«Нам предстоит заново учиться офлайн-коммуникации»
Алексей Ретинский любит кризисные времена и мечтает об обнулении. Он уверен, что встречи людей заранее прописаны в либретто их жизни, залогом правильного восприятия музыки считает самообучение, а недостатком нынешней исполнительской практики — виртуальную коммуникацию. Об этом композитор рассказал «Известиям» после московской премьеры Krauseminze — сочинения, созданного им на посту творческого резидента культурно-образовательного центра Дома радио для коллектива Теодора Курентзиса musicAeterna.
Неслучайные встречи
— В новом сочинении вы исследуете влияние поэтического времени на музыкальное. В чем оно выражается?
— Меня вдохновил не только поэтический строй стихотворения Пауля Целана и его поэтика в целом, которую я давно люблю, но и воплощенная автором в SELBDRITT, SELBVIER ситуация встречи людей. Она случается в определенной точке, но некоторыми нитями сшита в ином мистическом пространстве. Здесь есть детерминизм человеческих судеб, пересекающихся между собой. Встреча как бы происходит без времени, хотя у нее есть временной и пространственный эквивалент. Это важно, ведь все ключевые встречи в нашей жизни прописаны в «либретто». То, что в музыке мы якобы являемся заложниками времени, не дает мне покоя. В Krauseminze я пытаюсь преодолеть и остановить время. Вступаю с ним, безусловно, в неравный бой. В партитуре это явлено через контрапунктную многослойность. У каждого из пластов свой временной строй, скорость течения и текстура времени. Но в определенные моменты возникает искра, и структуры сходятся в пучок. Будто много нитей вдеваешь в тонкое колечко.
— Как и многие ваши произведения Krauseminze — некий ритуал?
— Нет ничего, что выходит за нормативное поведение музыкантов на сцене. Но если сопрано располагается посреди хора-оркестра, мы, естественно, ощущаем ритуальность: словно алтарь с паствой вокруг. О таких вещах не помышляешь специально, но они всплывают post scriptum. Теодор исполняет мою музыку не так, как я ее слышу. В этом и интерес, и польза — в сотрудничестве с интерпретатором автор растет. Я, работая с музыкантами такого уровня, всегда вношу уточнения в оркестровку после премьеры.
Теодор Курентзис
— Став творческим резидентом культурно-образовательного центра Дома радио, вы отметили, что для художника суть резиденции в том, чтобы меняться. Как изменились вы?
— Об изменениях легче судить со стороны. Но, думаю, у меня появилось больше уверенности в том, что я делаю. Петербург имеет мощнейшую историю, которая заставляет выпрямиться и держать определенную осанку художника и человека. Я благодарен судьбе за опыт, приобретенный на Западе. Но сейчас для меня органично находиться здесь: я вырос в общеславянской культуре, это моя базовая генетика. Всё вокруг родное… Когда окружен побратимами духа, лучше понимаешь, что свойственно тебе и твоей музыке, укрепляешься в том, кто ты есть.
— Кто же вы есть?
— Чтобы ответить на этот вопрос, композитор создает либо симфоническую партитуру, либо трактат. В моем случае обо всем лучше расскажет музыка. Она слепок моего нынешнего состояния.
— На Западе композиторов-резидентов оркестра избирают на срок от года и больше. В вашем распоряжении было всего шесть месяцев. Успели сделать всё, что хотели?
— Нет, но судьба дарит мне второй шанс. Изначально мы с Теодором говорили о полугодичной резиденции, сейчас она перерастает в годичную. Продление срока связано не только с весенними ограничениями, но и с творческой политикой Дома радио. Мне нравится, что в этом пространстве нет железобетонной нормированности: если случается удачная кооперация, она длится и длится. Доказательство тому — спонтанно родившееся сочинение Krauseminze. Летом я собирался наконец отдохнуть, но возникло замечательное предложение Теодора. Я закончил опус в начале октября, и сейчас у слушателя есть возможность услышать музыку с пылу с жару, так сказать. Итогом резиденции станет масштабное сочинение, написанное для коллектива musicАeterna. Но пока не буду раскрывать все карты.
Подготовка к концерту «Дягилев+»
Ценность привычных вещей
— Вашу резидентскую привилегию — слышать свою музыку в процессе сочинения — скорректировали санитарные ограничения. Приемлемым ли оказался дистанционный формат репетиций?
— Было занятно и одновременно печально. Это первые в моей жизни виртуальные репетиции с оркестром. Я присутствовал на всех и корректировал процесс. Но сейчас, когда вышла запись, доступная на сайте SWR оркестра, ощущаю, что нечто произошло без меня. Я понял, как много в музыкантской практике вещей, которые невозможно подменить онлайн-коммуникацией. И прежде всего внутреннее взаимодействие между музыкантами, рождающееся на репетиции. Однако повезло, что с оркестром работал Теодор. Я доверяю ему, зная, что результат в любом случае будет высоким. Сегодня все мы чувствуем глобальное разочарование в интернет-ресурсах, понимаем, насколько переоценили социальные сети и возможность моментального контакта с собеседником. За время карантина я почувствовал ценность привычных вещей — общения людей друг с другом, обмен опытом и знаниями. Нам предстоит заново учиться офлайн-коммуникации. Поэтому, может быть, важнее не посмотреть очередную премьеру спектакля или оперы онлайн, а без повода встретиться с приятелем и прогуляться по парку.
— В одном из интервью вы сказали: «Чтобы двигаться дальше, нужно обнуление». Удалось ли вам достичь его во время карантинной паузы?
— Нет. Для обнуления действительно нужна пауза, а мой образ жизни изменился минимально, разве что стало меньше встреч. У обреченного на затворничество композитора вся жизнь — карантин. Сейчас я резидент и ежедневно сочиняю, поэтому обнуление — еще одна роскошь, которая мне пока недоступна. Я мечтаю о нескольких неделях, когда смогу перестать писать и начать созерцать. Тогда, возможно, произойдет нечто подобное.
— Формируя просветительские программы в Доме радио, вы выступаете в некотором роде наставником музыкантов и зрителей. Как ощущаете себя в непривычной роли? Ведь вы сами еще молодой композитор и человек.
— Я не рефлексирую на эту тему. Просто делюсь тем, что знаю, и надеюсь, что будет кому-то интересно. Как у композитора у меня деформированное ощущение чаяний публики. Мне не до конца ясно, что нужно зрителю, ведь в Дом радио приходят люди с разным бэкграундом. Одни имеют начальное или среднее музыкальное образование, другие просто любят музыку. Кто-то пришел случайно, кто-то впервые. Для пестрой публики, которая еще формируется, мне как лектору и куратору необходимо находить язык, понятный всем. И одновременно обсуждать со зрителем достаточно непростые вопросы. Бывает сложно, но я учусь. Когда много лет познаешь музыкальное искусство и весь твой опыт образования переходит на партитурный лист, забываешь, как рассказывать о музыке, размышлять о ней вербально. Это еще одно умение, которое надо приобретать, так как в процессе сочинения затрагиваешь не самые тривиальные сферы и у тебя нет в голове вербального эквивалента. Был бы он, тогда зачем писать музыку, а не статью или философское размышление? Многие крупные философы, ищущие способ вербализировать свои идеи, придумывают новый язык. И в каком-то смысле мечтают о музыке. Ведь она предельно точна, но не нарративна.
Свободное плавание
— «Трагедия музыки — в том, что по-настоящему ее никто не слышит». Это еще одна ваша цитата и проблема, которую нужно обсуждать на творческих встречах. У вас есть рецепт, как правильно слушать музыку?
— Первый шаг к этому — овладение материалом. Человек должен охватить некий объем прослушанной музыки. Мы же не будем говорить серьезно о литературе, если не прочли предварительно Толстого, Достоевского, Шекспира, Данте... Лишь получив этот множественный опыт вслушивания, стоит задумываться об автореферентности музыки. Восприятие само встанет на место, когда человек погружен в материал. Не нужно делать его перепрошивку. Прослушайте, к примеру, ряд сочинений Стравинского. Захотите — прочтите его интервью, и ощутите, как в голове наступает порядок. Музыка — сфера, где человек способен самообучаться. Представьте себе ребенка, которого учат плавать, поддерживая, чтобы он не утонул. Через три-четыре захода дитя, перенимая навык, начинает плавать. Но есть и другой способ. Можно зайти в воду, и тогда сама ее плотность и поведение тела в ней подскажут, какие действия нужно совершить. Вначале КПД будет низким, но постепенно придет понимание и метод самообнаружится. Так же и с музыкой — пока не войдешь в воду, любые советы бессмысленны. Можно знать всю теоретическую базу, но это не означает, что ты плаваешь.
— Один из приглашенных вами спикеров, Леонид Десятников, считает, что конец времени композиторов уже настал. Вы его ощущаете?
— Нет. Напротив, у меня есть ощущение предренессанса. Трамплина. Скоро произойдет вспышка, и я бы хотел участвовать в ней. Людям сегодня важно осознавать, что великое не находится за спиной и не отлито в виде памятника, а гипотетически может родиться здесь и сейчас. Я не верю артистам, которые нацелены исключительно на классико-романтическую музыку. Они блокируют себя и напрасно: соприкосновение с современными опусами обогащает. Пианист, сыграв этюды Лигети, по-новому будет играть Баха. Настал конец времени композиторов? Нельзя прятаться за этой фразой. Она несет пессимистический посыл, словно настал конец музыки. Я люблю переходные, кризисные времена. Сейчас нет четкого осознания, где слушатель и его позиция, где композитор и его позиция и какой социальный договор существует между ними. Разрушились общепринятые в XIX и начале XX веков понимания жанров. Но это хорошо: значит, на наших глазах формируются новые. Возможно, настал конец лишь слова «композитор»? Так давайте придумаем другое слово. Сегодня композитор не просто человек, фиксирующий ноты на партитурном листе. Часто это музыкант, занимающийся импровизационными практиками, автор, меняющий контекст восприятия музыки. Всё это свидетельствует о чудесном времени, где мы отпустили четкую фиксацию музыки. Она перешла в инфернальное состояние. Но как интересно вычленять из него некоторые новые твердые образования!
— Вы выказывали желание осуществить творческие коллаборации с музыкантами Санкт-Петербурга. Процесс идет?
— Я восхищаюсь богатством музыкального ландшафта города. Отсутствием единой тенденциозности пространства. Здесь мне было важно отдать дань Александру Кнайфелю (онлайн-беседа композиторов предварила исполнение кнайфелевского перформанса «Глупая лошадь». — «Известия»). Попробовать раскрыть дух гения места, сблизиться с ним. Также с артистами musicAeterna мы готовим концерт музыки Галины Уствольской. Она была бы желанной гостьей наших программ.
— Из-за санитарных ограничений концерты не могут вместить всех желающих. Для вас важно количество публики в
зале?
— Залам тяжело выживать в период ограничений, и я желаю, чтобы всё вернулось на круги своя. Но как композитора меня количество публики касается в наименьшей степени: всё, что я мог сделать, зафиксировано в нотном тексте. Когда зал полон, воздух в нем плотный, заряженный. Когда людей меньше, воздух интимный и хрупкий. У каждого из них свои
достоинства, и многое зависит от музыки. Для одних сочинений нужна камерность, для других важна литургийность, всеобщность.
Алексей Ретинский обучался композиции в Музыкальной академии Украины им. П.И. Чайковского, Высшей школе искусств Цюриха, Университете музыки и исполнительского искусства Граца. Автор театральных, камерных, симфонических, электронных опусов, музыки к фильмам и перформансам. Первый творческий резидент культурно-образовательного центра Дома радио в Санкт-Петербурге. Сочинения Ретинского исполнялись в Национальной филармонии Украины, Мариинском театре, Московской филармонии, MuseumsQuartier в Вене. Среди интерпретаторов музыки композитора — Теодор Курентзис, Владимир Юровский, Луиджи Гаджеро и др.
