«Вы были в очереди на Серова? — Конечно, что за вопрос! — Мы были в очереди на Серова, мы там и познакомились. — Вы стояли на Серова до того, как вынесли двери в ЦДХ или после? — Мы стояли во время, иначе как бы мы познакомились. Когда толпа спрессовалась, я вытянул ее из клубка курток и шарфов и поставил рядом. — И на Айвазовского стояли? — Нет, нас провели без очереди…»
Несмотря на близость Нового года, холод и эпидемию гриппа, люди штурмуют музеи. Ажиотаж.
Если раньше работало правило — иди в начале, после открытия, пока еще народ не распробовал, то сейчас очередь выстраивается чуть ли не с первых дней. Кажется, что она, эта очередь, просто следует за выставками. При одном условии — должно быть представлено великое, проверенное временем, классическое. Невеликое надо вписывать в контекст — политической борьбы, битвы мракобесов с прогрессорами, сексуально-запретного — чтобы привлечь публику. Классика же работает сразу.
Но всё же не очень понятно — почему картины, которые висели спокойно в тихих пустых залах, без единого посетителя, теперь собирают аншлаги? Рафаэль в Москве впервые, положим, но Серова люди знают по хрестоматийной «Девочке с персиками» и Айвазовский — художник из учебника, про «Девятый вал».
Такое ощущение, что люди вдруг почувствовали себя в полном праве и по-хозяйски, не обращая внимания на некоторое высокомерие арт-сообщества, осваивают классическое искусство. Присваивают. Пока деятели культуры вырабатывают критерии художественного и обсуждают с президентом, где грань между хулиганством и перформанс-провокацией, очередь голосует ногами и интернет-кликами. Все билеты проданы.
Третьяковка решила пойти дальше, предлагая зрителям освоить новые пространства. На очереди — XX век, современное искусство. Начали с русского авангарда. На проект «Интенсив XX» — совместную акцию Московского метрополитена и ГТГ — я случайно наткнулась на станции «Парк Культуры». На эскалаторе — поднимите утренние тяжелые веки — стенды с Кандинским, Малевичем и Татлиным. Поначалу даже и не поймешь, что это — реклама лекций, реклама выставки? Яркие, дерзкие, веселые картины — на фоне белых стен тоннеля. Сложный, как будто бы непривычный массовому глазу русский авангард, будучи помещен в городскую среду, оказывается понятным, простым и родным. Рядом с картинами Петрова-Водкина и Ларионова уже немыслима реклама зубных клиник и обуви на рыбьем меху, и в этой победе искусства над хаосом и дурным вкусом есть оптимизм и особый уют обустройства внутри культуры. Зрители-пассажиры запрокидывают головы и смотрят вверх с интересом и удивлением.
Персонажи картины Петрова-Водкина «Девушки на Волге» и вовсе выходят из рамы и становятся фоном для селфи: прохожему предлагается сделать фото рядом с ростовой фигурой, выложить картинку с хэштегом акции и получить скидку на билет на Крымский Вал. В итоге музей получит очередь на Лентулова, Малевича и Кандинского, а массовый зритель будет вольготно чувствовать себя на территории, где до сих пор хозяйничал только искусствовед. Хотя приемы авангарда создали визуальную историю XX века и зритель миллион раз имел с ними дело, но вряд ли мог бы объяснить, что это Петров-Водкин или Татлин. Теперь сможет. И купит билет.
Искусство становится такой же частью жизни, как Большой театр и цирк. Всем надо, все хотят, все идут.
На выставке Рафаэля — все возрасты и сословия, количество людей ограничено только размером зала: девочки с карандашами, красавицы с косами и ресницами, умницы в очках, мамы разной степени восторженности, пожилые интеллектуалы с женами, делового вида мужчины лет сорока. Смотрят экраны гаджетов, но Рафаэль перевешивает. «Я скоро буду», — шепчут в телефон, а сами фотографируют картины и хвостом ходят за экскурсоводом.
В Москве множатся курсы искусствоведения. Очные, заочные, онлайн, по архитектуре, по одной картине, по периодам, странам, эпохам. Люди пробираются по метро и пробкам, чтобы послушать про римскую бетонную революцию и искусство Северного Возрождения XV века. В работе им это вряд ли понадобится, но они строчат конспекты, провожают преподавателя до метро, проходят тесты и сдают зачеты. И пытаются пробраться на лекции в университеты, контрабандой. «Все дела переделаю в воскресенье — и наслаждаюсь, отдыхаю», — говорит моя подруга, подписанная на курс «Введение в историю искусства». «Я вам позвоню и похожу на ваши лекции, проведете?» — спрашивает юный менеджер у византиниста из МГУ.
Тайну этой общей страсти пока никто не объяснил. Возможно, мадонны Рафаэля и портреты Серова — как коты в интернете: успокаивают и делают человека лучше. Он уже не такой раздраженный и злой в момент, когда переступает порог музея. Посмотрел — и сам сделался хорош. Действительно, не уходят люди из залов. Подходят к картине, смотрят, отходят, опять смотрят. Намаливают ее. Церковь — она для воцерковленных, а Веронезе и Караваджо универсальны, подходят всем, вне зависимости от конфессии и символа веры.
Диалог в Пушкинском, за пять минут до закрытия. С трудом выходят с Рафаэля люди, нехотя, как будто плывут в тягучей медленной воде.
— Есть у вас билеты на «Декабрьские вечера»? Сколько стоят самые дешевые?
— По сто рублей, входные.
— Дайте два!
