Денис Карагодин, правнук расстрелянного крестьянина Степана Карагодина, расследует дело своего прадеда и намерен «привлечь к ответственности в процессуальном порядке на основе актуального законодательства всех лиц, виновных и причастных к его убийству». Расследование ведется с 2012 года, есть специальный сайт, материалы доступны на русском, английском, немецком и польском языках. То есть акция масштабная.
В рубрике под названием «Убийцы» перечислены 90 человек, в том числе и те трое, кто непосредственно расстрелял Степана Карагодина по постановлению Особого совещания НКВД СССР 12 января 1938 года. Убийцы подразделяются на палачей, «прямых виновных», «достоверно причастных», список обширен — от водителя «воронка» до Николая Ежова, стоявшего во главе расстрельного ведомства, от Иосифа Сталина до сотрудницы машбюро. «Есть и на других лиц, данные будут внесены в ближайшее время», — сообщается в конце списка.
Очередной новостной повод в длинной истории — внучка Николая Зырянова, одного из тех, кто расстреливал, написала письмо Карагодину-правнуку и покаялась за деда. Карагодин-правнук отпустил грехи: «Я протягиваю Вам руку примирения, как бы ни тяжело это мне сейчас было сделать (помня и зная всё). <...> Живите со спокойной душой, а главное — с чистой совестью. Ни я, ни кто-либо из моих родных или близких никогда не будет ни в чем Вас винить». Как будто она в чем-то виновата и правнук имеет право судить внучку. И широкая поддержка — Денис, ты молодец, они ответят, эти сталинские палачи, интервью, заголовки «Герой отомстил Сталину за деда», обещания, что всё только начинается.
Что начинается — не очень понятно. Процесс над палачами? Я не адвокат, но, похоже, тут есть фундаментальная проблема — мертвые не могут защитить себя. Даже покаянием.
Один из аргументов, выдвигаемых сторонниками Карагодина, — старт к проговариванию национальной травмы Гражданской войны и репрессий. После обсуждения, мол, возможно окончательное примирение.
Но загляните в интернет, где люди откровенны: один готов каяться и тащить на суд толпы деда-энкавэдэшника, второй желает этих деда и внука линчевать прямо сейчас, третий готов простить правнука сталинского наркома, но только в обмен на освобожденную им жилплощадь, четвертый хотел бы судить Сталина, пятый — Ленина, шестой требует наказать царя Николая II за Кровавое воскресенье и развал империи, седьмой намерен переименовать станцию метро «Войковская» и казнить палачей царской семьи, восьмой до сих пор участвует в Белом движении, девятый спешит доказать, что красные спасли в итоге Россию, десятый, напротив, предъявляет большевикам счет за потерю исторических территорий России, распад СССР и нынешнюю Украину. У каждого есть своя версия реальности, список виновных и мартиролог.
Вместо поминовения жертв, скорби об обыденности зла и размышлений о том, как получилась та кровавая каша, в которой были перемолоты комиссары, крестьяне, корнеты, инженеры, артисты и чекисты, можно, конечно, взалкать справедливости и заняться ее восстановлением.
Справедливость — великое чувство. Но страшно им руководствоваться.
Я, как потомок тех, кого выселяли, у кого отнимали и кого ссылали, тоже могу назначить себя искателем справедливости. Дом бабушки по матери реквизировали под правление колхоза, семью выселили, живность и еду забрали — кулакам не полагается, малых детей — на холод, брата моего прадеда должны были расстрелять как особо злостного, но он сбежал с семьей и сгинул где-то по дороге в Казахстан, прадед и прабабушка умерли друг за другом скоропостижно, от инфаркта или инсульта, кто теперь разберет.
Семья второй бабушки лишилась небольшой собственной фабрички, открытой в 1914 году и конфискованной в 1919-м. Подробности — за семью печатями, никто ничего не рассказывал, семейную тайну я случайно обнаружила, роясь на сайте архива Кировской области.
Я знаю всё про жажду справедливости. Она так сильна, что я хочу держать ее в узде. Чтобы ненароком не порезало в клочья всех вокруг.
Карагодин хочет судить Сталина и сотрудников его ведомств. Кого судить мне? Ленина из мавзолея? Я даже боюсь безупречности нашей семейной истории — никого не убивали, не арестовывали, не судили, не ссылали. Боюсь — из-за риска впасть в фарисейство и пожелать отмщения по принципу «око за око».
Да, лично мне с предками повезло, но даже если бы не повезло — в предъявлении палаческого исподнего деда-разбойника мне видится бесстыдство ветхозаветного Хама.
В желании публичного обвинения, покаяния и наказания я не вижу ничего, способствующего примирению, наоборот, вижу разделение на тех, кто имеет право судить, и тех, кто должен каяться и стыдиться. Хотя виновные и безвинные — умерли. И теперь держат ответ не перед тройкой при НКВД или Басманным судом, а перед судом последней инстанции, в прямом, высшем и окончательном смысле.
В Сахаровском центре иногда играют спектакль по воспоминаниям и дневникам потомков палачей и советской номенклатуры «Второй акт. Внуки». Там как раз про вину и раскаяние. Самым отвратительным персонажем оказался герой, который желал прямо сейчас исправить зло, которое совершили его дед или отец. Немедленно, не сходя с места демократизировать, устроить революцию, отменив предыдущую, сделать людям хорошо по своему разумению. Деятельным раскаянием искупить, так сказать. На этом неуютном саморазоблачительном спектакле я думала о том, что лучшее раскаяние для потомков — если они считают себя виноватыми в чем-то — направить свою пассионарность в любые другие сферы, кроме той, где они могут решать за других. Лучшее деяние — в неделании. Всего лишь перестать совершать революции, перекапывать мемориальные кладбища и переставлять памятники.
Расследование Карагодина обнажило тревожное — никто ни с кем не согласен, все хотят справедливости, никто не хочет любви.
Уверена, что нет способа наказать мертвых, не нанеся вреда живым.
И это тот случай, когда дурной мир лучше хорошей гражданской войны. Войну за справедливость нельзя вести без милосердия и прощения.
