Критерии успеха и право на ошибку

Своими взглядами на инвестиции и высокие технологии в интервью газете «Известия» поделился Александр Галицкий, сооснователь и управляющий партнер Almaz Capital Partners.

— Как у нас обстоят дела с инвестициями в инновации, о которых столько говорится, и кто основные игроки на этом рынке?

— Когда-то давным-давно я пытался артикулировать одно определение. Есть два процесса: наука и инновации. Наука — это процесс накопления знаний, а инновации — это способ превращения этих знаний во что-то полезное, измеряемое в деньгах, в то, за что люди готовы платить. С этой точки зрения ясно, что мы имеем такое наследие, при котором всё делалось по заказу и в интересах государства и понимать рыночные проблемы не требовалось. Сумели ли мы это преодолеть сегодня? Мне кажется, мы на этом пути.

Чтобы добиться успеха в инновационном бизнесе, необходимо понимание того, что требует частный пользователь, а что требует бизнес. Соответственно, исходя из этого выдвигаются некие задачи, которые люди решают. Известно, что самое тяжелое в жизни — это постановка задач, а не их решение. Преподаватели придумывают задачки в учебниках, которые решают тысячи школьников. Так и в бизнесе: кто-то должен выявить правильную текущую проблему, ее увидеть, описать. Если сравнивать Россию с другими странами, то там есть сложившийся рынок, существует некий набор обязательных процедур, четкое регулирование.

Ясно, что во многих странах инновационные процессы начинались государством.

Если посмотреть, с чего начиналась Кремниевая долина, там в 1970 году государство вкладывало $2 млрд, а частный бизнес — только $100 млн. И потом уже, к концу прошлого десятилетия, государство продолжало вкладывать где-то $4–5 млрд, давая заказы, ставя задачи. А частный бизнес — $32–35млрд.

Этот этап наступает, когда складываются рыночные отношения, когда складывается рынок не только продуктов, но и рынок компаний как продуктов.

У государства деньги налогоплательщиков. Государство вкладывает их в процесс создания знаний. И потом появляются рыночные условия, которые диктуют, как эти знания можно приложить к решению конкретных проблем. Главная же роль государства в том, что оно, естественно, на каком-то начальном этапе должно создать правила игры. И часто эти правила игры закладывают основу всего развития, только потом начинается регулирование рынка.

— У нас этот рынок уже сформировался?

— Не совсем. У нас частный бизнес не преобладает над государством, особенно в сферах, которые являются очень конкурентными. Возьмите любую отрасль — там доминирует государство. Возьмете технический сектор — там есть «Ростех» со своими компаниями, «Роснано». Возьмете газовую отрасль — там «Газпром». Финансы — Сбербанк с ВТБ. Так что доминирование государства существует. Тем не менее на сегодняшний день есть несколько вещей, которые государство сделало правильно. Не обошлось без ошибок, но шаги сделаны в правильном направлении. Это попытка запустить новую индустрию, где Россия может вырваться вперед. Речь о какой-то абсолютно новой растущей индустрии. И в стране появилось «Роснано». Можно компанию критиковать, можно говорить что угодно, но это попытка государства вместе с людьми, которые приняли в этом участие, войти в абсолютно новый конкурентный рынок, который называется наноиндустрия. Ошибались при этом? Наверняка. Тут даже сомнений нет. Я не хочу разбираться, кто там куда использовал деньги, правильно инвестировал или неправильно. Сама затея войти в абсолютно новое открывающееся рыночное окно, в котором еще не определились мировые лидеры, — это правильная сложившаяся история. Особенно если учесть наличие базиса в материаловедении, в других дисциплинах, которые развивались еще в советское время, наличие ученых, исследований. Правильно ли всё было сделано? Были ли шаги не в том направлении, ошибки, правильно ли строил компанию условный Чубайс — не мне судить. Судит история, свидетельствуют конечные результаты. Но попытка выбора такого момента, когда государство попыталось впрыгнуть в рождающееся направление, налицо. При всей моей любви к России я считаю, что мы не можем впрыгнуть и тут же потеснить кого-то, резко занять позицию мирового лидера. Потому что мы слишком много проиграли в технологической войне еще в советские времена. У Чубайса другой взгляд на это. И, возможно, поэтому Чубайс вошел в историю, связанную с появлением новой индустрии, которая только зарождается. Получится, не получится — не могу сказать.

— «Роснано» не единственный институт развития, что с другими?

— Взять «Сколково». Когда фонд стартовал и меня убеждали войти в совет, он задумывался по-другому. И я себе представлял его по-другому. Правильный ли он сейчас? Для нынешних условий, наверное, правильный. Для того политического состояния, в котором пребывает государство. Соответствует ли он тем замыслам, которые были, — наверное, нет. Потому что предполагалось, что это будет место, в котором будет открыто окно для взаимодействия со всем миром, тесный технологический обмен, открытый как в одну, так и в другую сторону.
Обкатка новых законов, которые могли бы стимулировать инновационную индустрию России. Масштабирование опыта, который мог бы растекаться на всю территорию России в виде необходимых правил игры, делающих всех равными вне зависимости, в Москве ли ты находишься или еще где-то. Все говорят о Кремниевой долине. Но воссоздать Кремниевую долину невозможно, потому что она была создана в определенное время. Сегодня нельзя создать то, что было много лет назад. Это всё равно что попытаться воссоздать Римскую империю или создать что-то подобное. И с этой точки зрения шаг, сделанный в этом направлении, был сделан правильно. Да, не было тысяч предприятий. Часть из них будут успешны, часть нет. И это тоже нормально. И с этой точки зрения по сути дела ясно, что созданы условия для развития.

Запуск РВК — тоже правильная история. Она правильная, потому что она должна была стимулировать начальное предпринимательство посредством создания неких фондов. Не хочу судить, правильно они создавались или нет. Я деньгами РВК, да и вообще государственными деньгами никогда не управлял, поэтому ничего сказать про эффективность их использования не могу. Но идея в том, что государством запущен механизм создания технологических компаний. Это делали все страны. Венчурная индустрия так запускалась — и в Америке, и в Израиле. В любом европейском государстве, когда какой-нибудь государственный или аффилированный с государством финансовый институт начинал процедуру, он говорил: будем вкладывать только в британские компании, будем вкладывать только во французские компании. Эффективно ли это где-то было с чисто финансовой точки зрения, с точки зрения использования государственных средств? Как правило, нет. Несмотря даже на другой уровень ответственности в западных государствах перед налогоплательщиками. Там граждане очень пристально смотрят, насколько их деньги правильно использовались, какой принесли результат. Люди хотят это видеть. С наукой все смирились, говорят: на науку выделяем такое-то количество денег и наука должна быть, потому что как иначе? Наука должна создавать знания. А правильно ли использованы деньги предпринимателями, правильна ли стратегия, бизнес-идея и так далее — это уже другая история, теория рисков.

— Если говорить о предпринимателях, частниках, которые должны прийти на смену государству с его стартовыми деньгами. В последнее время много говорится об их остром дефиците в России. С чем это связано?

— Если брать западный мир, ту же Кремниевую долину, вы спросите у человека, сколько он работал в той или иной компании. Больше половины скажет, что меняли работу раз в год. Люди ищут себя, потому что они понимают, что помимо зарплаты они могут заработать на опционах, которые они получат в каких-то стартапах, в каких-то новых компаниях, если присоединятся к ним вовремя. Опционные программы стимулируют это движение. Потому что я понимаю, что сегодня у меня есть зарплата, а если состоялся успех, то у меня будет еще какое-то большое вознаграждение. У нас же и с точки зрения регулирования, и с точки зрения восприятия человека — это бумажка пустая, когда там что-то будет и будет ли вообще? Мало кто в будущее верит. И получается, тогда я нанимаю неправильных людей, которые не верят в то, что мы делаем? Эта психологическая часть — она еще не сложилась. Но стимулятором пропаганды всей этой штуки является государство.

Если мы говорим о великом американском чуде — оно же построено на одной идее о том, что каждый человек может себя реализовать в этом обществе. Они этих героев выносят наверх. Люди из семей, которые не имели никакого образования, из семей, совершенно не состоявшихся, вдруг на этой волне американского успеха становятся чемпионами. Стив Джобс, Билл Гейтс — кого ни возьмите. Они вышли не из каких-то продвинутых семей с коррупционными связями. Они вышли ниоткуда. Это и есть та реализация себя в американской мечте. Это же пропаганда, правильно? Каждый хочет повторить этот успех, надеется, что он может состояться. И на этом строится вся «движуха». А у нас ее нет. Потому что люди привыкли работать за зарплату, за стабильность.

— За последние четверть века многие обожглись, может быть, в этом дело?

— Но в американском обществе существует и пропаганда неуспеха. Не в том смысле, что неудача — это хорошо, а в том, что в неудачах нет ничего страшного. Потому что, если ты не смог реализовать свою мечту, потратил деньги, что-то пошло не так, твоя идея не взлетела — у тебя в следующий раз получится. Всё настроено на то, чтобы люди не боялись ошибаться. Имели право на ошибку. Это очень важно в жизни. И в личной, и в бизнесе, и в любой другой сфере. Тут мы, кстати, не одиноки. Это в европейской культуре есть. А уж если человек ошибся в восточной культуре, там вообще харакири делают. Если ты ошибся — значит, всё, ты потерян для общества.

Исходя из нашего опыта инвестирования: люди, которые ощутили хоть раз неудачу, они более интересны, чем люди, которые такой опыт не пережили.

Потому что не знаешь, что с человеком случится в момент кризиса. А человек, преодолевший провал, он знает, почему всё случилось. Он всё анализирует больше и чаще, чем человек, который добился успеха. Если я только добился успеха и еще ни разу не терпел неудачи, у меня нет этого навыка. И кожа не та, и всё не то.

В нашем обществе люди боятся неудач. А если я еще работаю с государственными деньгами, то это вообще постоянный стресс. Завтра постучат в двери и скажут: парень, ты куда деньги потратил? Прибыль где?

Это и есть ключевой вопрос. Есть ли какие-то объективные критерии оценки вот этой вот эффективности? Не важно сейчас, частный бизнес, государственный. Есть венчурный инвестор. Он вкладывает деньги. На каком этапе он может понять, что что-то идет не очень правильно?

Работу частного инвестора оценивают не по одной компании, а по портфелю. Нас оценивают по общему результату. Конечно, когда я поднимаю новый проект, у меня смотрят, сколько денег я списал в убытки в предыдущем фонде. Не важно, я ли неправильных людей выбрал, или у них просто что-то не получилось, всё равно это моя ошибка. Я не скрываю — в первом фонде у нас 3 млн списанных денег условно из 80 млн. Это много или мало? В целом мало. Потому что я все деньги уже вернул и у меня в портфеле остался большой набор компаний, на которых я заработал. Во втором фонде я тоже уже списал какие-то деньги.
Хотя я входил в бизнес с самым известным человеком в области создания игр. Он создал две самые крупные компании, которые занимаются созданием игр в мире: это Digital Chocolate и Electronic Arts. Трип Хокинс — человек-легенда в этом сообществе. Он поднял деньги. В какой-то момент он поработал и сказал: ребята, ничего не взлетит. Я хочу вернуть то, что осталось, дальше продолжать не буду. Часть денег уже потрачена, естественно. И что делать? Риск, ошибка, выбор, по сути дела, проекта, в который человек верил. Ты веришь в то, что человек опытный и обладает чувством того рынка, в котором он имеет репутацию гуру. Это все равно что завтра Билл Гейтс выйдет и скажет: я создаю компанию. Думаю, многие люди побегут просто положить туда деньги. Даже не спрашивая, что он будет с ними делать. И с этой позиции — да, ты ошибаешься. И это нормально.

Тут, кстати, не важно — были использованы государственные деньги, частные. Судить можно только по портфелю. Взять того же Анатолия Чубайса. О чем можно говорить? У него столько-то вложений, столько-то компаний, такая-то из них уже окупила инвестиции, возврат по вот этим-то в течение такого-то времени. И если говорить о деньгах, сначала ты возвращаешь их мало или не возвращаешь вообще. Ты вложился, 4–5 лет у тебя нет никакого выхода. Ты сидишь в компаниях только в негативе. А потом начинаешь продавать. Наступает ли эта кривая, которая позволяет тебе говорить о том, что ты начинаешь возвращать деньги инвесторам, которые тебе их дали, по сути — основной вопрос. Повторюсь, не важно, кто инвестор: государство или частное лицо.

— О каких сроках уместно говорить при создании бизнеса?

— В бизнесе, ориентированном на конечного потребителя, цикл строительства компании — это 6–8 лет. То есть ты не можешь построить компанию быстрее. Бывает чудо, когда что-то начинает взлетать. Обычно это интернет-сервис, который взлетает на каких-то вещах типа Twitter. Это другая история. Я ею не занимаюсь. Не то что не понимаю, но мне это не очень интересно. Это работа, по сути дела, на эмоциях общества, конечного потребителя. И она вообще является очень локальной, потому что учитывается специфика того места, где ты живешь. Любой В2С бизнес всегда локальный. Возьмете Uber— он не универсальный. Uber условно в Дубае и Uber в Москве— это две разные компании. Потому что пользователь по-разному пользуется этим сервисом там и здесь. Если с этой точки зрения, то взлет этих историй построен совершенно на других вещах: бренд, развитие, все остальное.

Когда я говорю про В2В бизнес, в нем компаниям для того, чтобы построить мирового уровня продукты, нужно потратить несколько лет. Компания не может так просто вый­ти и сказать: вот у меня суперпродукт — берите. В компаниях, где еще замешано производство, это еще более сложно. Потому что в производстве наступает второй риск — это дебетовое финансирование. У меня на полках магазинов лежит мой товар. Он может лежать 60 дней, 90 дней на реализации. Мне платят постфактум. Вряд ли магазин предложит предоплату. Он говорит: положи мне на полку и пусть лежит, я буду продавать. А производство требует: заплати мне вперед для того, чтобы произ­вес­ти.

Если производство свое, то это еще дополнительные риски: построить, запустить производство и так далее. И эту часть у нас в России разу­чились воспринимать и понимать. Потому что в СССР это всё происходило каким-то чудом, непонятным для людей образом.

Думали Госплан, Госснаб. Произвел, сдал, и всё хорошо. И это общественности никак не касалось.

А сейчас новых производств запускается не так много, тем более — технологических. Поэтому здесь, мне кажется, очень важно понимать эти циклы.

— Последний, наверное, тогда вопрос. Как выходить из неудачных проектов, когда выходить? Давать ли неудачному проекту второй шанс?

— Неудачный проект — он не может быть просто неудачным проектом, надо смотреть— почему. Сразу оговорюсь, предпринимателю, который прошел через неудачный проект, давать шанс надо всегда. Это правило номер один. С точки зрения проекта: можно ли его возобновить? Вы знаете, здесь сложная, конечно, история. На нашем примере поясню. Почему я люблю глубокие технологические моменты? Потому что в высокотехнологических проектах в любом варианте накапливается интеллектуальный капитал. И у нас бывают случаи, когда компания, кажется, не взлетает, но мы понимаем, что она идет технологически впереди многих. И дальше поворачивается чудесный случай, и компания начинает просто-напросто лететь. Здесь важны глубокий анализ и терпение. И понимание анализа, что в компании может идти неправильно. Иногда это может решить новый лидер, другие менеджеры. И у нас такие случаи были, когда мы приглашали нового человека возглавить компанию, и всё в ней менялось. Технология не изменилась, ничего не изменилось, поменялся человек. Бывает и так, что открываешь какое-то абсолютно новое партнерство, находишь партнера, который комплементарно сложил 2 штуки, получается 1 плюс 1 — 4. Просто их суммарное предложение превышает всё, чего можно было достичь поодиночке. Эту часть весьма важно учитывать.