У Андрея Вознесенского есть стихи об антимирах, едко высмеивающие его литературных критиков. Но главные антимиры русской литературы ХХ века — это Шолохов и Бродский. По иронии судьбы они родились в один день.
И можно представить себе, как отличалось празднование дня рождения у этих полюсов. Начальство всех уровней мчалось в станицу Вешенскую выразить свой телячий, коровий и бычий восторг — в зависимости от чинов. Ели, пили, гуляли, гудели несколько дней. Ветер с Дона. О литературе практически не говорили.
Мне как-то старик Бабаевский, автор романа «Кавалер золотой звезды», рассказывал, что Михаил Александрович предпочитал говорить не о литературе, а о красавицах.
И вот другой день рождения — Бродского. Накурено! (Впрочем, Шолохов тоже очень много курил — они оба табачные паровозы.) Разговоры у Бродского преимущественно о литературе, но и о КГБ, стукачах, продавшихся власти поэтах-коллегах. Ностальгия по Ленинграду, недовольство Стамбулом как грязным восточным городом… Все суждения резки и бескомпромиссны, как удар в лоб. Ему можно. Он же гений. Маршал русской поэзии.
Он был величественным непомерно. Мы когда-то выступали с ним на фестивале в Торонто. Нобелевская премия превратила его в оракула. У нас был общий друг. Он тяжело болел. Я ехал вместе с Бродским в мини-автобусе. Поэт выслушал о болезни и сказал: «Этот еще поживет». И верно: Бродский умер, а наш общий друг живет и живет…
Михаил Шолохов — наиболее успешный проект советской литературы. «Тихий Дон» — от самого названия до казачьего сленга, фантастической по реальным размерам панорамы революции — гениальная проза. Первое место на пьедестале почета. Маршальский жезл. Нобелевская премия.
Но есть зудящая проблема. Она раскалывает любителей книги. Большинство свято верит, что книга написана Шолоховым от первой до последней строчки. Критическое интеллигентное меньшинство сомневается... Начиная со дня публикации в «Новом мире» в 1920-е годы. Меньшинство считает: роман гениальный, но автор погиб во время гражданской войны и ГПУ предложило передать авторство молодому автору «Донских рассказов», юному другу влиятельного писателя Серафимовича. Вспоминают и коллективное письмо в «Правду» советских писателей в 1929 году, предлагающих заткнуть рот клеветникам Шолохова, что отрицают его авторство, с помощью уголовных дел.
Я вам так скажу: первые два тома написаны столь твердой рукой и обдуманы столь мощным умом, столь прекрасны и разнообразны по стилю, столь правдивы с точки зрения зрелых мужских любовных фантазий, что этот вопрос об авторстве нужно ставить с научной точностью, и это тема будущего.
Авторство Шолохова защищают люди, что называется, народной правды, те специалисты, которые связывают свою работу с традициями советской литературы. В Центральном доме литераторов долгие годы висел лозунг: «Писатели — помощники партии». На него, правда, никто не обращал внимания. Это был либеральный клуб, который не любил Шолохова. А тот был помощником и иногда очень напористым, ругал с трибуны Эренбурга. Но говорят, что в 1930-е годы, когда Шолохов собрался ехать за границу, Сталин отреагировал словами, вроде не пускать, сбежит.
Русская эмиграция тоже была без ума от «Тихого Дона».
С моей точки зрения, третий и особенно четвертый тома «Тихого Дона» сильно уступают первым двум. Наверное, роман — это все-таки переработка первичного материала другого автора. Не знаю, как морально чувствовал себя Михаил Александрович, до которого долетали разговоры о его «неавторстве». Но думаю, ему в Вешенской жилось привольнее, чем в интеллектуальной Москве. Славой и заботой партии он был прикован к советской власти и без нее мог бы оказаться маршалом без униформы.
Бродский был маршалом не только поэзии. Он возглавлял критиков Шолохова. Сначала подпольных, диссидентских, затем уже делающих погоду в широких литературных кругах. Шолохов скрылся удачно в смерть, умерев за год до прихода Горбачёва к власти.
Бродский перерос шестидесятников в освоении экзистенциальной темы человеческого назначения, развернув поэзию к классическим темам Пушкина, Тютчева, Блока, Мандельштама. Философски он склонялся к поискам религиозной истины Кьеркегора и Льва Шестова. Суд, обвинивший поэта в тунеядстве и отправивший его в ссылку, сделал Бродского известным на весь мир. У нас умеют превратить поэта в жертву режима так, что он становится бессмертным, как Гумилёв.
Была бы у Бродского Нобелевская премия без скандала? Почему бы и нет. Он — прекрасный поэт. Не такой новатор, как Хлебников, Маяковский, Хармс, но зато придирчивый искатель смыслов, ключник, открывший многие двери забытых и заброшенных поэтических тем.
Но когда Бродский был вынужден эмигрировать в Америку, его тематика совпала с главными направлениями современной английской, американской, польской поэзии, откуда он брал уроки. И он отчасти слился с ней. Его эссе, стройные по форме, как проспекты Петербурга, удивляют скорее его интересом к старой имперской России, чем обращением к будущему.
В моменте интереса к российской державности оба литературных маршала могли бы обменяться рукопожатиями, но они явно не верили в искренность друг друга, и ненависть перевешивала всё остальное.
Чем стала Нобелевская премия для них? Не меньше чем золотой олимпийской медалью, охранной грамотой, приглашением в пантеон великих. Чемпион мира по литературе — вот как у нас воспринимают эту награду, в отличие от Европы или Америки, где Нобелевская премия по литературе — достойный подарок писателю, но не более того (скольких нобелевских лауреатов забыли напрочь).
Хороша та литература, у которой есть полюса, темы для спора, доходящего до хрипоты. Литература всегда живет полифонией, разумом и безумством одновременно. Шолохов и Бродский обогатили литературный мир беспримерной схваткой антимиров. История их борьбы еще не закончилась. Литературная интрига этих литературных маршалов сохранится надолго, превратится в мифы, легенды и повод для чтения.
