И твою маму тоже: «лихие 90-е» глазами голодного ребенка
В жизни почти каждого более-менее узнаваемого читающей публикой российского журналиста неизбежно наступает момент, когда он или она ощущает невероятный прилив творческих сил, слышит зов музы и сочиняет книгу, жанр которой обычно определяется как «роман». Соблазна удается избежать мало кому: вот и Анастасия Миронова, публицист и сельхозработник (с некоторых пор живет в Ленобласти, разводит коз и кур, удалившись от шума городского), не удержалась. Ее квазиавтобиографическое сочинение посвящено трудному детству, выпавшему на «лихие 90-е». Критик Лидия Маслова не могла пройти мимо и представляет книгу недели, специально для «Известий».
Анастасия Миронова
Мама!!!
Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2021. — 542 с.
В принципе три восклицательных знака в заглавии не так уж много, если расценивать по воображаемой литературной шкале Рихтера, учитывая откровенную авторскую цель потрясти впечатлительного читателя. «Это не зов о помощи. Не посвящение. Это крик ужаса», — расшифровывает писательница название книги.
Анастасия Миронова
Действие происходит на самой страшной окраине Тюмени в 1990-е — Лесобазе, с которой, кажется, и по сей день возникают проблемы у риелторов. В «Маме!!!» она расписана с леденящей душу кошмарностью. Вполне узнаваемые подробности нищего, грязного и полуголодного постсоветского быта, помноженного на суровый климат, показаны под таким выпуклым увеличительным стеклом, что даже читателю, заставшему описываемый период, Лесобаза представляется скорее декорацией жуткой сказки, чем реальной местностью, какой-то проклятой Зоной, почти как у Стругацких:
«Это Лесобаза на ней оседает. Въедается в кожу, в глаза, в губы. Ее никогда с себя не смоешь, не вытравишь, не сотрешь. Всё останется в Саше. И не надо уже никуда уезжать. Еще вчера был смысл, а сегодня поздно. Еще вчера Саша была Сашей. Она могла уехать в новую квартиру, вырасти и всё забыть. А сейчас не получится. Лесобаза проникла в каждую ранку, во все царапины и заусенцы»
Анастасия Миронова ставит себе чрезвычайно смелую, особенно для дебютантки, техническую задачу — написать роман, увиденный как бы глазами ребенка, пусть и не от первого лица. Героиня по имени Саша, в начале пятилетняя, отправляющаяся в 1990-м в нулевой класс, а в конце — десятилетняя пятиклашка, рассказывает о себе в третьем лице, как будто пишет изложение собственной жизни.
Доминирующей эмоцией в этом эссе является страх (например, ежедневный страх преодолеть восемь этажей неосвещенной лестницы своего подъезда), зато, чтобы почувствовать счастье, достаточно угоститься ломтем арбуза. Арбуз и другие ништяки порой перепадают Саше, живущей с матерью-одиночкой, из благополучной семьи лучшей подруги Аньки — самой популярной девочки в классе.
Влюбленность и ревность, которую неказистая умненькая отличница Саша испытывает к неотразимой и бесстрашной (поначалу) троечнице Аньке — одна из прочных психологических скреп романа, помимо пронизывающего все его уровни детского страха однажды не дождаться куда-то запропастившейся мамочки. С папами дело на Лесобазе обстоит плохо: настоящий и трезвый почти такая же редкость, как арбуз, а от остальных дети не ждут ничего, кроме членовредительства по пьяни. Непримиримая Саша вообще запрещает своей матери заводить хоть какого-нибудь приходящего «папу», а то придется часами гулять на морозе во время их свиданий. Поэтому когда к маме начинает подкатывать целый прокурор, дитя попросту грозится его убить.
Эмулировать детский взгляд на мир даже опытному писателю довольно сложно, и у Мироновой это получается с переменным успехом. Когда взрослая тетя переодевается девочкой, похожесть сильно варьируется в зависимости от ракурса и освещения — иногда почти веришь, но порой из-под детских варежек на резинке высовывается взрослый маникюр на сознательно щекочущих читательскую душу пальчиках, то и дело складывающихся в страшную «козу».
В целом Мироновой удается создать и оживить по-своему убедительный и цельный мир, затягивающий вязкой хлюпающей жутью. Мешает прежде всего дешевая кинематографичность, в которой, похоже, и сама писательница отдает себе отчет. Отсюда появляющиеся в полувнутреннем-полувнешнем монологе героини фразы: «В кино в этом случае говорят: стынет в жилах кровь» или «Она сначала слушала, как кино. Будто мама кино рассказывает».
Один из самых ярких примеров чисто киношного, шитого белыми нитками манипулирования — эпизод, когда бедная Саша с мамой идут на вещевой рынок, совмещенный с птичьим, который как раз собрались громить ветераны-афганцы (тоже представляющиеся вечно перепуганному взгляду героини какими-то мифическими чудовищами). В начавшейся суматохе девочка пытается прикрыть своим телом вывалившихся на снег котят:
«Одна коробка перевернулась, котята расползлись по снегу. Казалось, люди только чудом не наступали на них. Саша побежала к котятам, упала на землю и стала сгребать их под себя»
Чем дальше на Лесобазу, тем больше Миронова увлекается кинематографическими приемами невысокого пошиба. Грандиозная истеричная предфинальная сцена, когда отчаянный монолог заглавной мамы («Я ведь всё для тебя. Да жила бы я в этом аду, если бы не тебя поднимать?») переплетается с композицией Кая Метова Position 2 («поганой песней», по меткому маминому выражению), выполнена в отъявленных традициях слезовыжимательной социальной «чернухи». Что, впрочем, тоже неплохо работает на эффект полного погружения в атмосферу описываемого десятилетия.
Да и вообще, для пытливого социолога контент-анализ «Мамы», если очистить ее от манипулятивных спецэффектов, может стать любопытным материалом, помогающим отчасти понять, почему люди, родившиеся в 1980-е, порой производят более отмороженное впечатление, чем те, кто родился лет на 10 позже и вырос в относительном тепле и сытости, или те, кто родился на 10 лет раньше и вошел в турбулентность 1990-х почти взрослым человеком, способным хоть как-то справляться со своими страхами.
