Инклюзивное предложение: российские спецшколы переформатируют в методические центры
Министр просвещения Сергей Кравцов заявил, что коррекционные школы в России будут переформатированы в методические центры для родителей и детей. В учреждениях будут оказывать квалифицированную помощь школьникам с особенностями обучения. По утверждению министра, за последние два года в стране не закрылась ни одна коррекционная школа. Однако сам этот термин перестал законодательно существовать: после реформирования специальные школы оказались под управлением более крупных образовательных центров. «Известия» выяснили, какие изменения произошли в сфере образования для людей с особенностями развития и возможна ли в России полноценная инклюзия.
Миллиард под коррекцию
В пресс-службе Минпросвещения рассказали, что в настоящий момент в России открыто более 1,5 тысячи спецшкол для детей с особенностями обучения, при этом каждая четвертая школа считается инклюзивной.
«За последние два года в стране не закрыта ни одна коррекционная школа... Уровень достижений российской дефектологии позволяет полноценно учить детей с ограниченными возможностями здоровья», — цитирует главу ведомства «РИА Новости».
Обновление спецшкол происходит в рамках нацпроекта «Образование», в рамках которого в 2019 году почти 200 российских спецшкол получили финансирование из федерального бюджета. Всего на финансирование почти 800 коррекционных школ выделяется ежегодно по миллиарду рублей.
Специализированная школа для детей с тяжелыми нарушениями речи и зрения в Волгограде
Тем не менее родители детей с инвалидностью жалуются на закрытие и укрупнение спецшкол. Помимо этого, общеобразовательные школы стали чаще переводить таких учеников на надомное обучение, аргументируя это тем, что учебное заведение не готово предоставить возможности для очного обучения. Из коррекционных школ, где обучаются дети с тяжелейшими диагнозами, убрали медицинский персонал, рассказала «Известиям» заместитель председателя Московской городской ассоциации родителей детей-инвалидов (МГАРДИ) Ева Стюарт.
— Когда общеобразовательные школы понимают, что не могут обеспечить ребенка с инвалидностью обучением, его переводят на надомное. В лучшем случае он будет посещать уроки 1–2 раза в неделю. Но мы все понимаем, что детям нужна социализация и постоянно сидеть в четырех стенах совсем им не на пользу. Очень много случаев, когда школа буквально выдавливает детей на надомное обучение, а потом хвастается отчетностью, что у них инклюзия. Это лукавство и подмена понятий. Школа получает увеличенное финансирование, а по факту ребенок сидит дома, — отметила Стюарт.
По ее словам, несмотря на попытки повсеместного введения инклюзивного образования, эта модель подходит далеко не всем детям. Для учащихся со множественными сочетанными патологиями обучение в обычной школе может быть не просто бесполезным, но и губительным. Связано это прежде всего со сложностью в обучении и подборе квалифицированного персонала — тьюторов и социальных помощников.
Дети на уроке русского языка с использованием ноутбуков и клавиатур для людей с нарушенной координацией движений в школе Новоуральска
— Как это ни парадоксально, при всеобщем одобрении инклюзии я считаю, что коррекционные школы нужны. Тяжесть некоторых детей бывает настолько серьезной, что не допускает обучения в обычном классе. Это наносит вред и самому ребенку, и всем обучающимся в классе. Это постоянный стресс для педагогов. Но право выбора должно быть у родителей. Только они могут оценить потенциал своего ребенка. Ничего плохого в коррекционных школах нет, модная инклюзия не подходит всем детям, — добавила зампредседателя МГАРДИ.
Бремя учителя
Забота о ребенке с особенностями обучения зачастую полностью ложится на плечи учителя, которому, помимо этого, нужно заниматься обучением всего класса. Если же школа не может позволить себе нанять дополнительный персонал для обучения детей с особенностями развития, это серьезно отражается на образовательном процессе. Но есть и положительные примеры: в Москве успешно работают комплексные реабилитационно-образовательные центры, куда ходят дети с нарушениями опорно-двигательного аппарата, интеллектуального развития и другими тяжелыми множественными нарушениями здоровья.
— Там дети получают и образование, и медицинскую помощь, и реабилитацию. Это уже существующий и прекрасно работающий проект. Он находится под юрисдикцией департамента соцзащиты, и это прекрасный образец межведомственного взаимодействия. Соцзащита предоставляет этим детям специалистов, которые занимаются реабилитацией, круглосуточную медицинскую помощь, а департамент образования предоставляет педагогов и дефектологов. Ребенок может получить весь комплекс знаний и медицинской помощи одновременно, — отмечает Стюарт.
Если новые методические центры будут аналогами существующих КРОЦ, то это благоприятно скажется на всей системе образования. В настоящий момент подобные центры действуют только в нескольких районах Москвы и не могут обеспечить потребности всех детей с инвалидностью. Деятельность педагогов в таких центрах направлена не только на то, чтобы помочь ребенку выучить азбуку или получить базовые знания. Некоторых детей нужно учить самостоятельно держать кружку, одеваться и другим социально-бытовым навыкам.
— Эти проекты успешны, почему бы их не тиражировать? Это намного лучше, чем попытка пробивать инклюзивное образование там, где нет специалистов и условий. Потому что нужно не забывать о том, что права одного ребенка заканчиваются там, где начинаются права другого. Но есть и другой сегмент детей, которым инклюзия действительно подходит, которые при своей ограниченной подвижности интеллектуально сохранны и учатся. Им нужны условия, чтобы ребенок физически мог оказаться в классе. Дети с аутизмом могут учиться, и им это нужно, несмотря на их особенности. Нет ничего, что подходит абсолютно всем. Поэтому создавать КРОЦ нужно не вместо инклюзии, а вместе с ней, — резюмировала зампредседателя МГАРДИ.
Непонимание сути
Проблема с инклюзией в России заключается прежде всего в том, что законодательно не закреплена правильная трактовка этого термина в соответствии с международными стандартами, отметила в беседе с «Известями» руководитель Центра проблем аутизма Екатерина Мень. Из-за этого инклюзией называют практически всё, что связано с образованием детей с инвалидностью.
— У нас под инклюзией понимают всё, что угодно, даже коррекционную школу, где смешаны разные нозологии детей. Международное право очень четко разделяет сегрегацию, инклюзию и интеграцию. Когда ребенок без поведенческих проблем на коляске учится в обычной школе и ему требуется пандус, то это не является инклюзией, это интеграция. Школа не меняет своих форматов и учится по стандартам, установленным для большинства нормотипичных детей. Инклюзия — это полное изменение среды, подходов, таких школ в России может быть пара десятков. Говорить, что каждая четвертая школа инклюзивная — это непонимание сути основополагающих определений, — пояснила Мень.
Аналогичный процесс происходит с понятием «коррекционная школа», которое перестало существовать по закону с 2013 года. Этот термин используют для общего понимания, но в правовом поле такого понятия больше нет.
— Это проблема наших государственных органов, что эти понятия строго не определены и в Федеральном законе «Об образовании» нет поправки с четким определением в соответствии с нормами международного права. По устоявшейся традиции мы сохраняем за школой маркировку «коррекционная», то есть та, где нет здоровых детей, — добавила руководитель Центра проблем аутизма.
В общем понимании инклюзивное образование — это трансформация образовательного пространства, которая касается как здоровых детей, так и имеющих заболевания. Она подстраивается под нужды каждого ребенка и определяет его особые образовательные потребности.
Занятия в школе для детей с нарушением зрения в Челябинске
— В среде здоровых детей также могут быть особые образовательные потребности, требующие изменения программы. Если школа позволяет сделать образовательные маршруты для разных детей, в том числе одаренных, то это и есть инклюзия. Если такой ребенок ходит в обычную школу, то, скорее всего, его одаренность будет упущена, потому что ничто не будет отвечать его потребностям и повышенной мотивации, — считает Мень.
Подвиг и дыра в бюджете
Отечественная школа дефектологии, несмотря на свои сильные стороны, имеет множество пробелов в области обучения детей с расстройствами поведения. Контингент детей, требующих особых образовательных условий, за последние несколько десятилетий существенно изменился, но подготовка специалистов идет по стандартам советской дефектологии.
— Наша дефектологическая школа никогда не готовила специалистов в области нарушения поведения, аутистического спектра, нейроразвития. Подготовка дефектологов сегодня совершенно нерелевантная: молодые специалисты не готовы к тем вызовам, которые несут сегодня дети. Программу профессиональной подготовки специалистов нужно радикально менять. В инклюзивное образование приходят люди с дипломами дефектологов, и для того чтобы они могли работать в инклюзивной школе и работать с включением детей с РАС, синдромом Дауна, когнитивными нарушениями, мы должны их переучивать в среднем по 200 часов, — рассказала глава Центра проблем аутизма, добавив, что переподготовку осуществляют на средства, которые выделяют сами НКО.
Вузовская программа фактически не готовит молодых специалистов к работе с такими детьми. Новый профессиональный стандарт, подготовка которого ведется в настоящий момент, также не отражает компетенции, которую должны иметь специальные педагоги, считает эксперт.
— Можно бесконечно гордиться советской школой дефектологии, но она уже исторический факт и к реальным потребностям детей не имеет никакого отношения. Из-за отсутствия стратегического понимания инклюзию представляют как нечто «инвалидское». Но инклюзия работает прежде всего со здоровыми детьми, потому что они формируют взрослую среду, в которой люди с нарушениями будут жить. Мы готовим их будущих работодателей, снимаем стигму, страхи, барьеры. В инклюзивном образовании основная часть детей здорова, лишь небольшая часть (10–12%) имеет инвалидность, — подчеркнула Екатерина Мень.
Увеличение финансирования коррекционных школ и развитие программ по трудовому воспитанию также не являются универсальным решением, потому что не учитывают потребности рынка и самих детей. Далеко не все дети с особенностями развития приспособлены к ручному труду, но методики по их профориентации пока не внедряются.
— Можно вложить миллиарды в столярные мастерские, но это не приведет детей на рынок труда. При этом ничего не выделяется на инклюзию. Настоящая инклюзия существует только на внебюджетные деньги — благотворительных организаций, НКО, родителей. Школы не заинтересованы ее развивать. Фактически инклюзия их наказывает. Это дороже, потому что нужна поддержка, ассистенты, тьюторы. А если этого нет, это безобразие и издевательство над педагогом, — уточнила президент Центра проблем аутизма.
Инклюзивность не учитывается в рейтингах школ, поэтому у администрации отсутствует мотивация в развитии этого сложного процесса. Отчасти поэтому многие директора школ идут по пути наименьшего сопротивления. В 50 российских школах внедрена модель «ресурсного класса», которая помогает детям с расстройствами аутистического спектра адаптироваться в общеобразовательной школе. Но для каждого директора, согласившегося работать по этой программе, это одновременно личный подвиг и дыра в бюджете, резюмирует Екатерина Мень.
