- Статьи
- Политика
- «Сложно представить человека в здравом уме, который пошел бы читать сайт Россотрудничества»
«Сложно представить человека в здравом уме, который пошел бы читать сайт Россотрудничества»
Российская гуманитарная внешняя политика не должна предлагать универсальных «пакетных» решений, нужно исходить из тщательного анализа потребностей каждой отдельной страны и региона. В этом «Известия» заверил новый глава Россотрудничества Евгений Примаков. В интервью он также рассказал о том, как должна строиться деятельность агентства в медийном пространстве, что не так с чаепитиями на дни рождения Пушкина и чем плох термин «мягкая сила».
— Одна из целей Россотрудничества — улучшение имиджа России и расширение ее влияния через «мягкую силу». Между тем вы сами ранее признали, что «российская гуманитарная внешняя политика по-прежнему бестолкова и неэффективна». В связи с этим вопрос: кто виноват?
— Вы меня сейчас провоцируете на то, чтобы я начал критиковать агентство, которое я возглавил. А я теперь в другой позиции, и мне непросто ответить на этот вопрос… Да, я считаю, что у нас были промахи, у нас была и сохраняется проблема. То, что мы будем менять, — формальный подход во многом, когда наши зарубежные представительства, центры культуры и науки идут по событийному, календарному плану: чаепития на День космонавтики, на день рождения Пушкина, в честь Дня России и так далее. А эта история на самом деле не работает. Мы собираем на этих чаепитиях чаще всего одних и тех же людей, наших замечательных соотечественников, но не всегда они могут оказать нужное общественное влияние на окружающих людей и тем более на политические элиты.
Будет совершенно другой критерий эффективности наших зарубежных центров. Это количество и качество привлеченных к работе организаций, сообществ неправительственного сектора. Это могут быть какие-то НКО, группы каких-то людей, объединенных общей идеей. Нам надо вовлекать их в работу.
Причем совершенно необязательно, чтобы они это делали под пророссийскими политическими лозунгами. Да, нам бы хотелось получать политическую поддержку и солидаризацию. Но это не всегда возможно, и мы это понимаем. Наверняка мы должны искать и находить людей условно в Великобритании, которые бы сказали: «Да, Крым российский». Но там, где мы не можем найти таких людей, мы должны найти точки солидаризации по любому другому поводу в общих интересах. Есть цели развития ООН, есть общая проблематика борьбы с терроризмом, с бедностью, с заболеваниями, с COVIDом. И даже на неполитических вещах надо находить общий язык. И чем больше мы задействуем неправительственный сектор, независимые НКО, тем больше у нас будет отклик. Россотрудничество должно всё время создавать эти точки солидаризации. Потому что наша задача — мир и дружба. Неспроста у нас на нашей эмблеме — белый голубь Пикассо, голубь мира.
— То есть в каждой отдельно взятой стране российская «мягкая сила» будет проецироваться совершенно по-разному?
— Безусловно. Это вещь, которая делалась не очень эффективно. Технологически должна быть оценка потребностей в каждой стране, в каждом регионе. Мы не можем предлагать пакетные решения, одинаковые для всех. Где-то с радостью будут слушать казачий хор, а где-то это будет выглядеть странно и глупо. Почему мы обязательно должны его провезти по всем странам мира?
Где-то в Африке будут актуальнее вопросы образования, например, или то, чем Россотрудничество раньше никогда не занималось, но моя команда привнесет, — это социальная и гуманитарная работа. Гуманитарная политика не в том смысле, в каком ее сейчас понимают в России — исключительно искусство, культура, немножко религия, немножко образование. А в смысле обеспечения прав и потребностей людей. Может, в какой-то африканской стране надо сделать пару колодцев или вакцину привезти. Это тоже гуманитарная политика, и она тоже должна осуществляться. Не имеет смысла ставить вопрос о фильтрации питьевой воды в Швейцарии — понятно, что туда поедет хор, выставка. А в других странах это нужно. Нам необходима постоянная оценка потребностей, и это еще одна задача, которая будет стоять перед нашими представительствами, перед Русскими домами, как их везде называют, — держать связь с неправительственным сектором и держать связь на земле.
— Вы упомянули чаепития. У большинства россиян Россотрудничество действительно ассоциировалось преимущественно с культурными мероприятиями по поводу и без — то, что вы как-то назвали бирюльками с балалайками...
— Балалаечной дипломатией я это называл.
— А есть понимание, чего точно больше ни в одной стране не будет под вашим началом?
— Бессмысленной показухи не будет.
— Недавно вы встречались с главой МИДа Сергеем Лавровым. СМИ по итогам скупо отрапортовали, что многие ваши инициативы получили на Смоленской площади позитивный отклик. О чем конкретно шла речь?
— Я примерно сейчас и описал, о чем шла речь. Это было формальное представление меня коллективу, была Элеонора Митрофанова, которую и я, и министр поблагодарили. Но это была больше внутренняя протокольно-дипломатическая история. Содержательные встречи по-другому происходят. Я докладывал министру о своих соображениях, было несколько бумаг и в администрацию президента. Продолжаются совещания. Мы утрясаем новую оргструктуру, новые предложения по тем направлениям, которые здесь будут. Как раз внесение социально-гуманитарной компоненты — это новшество.
По-другому должна строиться в том числе и работа пресс-службы. Мне сложно себе представить человека в здравом уме, который из любви к знаниям пошел бы читать сайт Россотрудничества. Сайт должен быть интересным, это должно быть медиа. Я очень хочу, чтобы агентство поработало вместе с RT. Хочу поговорить с Маргаритой Симоньян, потому что Россотрудничество должно создавать контент, который интересен и востребован. И рассказывать о работе в первую очередь надо не здесь, в России, а за рубежом, потому что это агентство, нацеленное на внешнюю аудиторию.
— А будет ли некий пост, сопоставимый по роли с должностью Марии Захаровой в МИДе? Свой аккаунт в Facebook, Twitter?
— Есть Telegram-канал Россотрудничества — вот вы даже не знаете, что он есть! Есть аккаунты и в Facebook, и в других соцсетях, но просто эту работу надо настроить. Чтобы она была более эффективной и радовала глаз.
— В советское время очень многие из стран соцлагеря и в Восточной Европе, и в Азии учили русский язык в школе. Сегодня русский, мягко говоря, не особо популярен. Как думаете, стоит ли выводить его популяризацию в отдельное направление с соответствующим финансированием? Или желание иностранцев учить русский язык и учиться в РФ должно стать производным от общей привлекательности страны в их глазах?
— Одно другому никак не противоречит. Во-первых, хочу сказать в защиту русского языка, что это один из официальных языков ООН. На нем, учитывая советское прошлое, по-прежнему говорит очень много людей в мире. Да, это число, к сожалению, сокращается, он выходит из обихода на пространстве бывшего СССР, молодые люди всё меньше учат русский язык. В Восточной Европе то же самое происходит.
Но это не везде. На Ближнем Востоке всплеск интереса к русскому языку по понятным причинам — в Сирии мы себя показали очень сильным игроком, сверхдержавой. Школы в регионе, где преподают русский язык, заполнены. В Сирии он обязателен для преподавания в российских школах — это один из иностранных языков, который введен в школьную программу.
Для пространства бывшего СССР русский — это по-прежнему лингва франка. На каком языке разговаривают туристы с Украины — даже с запада, из-под Львова — приезжая в Грузию? Чаще всего на русском. На каком языке общаются граждане бывших советских республик, оказавшись за одним столом? Чаще всего на русском.
Что делать с тем, что есть сокращение? Язык должен быть востребован социально. Наверное, есть некое количество людей, которые учат китайский, чтобы почитать Лао Цзы в оригинале. Какое-то количество людей, наверное, учат французский из любви к Мольеру и очень хотят почитать его именно на французском. Но большинство людей учат какой-то язык, потому что он дает им шанс на лучшую работу, на лучшее образование, на какие-то новые знания, которые им помогут в жизни. Русский язык должен быть сохранен именно таким способом.
Здесь мы, конечно, очень зависим от экономической силы страны, от того, насколько русский язык будет востребован в экономике, науке, бизнесе. То, что касается нашей гуманитарной политики, должно, безусловно, опираться еще и на экономический фактор. Очень рассчитываю, что Россотрудничество найдет партнеров в лице российских крупных компаний, которые ведут внешнеэкономическую деятельность. Мы можем быть друг другу очень полезны.
— За год до появления Россотрудничества был создан фонд «Русский мир», целью которого была как раз поддержка программ изучения русского языка за рубежом. Такого рода организации — они вам в помощь, они вам мешают, они вас дублируют? Есть ли вообще какое-то взаимодействие между Россотрудничеством и такого рода фондами?
— Безусловно, есть и сотрудничество. В моем представлении в работе на этом направлении, включая образование и гуманитарные проекты любого рода, координирующим органом должно выступать Россотрудничество. Мы внешний контур.
Если вернуться к теме русского языка, никто не заменит никогда знания, функционал и опыт Министерства просвещения, их методологию преподавания, учителей, учебники, весь этот комплекс знаний. Но никто не может заменить Россотрудничество в том, что мы даем доступ туда, «последнюю милю». Поэтому будем очень рады любому взаимодействию с любыми игроками и участниками гуманитарной политики. И будем настаивать, чтобы у агентства была координирующая роль.
— То есть пока четкой координации нет?
— Она разрабатывается.
— В концепции внешней политики любого государства расписаны приоритеты — у нас всегда приоритетом номер один идут страны СНГ. Если взять Россотрудничество, можно ли сказать, что главная борьба за сердца будет вестись в СНГ или нам важнее завоевывать своей «мягкой силой» Запад?
— Во-первых, у нас один центр принятия решений по внешней политике — это президент. И концепция внешней политики стройная, понятная и логичная — в первую очередь нас волнует ближний круг, страны и народы, которые когда-то имели с нами общее пространство и общую историческую судьбу. Нет Советского Союза, но есть связи, и мы ими дорожим. И наша непосредственная безопасность, благополучие зависят от добрососедства. Президент ставит задачу именно таким образом — естественно, это СНГ, межрегиональные организации, куда входит Россия, вроде ШОС, и дальше большой мир.
Наш взгляд на мир традиционно был европоцентричным. Мы упускали очень часто из внимания растущую Азию. Это новый центр силы, экономической мощи. Например, взять Китай. И другие страны с многомиллионным населением, которые раньше назывались странным определением — «страны третьего мира».
Безусловно, пространство бывшего СССР для нас приоритет. Но это не значит, что нам неважно, что происходит в Европе или в Азии. Нужна оценка потребностей и оттачивание нашей политики в отношении регионов и стран в соответствии с нашими интересами и запросами. Только тогда она будет эффективна, только тогда у нас не будет перекосов с тем, что мы кем-то занимались, а кого-то забыли.
— Что касается упомянутого вами Китая. У нас много лет тенденция к росту популярности китайского языка и культуры. А ведут ли отношения между нашими странами и лидерами к повышению внимания к нашей культуре и языку в Китае?
— Конечно. Наш президент в Китае фантастически популярен. Он много где популярен, правда, — это один из наших брендов. И русский язык в Китае популярен, и российская продукция. Мороженое, например.
— Сам Путин сделал ему рекламу.
— И тут президент сам руку приложил… Взаимный интерес, он есть и будет расти.
— Другими словами, в Китае российская «мягкая сила» работает?
— Я не люблю термин «мягкая сила». Это такое циничное наследие империализма. Его придумал Джозеф Най, который сам уже практически не использует этот термин, он чаще произносит smart power — умная сила. А про нас и китайцев он, кстати, говорит, что у нас sharp power — острая сила, потому что она сочетается якобы с нашей повышенной агрессивностью.
«Мягкая сила» говорит всегда о чем-то с позиции силы так или иначе. Это навязывание чего-то, а мы не хотим ничего навязывать. Мы транслируем дружбу, добрососедство, наши ценности. Мы считаем, что они довольно консервативны, что хорошо в мире, который сейчас трясет демонстрациями, кампаниями, неуверенностью в себе, поиском новой идентичности. Россия постепенно становится таким большим материком адекватности, поэтому и интерес к нам растет.
— То есть наша привлекательность в этом?
— И в этом тоже. У нас есть традиционные политические ценности, которые мы неизменно транслировали миру, — ценность суверенитета, невмешательства в дела других стран, на чем мы всё время настаивали, когда американцы придумывали какую-нибудь интересную авантюру. И это сохранение мира. Что делали наши солдаты в Сирии? Какой наш главный интерес и запрос к Украине? Это установление там мира, чтобы перестали убивать людей, наши гуманитарные обязательства перед населением востока Украины.
