ваше исполнение мне очень помогло. Впервые такое должно было появиться на экране в Советском Союзе. И было очень страшно. Но под эту музыку, под ваш голос было легче всё это сделать».
— Вы работали в коллективах Олега Лундстрема и Леонида Утесова, но в обоих случаях — совсем недолго. Почему?
— Я никогда не стою на месте, поэтому часто ухожу. У Олега Леонидовича был чудесный оркестр. И это была большая честь, что он взял меня к себе, но буквально из-за кулис меня забрал директор оркестра Утесова. Послушал, просто подошел и сказал: «А где ваш муж?» (Вячеслав Ведищев, артист цирка. — «Известия»). Отвечаю: «Работает, на гастролях». — «Почему вы не вместе?» — «Это оркестр, только певцы здесь». — «А если я вас приглашу туда, где вы с мужем будете работать?»
Так я перешла к Утесову, но у него тоже недолго была, и когда уходила, Леонид Осипович очень обиделся. Я ему объясняла: «Дорогой Леонид Осипович, вы нашли свою главную песню, вы знаете, за что вас народ полюбил, но я хочу тоже найти. Это не так-то просто. Я тоже хочу найти свою песню, а от тех трех песен, что исполняю у вас, очень устаю. Мне надо всё время новое, иначе мне неинтересно».
— Тяжело было строить карьеру с нуля в Америке?
— Можете спросить любого эмигранта (смеется). Это было нелегко, прямо скажем, но я оптимистка по жизни, разве вы не видите? Я всегда веселая, мне всё хорошо. Из Советского Союза меня, можно сказать, выпроводили, давайте говорить прямо. В преддверии моего отъезда сняли концерт в Академии Жуковского, который за несколько месяцев раскупили, и написали, что по болезни. Это был удар, пощечина. Я сижу дома, приезжает моя подруга из Иркутска, бежит на концерт, покупает цветы, а там написано, что я больна и какая-то молодая певица будет петь вместо меня. Она звонит мне: «Что такое? Почему ты заболела, ты не могла подлечиться?» Она знала, что я никогда не позволяла себе болеть, просто не давала. Я говорю: «Нет». И прилегла.
Задремала, уставшая, и вдруг открывается дверь, и входит женщина во всем белом, сияющая, во всем блестящем. Я не пойму, кто это: ни лица, ничего не вижу. А она говорит мне: «Уезжай». Ангел, не иначе. Наверное, это был сон или дрема. Но это «уезжай» меня так всколыхнуло!
У меня очень развито шестое чувство, интуиция колоссальная. Когда кто-то думает о чем-то, я уже знаю, о чем он думает. И это мне не раз помогало спастись от каких-то жизненных ударов.
— Какое из выступлений на Бродвее для вас самое запоминающееся?
— Мой мюзикл в Карнеги-холле. Через два года после того, как я приехала в Нью-Йорк, уже пела там. Я всё начала сначала в Америке. Была счастлива, что мне дали свободу. Всех нас, иммигрантов, привезли на остров Свободы и стали рассказывать историю статуи — как ее привезли сюда, как она не нужна была, где-то в снегу валялась год, а потом всё-таки поставили.
Я подумала: «Я тоже приехала и тоже пока никто. Начинаю всё сначала, но когда я встану на ноги, как ты встала, я обещаю, что сделаю что-то такое, чтобы восхвалить тебя». И вот в 1998 году я создала шоу Lady Liberty for the New Millennium. Там я пою американские патриотические песни.
— А какая песня из вашего русскоязычного репертуара у вас любимая?
— «Лесной олень». Она, наверное, про меня: «Умчи меня, олень, в свою страну оленью»(смеется).
— Бывало ли так, что в России на концертах вас просили петь какую-то определенную песню?
— Меня просили петь все мои советские песни, когда я приезжала в Россию. А как только начинала исполнять свой бродвейский репертуар,
оказывалось, что он никому здесь не нужен. Это плохо.
— Мир живет уже второй год в эпоху коронавируса. Как вы его переносите?
— Я хожу в маске, в перчатках, веду себя очень аккуратно. Я же дочь врачей. Думаю, это трагедия мирового значения. Как ни странно, мне она напоминает военные годы. Впервые такая эпидемия. Но думаю, что мы сами виноваты. Я верю в Бога, верю в то, что ничего без Его воли не происходит. Поэтому я переживаю эту ситуацию с молитвой, прошу прощения. Принимаю это, как горькое лекарство. Когда я болела раком и умирала, то никогда не жаловалась на Бога. Мне говорили: «Как же, ты веришь в Бога, а вот что Он тебе послал». Значит, заслужила. Но считала, что еще не велено мне уезжать с этого света, здесь поживу. Вот такая была оптимистка, на операцию шла, как на собственное рождение.
Надеюсь, что после пандемии мы немного станем все лучше. Потихонечку мы всё-таки поймем, что без Бога нет и порога.
— Вы уже вакцинировались?
— Не будем об этом говорить. Это личное.
Аида Ведищева окончила музыкальное училище, где играла в студенческом театре музыкальной комедии, и затем институт иностранных языков. На сцене стала выступать с начала 1960-х годов как эстрадная певица Харьковской филармонии. Пела в оркестре О. Лундстрема, затем в оркестре Л. Утесова.
Всесоюзную известность получила, спев в 1966 году «Песенку о медведях» в фильме «Кавказская пленница». В 1980-м эмигрировала в США.
