«Мне пришлось отбивать Жанетт от пьяного американского капрала»
Владимир Терентьевич Куц — человек уникальной судьбы. В годы войны ему довелось повоевать в рядах и американской, и советской армии. Из фашистской неволи паренек с Украины попал в 4-ю пехотную дивизию американцев, а в самом конце войны присоединился к 5-й воздушно-десантной дивизии Красной армии. В канун 75-летней годовщины окончания Второй мировой Владимир Терентьевич поделился с «Известиями» историей своей жизни.
— Как для вас началась война?
— Когда началась война, мы жили на Украине. Мы оказались в оккупации. Самым страшным в то время была острая нехватка еды. У нас не было огорода — мы не были колхозниками, отца арестовали в 1937-м по ложному обвинению, и нас здорово помотало по стране до войны. Мы в буквальном смысле умирали с голоду. Я регулярно ходил в лес за дровами для печки. Однажды я увидел там советские листовки. Взял их и принес домой. Их обнаружили местные полицаи. В возрасте 14 лет меня отправили в Германию.
— На принудительные работы, как остарбайтера?
— Да, можно сказать и так. Сначала я оказался на пересыльном пункте на границе. Один поток людей везли в Германию, а другой возвращали обратно. Вижу, кому-то ногу оторвало, кто-то совсем больной. Я понял, что в Германии меня ждет смерть. Сбежал обратно, вернулся к семье, но меня быстро нашли. Полицаи пригрозили, что, если я не подчинюсь, всю семью сошлют в концлагерь. Я поехал обратно в Германию. Сперва я был на тяжелейших строительных работах. Условия были страшные. Просто за помощь товарищу могли отправить в концлагерь.
Отправка советских граждан с оккупированных территорий на принудительные работы в Германию
В 14 лет я еще не мог работать как взрослый. Всё делопроизводство там вели наши люди. В какой-то момент они сжалились надо мной. Меня отправили на работы к бауэру (крестьянину. — «Известия»). Его звали Антон Старц.
— Как вы работали у него?
— У всех было свое хозяйство: коровы, свиньи, поля. Я работал от зари до ночи. Антон изредка помогал мне, так как видел, что у меня серьезные проблемы со здоровьем. Сначала семья Старца относилась ко мне с предубеждением. Они серьезно удивились, узнав, что я грамотный и даже понимаю по-немецки. Нацистская пропаганда рассказывала о русских совсем по-другому. Скоро меня даже начали сажать за общий стол.
Рядом с поместьем моего хозяина находилась школа. Я часто наблюдал, как школьники-гитлерюгендовцы маршировали и скандировали нацистские лозунги, преклонялись перед Гитлером.
— Они верили в победу Третьего рейха?
— Еще бы. Вначале они чуть ли не кидали в меня камнями, обзывали «русской свиньей». Такое настроение и твердые убеждения в будущем триумфе рейха были не только у детей. Когда меня пригнали в Германию в 1942 году, немцы были убеждены, что возьмут Москву и победят, что вся Европа и СССР будут работать на Гитлера.
Когда немцев тряхнули под Сталинградом, их настроение резко изменилось. Притихли. Был сломлен их моральный дух. Дети прекратили свои издевки. Сестра и отец Старца стали лучше ко мне относиться.
Сталинградская битва
Я придумал способ, как мне быть в курсе о происходящем на фронте. Когда семья бауэра уходила в церковь, я на их приемнике находил советскую волну и слушал о положении дел на фронте.
— Как вы присоединились к американцам?
— Американцы бомбили крупные города своими «летающими крепостями», пожары были видны отовсюду. Когда я узнал, что они приближаются к нашему селу, то пошел навстречу. Я знал, что немцы готовят засаду, и хотел предупредить союзников. В американском разведотряде никто не говорил по-немецки, поэтому меня долго не могли понять. Затем отыскался переводчик, и я показал на карте, где будет засада. Со мной тогда еще был парень, с которым я разговаривал по-польски. Американцев поразило, что я знаю столько языков.
Внезапно мне предложили вступить в американскую армию. Я был очень удивлен. Ни возраст, ни мой внешний вид не говорили о том, что я гожусь в солдаты. Хорошо помню, что тогда я был на деревянных подошвах и в штанах, подвязанных веревкой, — совсем неподходящий вид для военного человека.
Мое будущее решилось стремительно. Я ужинал дома с семьей бауэра. Зашел американский солдат и позвал меня. Я встал и толком попрощаться не успел. Старцам сказал, что иду воевать. Если смог выполнять столь тяжелую работу, то и это получится.
Мне дали форму, посадили на Willys, показали, как стрелять. Так я стал американским солдатом. Я служил в разведотряде 4-й пехотной дивизии, почетным ветераном которой я являюсь. Это одна из дивизий, которая высадилась в Нормандии.
— Что представлял из себя быт в американской армии?
— У нас был один ящик с патронами и продуктами. В тыл ходить времени не было. Мы должны были оттеснить немцев. Еды было много: и шоколад, и консервы. Иногда даже получалось поесть горячие консервы, но я стеснялся много брать из общего ящика. Я жил с ощущением, что эти люди и так выручили меня.
Мы были авангардом армии, поэтому имели право выбирать, где расквартироваться. Так мы оказались в двухэтажном особняке, откуда хозяева-нацисты спешно уехали. Там мы наткнулись на группу французских девушек, которые работали на местной ферме. Одной из девушек оказалась беженка Жанетт. Всю ее семью отправили в концлагерь, а ей удалось избежать гибели.
Мы накормили девушек и дали им приличную одежду из хозяйского гардероба. Потом мне пришлось отбивать Жанетт от притязаний подвыпившего американского капрала. Мы остались с ней наедине. Эта девушка оставила в моей душе крайне большое впечатление. Спустя много лет во Франции я пытался найти ее, расспрашивал тех, кого также вывезли в Германию. Безуспешно. Я ничего не знал о ней тогда и так и не узнал сейчас.
— Приходилось ли вам сталкиваться с солдатами РОА, другими соотечественниками, перешедшими на сторону врага?
— На юге Германии нам сдалась в плен их дивизия. Власовцы не знали, что делать, — просто сложили оружие и продолжали стоять строем.
Эти люди оставили у меня противоречивое впечатление. С одной стороны, чувство глубокого неприятия, с другой — мне было их жаль. Я понимал, что они не могут вернуться на родину.
Конечно, я сравнивал их положение со своим. Я тоже был рабом в Германии, но я не пошел воевать против своих. Я считаю их поступок изменой, но не думаю, что они ненавидели Россию. Они были в тяжелейших условиях в плену. Я думаю, что многие из них надевали вражескую форму, чтобы перебежать к советским войскам от немцев, но почти никому это не удавалось.
— Что больше всего запомнилось вам, когда вы уходили из Германии?
— Я видел множество бывших узников концлагерей. Это было страшное зрелище. Представьте, идет худющий человек в этом полосатом халате. Я всегда помнил, что мог оказаться там же. Концлагеря — ужасное, немыслимое изобретение Гитлера.
Женщины-заключенные на принудительных работах в нацистском концентрационном лагере
Мы шли на восток и видели разбитую, разбомбленную Германию. Города были настолько разрушены, что по ним даже нельзя было пройти на танках. Разумеется, я сочувствовал этим людям. Много раз я видел людей, живущих в подвалах, детей, которые вылезают оттуда. Их дома были разрушены, есть нечего. Я не всегда понимал, зачем союзникам нужно было так бомбить города, в которых не было заводов, других важных для войны объектов.
— Расскажите, как вас приняли на советской стороне.
— Мы оказались в Австрии. Вышли на реку Энс, которая была демаркационной линией. Американцы передали меня советским войскам, и я пошел в контрразведку.
Николай Иванович Шварев, под началом которого я служил после перехода в наши войска, сыграл большую роль в моей жизни. Если бы не Шварев, меня бы отправили в лагеря. Почему он так ко мне отнесся, я не знаю. Просто человек был хороший. Мне еще мало лет было, сжалился. Он понимал, сколько я пережил в столь юном возрасте.
— Как сложилась ваша жизнь после войны?
— Я вернулся домой на Украину. Там мной занялись органы. Никто не считался с тем, что нас насильно угнали в детском возрасте, что многие из нас погибли. «Ты работал на Гитлера» — и всё тут. Конечно, мне было ужасно это слышать, но поделать я ничего не мог. По сравнению с тем, что я пережил, это было не так существенно. Шварев удивительным образом нашел меня. Его полк случайно оказался недалеко от моего села. Он меня и спас от дальнейших проблем.
В 1945 году освободился отец. До войны он занимался строительством мостов — в Днепропетровске, Кашире, Красноярске. Но в 1937-м его арестовали по обвинению в антисоветчине. После освобождения он остался жить в Норильске, где отбывал срок. Я принял решение ехать к нему, но на это требовались деньги и документы. Шварев помог мне с паспортом. Потом было длинное и опасное путешествие. От Дудинки в Норильск я ехал в вагоне с овощами. Чуть не замерз там.
Советские войска у Рейхстага
Отец не знал, что я приеду. Почта шла месяцами, и только когда я оказался там, к нему начали приходить письма, отправленные мной по возвращении из Европы.
Озеро. Шестой барак, шестая комната. Стучу. Захожу, отец меня не узнал. Думает, что это мой старший брат. Затем понял, кто я. Одной рукой кальсоны держит, другой обнимает. Этот момент не передать словами, конечно. Девять лет не виделись.
Я решил закончить там школу, стал чемпионом Норильска по боксу, чемпионом Красноярского края по плаванию. Меня лично тренировал Валерий Буре (советский ватерполист и тренер по плаванию, дед хоккеистов Павла и Валерия Буре. — «Известия»). В Норильске я какое-то время работал начальником телефонной станции комбината.
Я получил диплом инженера-электромеханика, потом защитил кандидатскую. Занимался наукой, написал множество статей, но стало хуже со здоровьем: сказывались последствия контузии. Мне предложили пойти в Министерство цветной металлургии, затем я работал уполномоченным Совета министров СССР, курировал объекты первостепенной государственной важности. В работе я прошел путь от монтера до главного энергетика. От труда я всегда получал большое удовольствие.
— Вы долго не рассказывали про службу в американской армии?
— До конца 1980-х. Раскрылся я, когда лежал в больнице. Было страшно, что умру и никто не узнает. После выписки я сразу пошел в КГБ. Мне повезло, что уже было другое время. Меня не только не посадили, но и отпустили а Америку, чтобы я встретился с сослуживцами. Еще я побывал в Германии в семье Антона Старца. Я считаю их практически своими родственниками. Если бы Старц не взял меня из лагеря, я бы погиб. Я был щуплым, дохлым и никому не нужным, но он меня взял. Это спасло мне жизнь.
Страшно подумать, что с того времени прошло 75 лет. После этого в моей жизни было еще множество других событий, но по-настоящему своей страной я гордился после войны. Были тяжелейшие годы, но каждый следующий из них становилось заметно лучше.
