В инклюзивном порядке: как совместное обучение детей меняет школы
Очередной виток споров о будущем инклюзивного образования в России вспыхнул в начале сентября и не утихает до сих пор. Инклюзия подразумевает, что дети с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ) посещают учебные заведения наравне с «обычными» сверстниками, но занимаются там по специально адаптированной для них программе. «Известия» поговорили со специалистами благотворительного сектора и представителями педагогического сообщества о том, готовы ли российские школы к подобному формату и почему, несмотря на очевидные сложности, инклюзия может быть полезна не только «особенным» детям, но и всем ученикам.
Проблема доступа
Накануне нового учебного года директор благотворительного фонда «Дом с маяком» Лида Мониава сообщила, что хочет отдать своего подопечного — 12-летнего мальчика Колю с тяжелой формой инвалидности — в обычную общеобразовательную школу.
Все предыдущие 12 лет Коля провел в интернате, где практически не покидал кровать. Взяв мальчика к себе, Лида решила по возможности интегрировать его в обычную жизнь и обеспечить ему максимальные контакты с внешним миром. Наличие новых внешних стимулов в том числе может позитивно повлиять на состояние Коли.
Ее пост о поступлении в школу вызвал резкую реакцию в соцсетях. Противники идеи настаивали, что присутствие ребенка с тяжелой инвалидностью в классе травмирует детей, помешает учебному процессу, добавит нагрузки на учителя и при этом самому Коле, который из-за множественных заболеваний почти не двигается и не говорит, по их мнению, ничего не даст. Лида объясняла, что мальчик будет заниматься по собственной программе, которая не помешает другим детям, на занятиях его будет сопровождать специальный тьютор, а дети, в отличие от взрослых, намного быстрее адаптируются к новому опыту — в том числе к соседству с человеком с инвалидностью.
Кроме того, подчеркивала она, в России в принципе существует проблема с доступом детей с ограниченными возможностями здоровья в обычные школы, а возить их в коррекционные учебные заведения у многих родителей просто нет возможности, поскольку их немного и расположены они, как правило, далеко от дома.
В середине сентября стало известно, что Колю благополучно зачислили в ресурсный класс соседней школы, где он занимается несколько дней в неделю вместе с пятью другими детьми, также имеющими ограничения по здоровью — но не такие серьезные, как у Коли. Однако остроты споров это не убавило.
«Известия» разбирались, как сегодня работает инклюзия в российских школах и с какими сложностями сталкиваются те, кто пытается ее внедрять, и те, кто отвечает за процесс со стороны учебных заведений.
Инклюзия для всех
Право на доступное среднее образование в России гарантировано всем, напоминает Ольга Седых, федеральный куратор направления «Образование» Всероссийской организации родителей детей-инвалидов (ВОРДИ). Это закреплено в том числе в федеральном законе «Об образовании». По закону выбирать, куда отдать ребенка — в общеобразовательную школу, коррекционную — или оставить на надомном обучении, должны его родители.
Официальная процедура поступления ребенка с ОВЗ в общеобразовательную школу расписана пошагово — и по документам выглядит простой. Для этого ребенка должна осмотреть психолого-медико-педагогическая комиссия (ПМПК). Комиссия выдаст заключение с рекомендациями о том, как именно для него должна быть построена программа и какие факторы следует учесть.
Например, для детей с расстройством аутистического спектра (РАС), синдромом дефицита внимания (СДВГ) или синдромом Аспергера потребуется сопровождение тьютора. Для маломобильных — наличие пандусов или возможность посещать занятия на первом этаже.
Рекомендации комиссии составляются на основе одной из нескольких стандартизированных программ, одобренных Министерством просвещения, а уже после этого школа на их основе пишет индивидуализированную программу.
Идея заключается не только в том, чтобы учесть индивидуальные потребности конкретного ребенка, но и в том, чтобы, выстраивая программу, соблюсти интересы остальных детей, подчеркивает Ирина Пудовинникова, руководитель программы «Инклюзивная капсула» благотворительной организации «Журавлик». Потому что инклюзия — «для всех»: «Инклюзия не создается для ребенка с диагнозом, она создается для всех детей — чтобы они все были в безопасности и чувствовали себя комфортно, не были обделены вниманием».
Для этого, например, комиссия может рекомендовать сопровождение тьютора — он, с одной стороны, поможет ребенку адаптироваться, с другой — снимет эти обязанности с учителя, чтобы тому не пришлось выбирать между ребенком с особенными потребностями и остальными учениками.
Обоюдная работа
С рекомендациями комиссии родители имеют право обратиться в любую выбранную общеобразовательную школу, и там ребенка должны будут принять, а рекомендации — исполнить.
Это в теории. На деле, говорит Ольга Седых, большинство школ сегодня в принципе не готовы работать с детьми с особенностями и не готовы перестраиваться. Причин, по ее мнению, две: нежелание брать на себя дополнительную нагрузку, втягиваясь в достаточно трудоемкий процесс, и недостаток финансирования. Нередко они взаимосвязаны: «Государство гарантирует создание специальных условий в школах, но расходными обязательствами это является для субъекта, то есть для региона. Таким образом, разное финансовое положение регионов приводит к тому, что средств на это постоянно не хватает, — рассуждает собеседница издания. — В результате, помимо общей неготовности школ к инклюзии, недостаток финансовых средств приводит к тому, что ребенок вызывает неприятие уже на уровне образовательной организации, потому что школа вынуждена искать средства на то, чтобы обеспечить ему необходимые условия».
То, как учебное заведение относится к внедрению инклюзии, во многом зависит от объемов финансирования, полностью согласна оргсекретарь межрегионального профсоюза «Учитель» Ольга Мирясова. При этом если в Москве еще можно найти успешные примеры, то в регионах ситуация, по ее мнению, намного хуже.
«В регионах в большинстве случаев появление в классе ребенка с ОВЗ никак не меняет оплату труда педагога, хотя основная нагрузка ложится именно на учителя: это он составляет специальную программу и, как правило, уделяет дополнительное время ребенку во время урока. На ставку тьюторов у большинства школ в принципе нет ресурсов», — рассказывает она.
Из-за нехватки средств возникают проблемы с количеством часов, которые педагоги могут посвятить в том числе надомникам, дополнительными ставками тьюторов, ассистентов, логопедов, дефектологов. Со специальной подготовкой учителей и просто с оснащением зданий, перечисляют и в ВОРДИ, и в профсоюзе «Учитель».
Отказать школа не может по закону. В этом случае родители могут обратиться с жалобой в прокуратуру с просьбой защитить право их ребенка на получение образования. За отказ принять ребенка в школу и обеспечить ему необходимые условия штраф может грозить в том числе директору. Но когда речь идет об инклюзии, давление — не самый эффективный путь, говорят в ВОРДИ.
«Поступление такого ребенка в школу — это всегда обоюдная работа родителя и образовательной организации над принятием этого ребенка, то есть воспитания эмпатии родительского сообщества и детей, — говорит Ольга Седых. — В этой ситуации всегда желательно, чтобы был какой-то диалог, потому что иначе ребенка в школе будут воспринимать как навязанную им дополнительную нагрузку и отношение будет соответствующее».
Несколько лет назад в России возникло движение родителей, выступавших против сокращения числа коррекционных школ (оно пришлось на середину 2010-х) и перехода детей с особыми потребностями в обычные учебные заведения. Но даже с учетом всех имеющихся сложностей коррекционные школы проблему не решают, уверена Ольга Мирясова. Во-первых, проблема в их расположении. Если школа единственная на целый округ, возить туда ребенка для многих будет просто нереально. В Подмосковье их лишь несколько на целую область. И там проблема расстояния стоит еще серьезнее.
Во-вторых, потребности у детей разные, и многим — например, детям с РАС — социализация действительно необходима. Наконец, напоминает она, многие коррекционные школы работают по принципу интернатов — и это тоже дополнительная травма для ребенка: «Это все-таки ситуация казармы».
По документам допустимо, а по идее нет
Если школа не хочет брать на себя дополнительную нагрузку или не имеет достаточно ресурсов, чтобы исполнить все рекомендации, она может пойти двумя путями. Постараться «передать» такого ребенка другому учебному заведению, например, сообщив родителям, что там ребенку будет лучше. Или выполнить положенные требования формально, воспользовавшись несовершенными формулировками в официальных документах.
Так, во второй половине сентября стало известно об очередном конфликте. Семья ребенка с ограниченными возможностями здоровья сообщила, что школа пожаловалась на них в опеку. Это произошло после того, как родители оставили его на домашнем обучении, не согласившись с предложенной программой. Его мама, Юлия Губаревич, рассказала журналистам, что у сына особенности эмоционально-волевой сферы, задержка психического развития и синдром дефицита внимания. Изначально она просила отдать ребенка в коррекционную школу, но поскольку набор туда в этом году не проводился, его зачислили в обычную, пообещав создать необходимые условия в соответствии с рекомендациями ПМПК.
Связавшись с директором, женщина узнала, что ее сын зачислен в малокомплектный класс, но функции рекомендованного ребенку тьютора будет исполнять классный руководитель. Она с этим решением не согласилась. После нескольких неудачных попыток найти компромисс — в том числе предоставив собственного сопровождающего или оплатив подготовку специалиста — родители оставили ребенка дома. Школа заподозрила в этом нарушение его прав на образование и вызвала опеку. В семье настаивают, что ребенок не сможет проходить обучение в таком формате.
«На самом деле ребенка с особенностями эмоционально-волевой сферы нужно приучать к классу постепенно, начиная с 10 минут на одном уроке. Если он устал, его надо переключить, продолжить занятие в индивидуальном формате в другом помещении. Как учитель сможет это делать, выполняя одновременно свои обязанности?» — отмечала Юлия Губаревич.
Фотографию письма от руководства школы она выложила в группе региональной общественной организации помощи детям с РАС «Контакт». Под постом есть несколько комментариев родителей, сталкивавшихся с подобными сложностями при устройстве ребенка в школу. Один из главных аргументов — то, что заявлено по документам, почти не исполняется на деле.
Педагог, который ведет занятия у класса, действительно не может совмещать свою работу с ролью тьютора, подтверждает Ирина Пудовинникова: «Тьютор — это проводник ребенка в общеобразовательную среду. Его задача — сделать так, чтобы по истечении времени потребность в нем исчезла. Для этого он должен помочь ребенку сформировать определенные навыки — например, чтобы ребенок сам понимал, когда ему нужно отдохнуть, или мог поднять руку и попроситься в туалет, знал, как общаться со сверстниками».
Пока такие навыки не сформированы, ребенку с ОВЗ, например с расстройством аутистического спектра, будет требоваться постоянное сопровождение: «Ему может понадобиться выйти из класса отдохнуть, может потребоваться сопровождение в туалет. Нужно сопровождение в столовой и при перемещении между классами». Если всё это будет делать педагог, это не только увеличит нагрузку на него, но и приведет к тому, что дети в классе будут оставаться без присмотра.
В безвыходной ситуации, по ее словам, совмещать две должности могут психолог или логопед, но никак не учитель.
Другое дело, что формального запрета на это нет, а согласно рекомендациям ПМПК у школы должен быть один тьютор на 1–5 детей. Поэтому получается, совмещение учителем двух ролей «по всем документам допустимо, но по идее нет», заключает собеседница издания.
Проблема в том, что из-за такой формулировки школам бывает трудно добиться открытия второй ставки тьютора — даже если директор заинтересован в развитии инклюзии. Неясно также, где набирать специалистов на малооплачиваемую должность. Трудности не являются непреодолимыми, но исход во многом зависит от желания директора, говорит Ирина Пудовинникова: «Перекроить бюджет или добиться расширения ставок можно, но директор должен быть действительно нацелен на результат. Такие примеры есть, но их немного».
Еще один способ обойти бюджетные ограничения — сотрудничество с НКО, которые готовы оплачивать подготовку специалистов на профильных курсах (такие есть и у государственных организаций — на них школы могут запросить финансирование самостоятельно). Напрямую принимать финансирование у некоммерческих организаций школы не имеют право. Но могут сотрудничать с ними через объединения родителей. Так, специалисты, отучившиеся на курсах «Инклюзивной капсулы», после завершения подготовки отправляются работать в ресурсные классы школ-партнеров.
Проблем с дополнительной подготовкой специалистов в России сейчас нет, но будет ли на них спрос, целиком и полностью зависит от руководства школы, согласен Иван Гусев, учитель географии ГБОУ «Школа 109» города Москвы, тьютор, который работает с детьми, находящимися на длительном лечении, в рамках проекта «УчимЗнаем».
«В некоторых московских школах сейчас вводятся такие институты. Есть тьютор-помощник, тьютор-сопровождающий. Иногда это эффективно, иногда не очень. А почему? Чтобы было «очень», надо учиться, готовить специалистов, — рассуждает он. — Когда управленческая команда этим серьезно занимается, тогда и педагоги работают. А если мы бросаем их в огонь по принципу «иди и делай» — тогда и возникают ситуации, о которых мы постоянно слышим, когда просят забрать ребенка или что-нибудь подобное».
«Было бы желание»
Все опрошенные специалисты, включая педагогов, в один голос указывают, что даже при всех существующих сложностях в школах инклюзия необходима. Причем не только для того, чтобы обеспечить права детей с ОВЗ и их родителей.
«Это в том числе учит с детства спокойнее относиться к людям с инвалидностью. Дети начинают понимать, что это такое, что это не какая-то исключительная ситуация. В итоге и они становятся более терпимыми, и людям с ограниченными возможностями в будущем в таком обществе становится жить проще и свободнее», — говорит Ольга Мирясова.
Кроме того, обращают внимание специалисты, внедрение адаптированной программы может существенно облегчить жизнь и другим ученикам. Прохождение ПМПК в России не является обязательным. Многие родители, опасаясь, что ребенку поставят психиатрический диагноз, не приведут туда ребенка даже если видят, что у него есть сложности с общением или концентрацией внимания.
«То есть если у одного ребенка стоит диагноз СДВГ и под него адаптируется программа, учитель делает короткие перерывы или добавляет физическую активность, в реальности там, скорее всего, сидят еще десять таких ребят, которым тоже нужно отдыхать, нужно подвигаться, громко что-то обсудить. Просто их научили сидеть сорок минут, они себя заставляют и могут это сделать, а нашему ребенку сложно. В итоге программу немного адаптируют, и она будет хороша для всех», — говорит Ирина Пудовинникова.
Кроме того, инклюзия означает переход к более современной и гибкой системе школьного образования, которая позволяет каждому ребенку выстраивать программу в зависимости от своих потребностей, интересов, целей в жизни и карьерных устремлений, подчеркивает Иван Гусев.
Впрочем, проблемы, с которыми в этом случае сталкиваются и школы, и дети, и родители, остаются неизменными — о нехватке финансирования и отсутствии в штате необходимых специалистов эксперты говорили еще пять лет назад.
Динамика есть, но она очень медленная, говорит Ирина Пудовинникова — она темой инклюзивного образования занимается как раз последние пять лет. И движущей силой здесь становятся именно родители, а лучшим аргументом — успешные примеры: «Выросло число родителей, которые знают алгоритм действий. Они объединяются территориально, выбирают школу, ходят к директорам, находят школы, которые готовы принять, самостоятельно ищут финансирование, подают на гранты, выигрывают эти гранты. Другие директора видят успешные примеры и понимают, что вроде как нестрашно, надо создавать подобные условия. Было бы желание, можно найти разные варианты».
