«Залез на крышу Бранденбургских ворот и писал этюд горящего Берлина»
Борис Неменский фиксировал военную жизнь на Калининском, Ленинградском и Украинском фронтах, писал этюды пылающего Берлина... На передовой ни у кого не возникало вопросов, зачем нужны военные художники, вспоминает он. Классик отечественного искусства, лауреат Государственных премий дал интервью «Известиям» в преддверии 75-летия Победы.
— Когда вы окончили художественное училище, то получили направление в Суриковский художественный институт и могли быть отправлены в эвакуацию. Но решили не поступать туда, а идти на фронт. Почему?
— Потому что именно на передовой тогда кипела жизнь, и все устремления и интересы людей из Самарканда, куда перевели институт, были направлены на фронт.
У меня появилась возможность попасть в Студию имени М.Б. Грекова — подразделение военных художников. Такой организации не было ни в какой другой армии, кроме нашей. Я послал свои работы, там сочли возможным дать запрос на меня в военкомат. Я был мобилизован и направлен в Монино.
— Помните, когда впервые попали на передовую?
— Да, это было в самом конце декабря 1942 года. Меня командировали на Калининский фронт в Панфиловскую дивизию под город Холм, недалеко от Великих Лук. Надо было зарисовать героев, которые как раз получили отпуск и собирались уезжать домой. Чтобы добраться до передовой, надо было идти вдоль проводной связи, но кабель упал, его занесло снегом, я его потерял и заблудился. Вдруг из кустов вышли люди. Оказалось, это наши. Меня арестовали, но когда привели к себе и расспросили, то поняли, что я свой — военный художник из студии Грекова. С ними я и встретил 1943 год.
Правда, утром еще проверили в полку, не шпион ли я. Меня привели в большую землянку командования, и первое, что я там увидел — девушку, которая пела восточную песню. Это было очень красиво! От гильз, превращенных в светильники, шел дым, и девушка закашлялась. Во время возникшей паузы доставивший меня солдат доложил командиру. Тот потребовал у меня документы, и когда узнал, что я художник, сказал: «Садись, мы расскажем тебе, кто мы такие».
Из его рассказа я узнал, что это разведчики, они ходят по немецким тылам с агитпоходами, берут с собой радио и артистов. Занимают село, дают там концерт, включают радио, показывая людям, что Москва жива, страна не сдалась, и отправляются в следующее село. Я потом очень хотел идти с ними, но меня, конечно, не взяли. Я даже сделал рисунок об этом по представлению, но за картину не взялся, потому что все-таки своими глазами не видел это, не переживал. Однако та новогодняя ночь запомнилась мне на всю жизнь.
Репродукция картины художника Бориса Неменского «О далеких и близких»
— Как строилась ваша работа в качестве военного художника?
— Нас направляли в армию целой группой и там уже распределяли. До роты доходили в одиночку. Там, оказавшись на передовой, мы делали зарисовки в течение двух месяцев, потом возвращались в Москву, сдавали рисунки, забирали новые инструменты для работы и отправлялись на другой фронт. Я был на Ленинградском фронте, потом шел с Украинским. Последняя командировка у меня была уже в Германию, я прошел от Одера до Берлина.
— Когда вы были на передовой, шли с оружием в руках?
— Нет. Оружием нашим были карандаши, уголь, этюдник и прочие принадлежности. Профессиональное было оружие.
— Так вы же рисковали. Ведь если бы наткнулись на немца безоружным...
— На фронте без риска обойтись невозможно.
— Ваши коллеги, другие военные художники, погибали?
— Да... Карл Гогиберидзе погиб. Было несколько серьезных ранений. Когда мы работали уже в пылающем Берлине, Павел Глоба неподалеку от меня на улице рисовал, его ранило разорвавшимся снарядом и осколок остался у него под сердцем до конца его сильно сократившейся жизни.
— Вы помните первый случай, когда увидели на войне погибшего человека?
— Когда я пришел в Панфиловскую дивизию, эта часть застряла в болотах. А в то время как раз началось наступление на Великие Луки. Я попросил командование разрешить мне перейти в наступающую часть, получил разрешение и целый день шел от тех разведчиков, с которыми как раз праздновал Новый год, к Великим Лукам — пешком по местности, на которой уже прошли бои. Смеркалось, я очень устал и решил перекусить — у меня с собой сухари были. Присел на пенек, смотрю — рядом колышется трава. А ведь зима, январь, травы никак не может быть. Оказалось, я сижу на плече убитого немца, а колышется не трава, а его волосы рыжие. Я его перевернул — он еще не успел вмерзнуть в снег. И увидел, что это мальчишка моего возраста, чем-то на меня похожий.
Репродукция картины Бориса Неменского «Безымянная высота»
Конечно, с тех пор, к сожалению, видел много убитых. И немцев, и наших. Но это первая встреча произвела на меня особое впечатление. Уже после войны я написал картину «Безымянная высота» (на ней изображены два погибших в бою солдата-мальчишки — русский и немец. — «Известия»). Это трудная тема. Я писал несколько вариантов в поисках более точного выражения того, что хочу сказать. Теперь они в разных музеях. Мы все хотели верить в недопустимость новых войн. Недавно в Манеже на выставке «Память поколений» был представлен вариант из Омского музея.
В ноябре туда приходил Владимир Владимирович Путин. И вот я включаю телевизор, смотрю репортаж, а там показывают, как президент остановился именно около этой картины и разговаривает с сопровождающими. Не знаю уж, о чем они говорили — разобрал только слова «Это тот самый Неменский, который...»
— Как вы попали в Берлин и что там писали?
— В Берлин я входил с передовыми частями, с боями. И вот оказался на Фридрихштрассе. Обе стороны улицы горели, и из-за пламени гудело, как в трубе. Бой шел впереди на перекрестке, а я, не доходя до него, нашел выпавшее из разрушенного дома кожаное кресло, залез в него и стал писать масляными красками. Заняло это более часа, наверное. Дома вокруг обваливались, солдаты мне: «Давай мы тебя передвинем, а то завалит». И все время меня подтаскивали вперед, оберегали. Все относились очень серьезно к работе военного художника. Говорили: «Покажи, как логово Гитлера пылает, чтобы неповадно было потом».
— Как вы и солдаты отмечали День Победы?
— Все палили в воздух, такой импровизированный салют был — всё, что оставалось, выстреливали. А я залез на крышу Бранденбургских ворот, там сохранился тогда только один из коней триумфальной квадриги, я сел рядом с ним и оттуда писал этюд горящего Берлина. Потом четверо других художников из студии Грекова увидели меня наверху и тоже забрались по штурмовым веревочным лесенкам. Притащили штоф вина отметить Победу. Не дали мне кончить этюд. А когда мы обратно слезали, этюдник упал и палитра влипла в него, так что эта работа погибла.
— В котором часу это было?
— Часа в три ночи мы спустились. В Берлине много велосипедов валялось, и мы тоже их использовали. И вот мы под Бранденбургскими воротами оставили наши велосипеды, а они куда-то делись — видимо, угнали. Мой товарищ спрашивает девушку-регулировщицу, которая там дежурила. «Я за ваши велосипеды не отвечаю» — говорит она и свистит.
На свист прибежали комендачи и отвели нас в комендатуру — она располагалась в гитлеровской канцелярии. Дежурный офицер спал, его разбудили, стал ругаться на нас всякими нехорошими словами, а когда узнал, что мы художники из Москвы, сказал: «Завтра приходите нас порисовать». Дал нам машину, и нас отвезли туда, где мы жили.
— А где, кстати?
— Нас разместили за каналом. Там была неразрушенная улица и даже кирха стояла целая. Комендант Берлина Николай Эрастович Берзарин всех грековцев из частей забрал, чтобы мы помогали в наглядной агитации, рисовали плакаты: «Гитлеры приходят и уходят, а народ и германское государство остаются», «Лежачего не бьют» и всё в таком духе. Мы собирали материалы для будущих картин, писали Берлин, жизнь немцев. У меня сохранились этюды этой берлинской весны — например, девушки на балконе.
— В гитлеровской канцелярии вы тоже что-то успели нарисовать?
— Этюд гитлеровской канцелярии снаружи — есть, но внутри я не писал. Когда нас туда привели, нам не до того было. Там потом рисовали художники Кукрыниксы.
— Когда вы вспоминаете военные годы, какие эмоции испытываете?
— Очень разнообразные. Понимаете, я тогда был еще мальчишка и как-то романтически воспринимал всё это дело. Но вот что интересно: когда я работал на передовой, ни один человек не сказал, что мы попусту время тратим. И солдаты, и офицеры прекрасно понимали, зачем нужны фронтовые художники. Уже многие годы спустя я встретил какого-то полковника, который говорил, мол, безобразие это — рисовать на передовой. А там-то совсем иное отношение было.
В Берлине, когда я писал этюд, ребята уносили с передовой раненых, подносили туда патроны и заодно постоянно предупреждали меня: «Смотри, тут танк, он может взорваться, не подходи к нему близко» или «Вот этот дом может рухнуть». Ну про кресло я вам уже рассказал — они мне помогали его таскать. Когда меня спрашивают, почему я в Берлине мало сделал этюдов, шучу: «Мало было удобных кресел».
— То есть, несмотря на весь трагизм войны, вы всё равно вспоминаете этот период со светлыми чувствами?
— Несомненно. Потому что была очень хорошая человеческая атмосфера. Сейчас люди могут не понять меня, но мы все были друзья, товарищи. Вот писатель Астафьев утверждал, что вслед за передовыми частями шли отряды карателей такого же размера. Мне было стыдно читать такие вещи. Мы, грековцы, прошли много фронтов — и нигде не встречали этих карателей. Возможно, в какой-то степени это было, когда война только началась...
Сейчас, к великому сожалению, нет понимания, как мы тогда жили, какие идеалы у нас были. Всё это подвергнуто сильным искажениям.
Борис Неменский родился 24 декабря 1922 года в Москве. В 1942 году окончил Саратовское художественное училище и был призван в Красную армию. Служил в Студии военных художников имени М.Б. Грекова. Создал ряд фронтовых рисунков и этюдов. В 1951 году окончил Московский государственный академический художественный институт имени В.И. Сурикова. Преподавал в Педагогическом институте. С 1966 года профессор художественного факультета ВГИКа. Академик Российской академии художеств и Российской академии образования. Лауреат Государственных премий СССР и РФ, Премии Президента Российской Федерации. Обладатель орденов «За заслуги перед отечеством» III и IV степени, народный художник РСФСР.
