Сергей Шнуров: «Я не отношусь к людям, как к дебилам»

Сегодня предводитель группировки «Ленинград» Сергей Шнуров — возможно, самый популярный российский музыкант. Его песни становятся мемами, его заработки называют рекордными, а его рабочий график перегружен. В сентябре на «Первом канале» стартует новое ток-шоу с его участием, а 25 августа «Ленинград» даст сольник в столичном «Известия Hall». Шнур крайне редко дает большие интервью, но он нашел время для общения с обозревателем «Известий».

— В советские годы ходило выражение «утром в газете, вечером в куплете». Если «куплет» заменить на «интернет», выходит похоже на твой сегодняшний метод — ты как будто стараешься не пропустить ни одного злободневного события. Олимпиада, покемоны и прочее моментально отмечаются твоим комментарием, стишком, песенкой...

— Неправда. Я могу на что-то вообще не реагировать. Например, мы сейчас с тобой сидим, разговариваем, передо мной компьютер. Может, в эту секунду что-то интересное в мире происходит. А я вот не реагирую (улыбается). Все зависит от того, есть ли у меня свободное время. Вот недавно в отпуске в Америке мне не фига было делать и я написал про покемонов и Олимпиаду. Не потому, что очень хотел отреагировать, просто сложилось так. Сидел, смотрел новости и что-то сочинил.

— Если тебе в Америке делать было нечего, почему не поехал отдохнуть поближе — скажем, в Сызрань?

— В Сызрани то же самое было бы. Кроме Австралии, Северного и Южного полюсов, я почти везде в мире был. И в принципе везде делать не х… Но моей жене в Сызрани вряд ли бы понравилось. А в Америке ей нравится. Туда мы и ездим, поскольку я — бабский угодник (улыбается).

— Сейчас эра социальных сетей. Без них «Ленинград» достиг бы, или, скажем так, удержал бы нынешний уровень популярности?

— Меня не интересуют рассуждения в сослагательном наклонении. Все эти разговоры: «А если бы вы не ругались матом, вы бы не были таким популярным…» и т.п. Так можно обо всем сказать. Если бы у вас не было рук, вы бы не играли на гитаре. А без ног вы не станете бегуном… Что есть, то и есть.

Просто я человек, выросший на улице, и понимаю принципы уличной драки. А в ней как? Вот лежит кирпич — так бери его и мочи. Главное, чтобы не замочили тебя. Правил нет. Так же и в продвижении своих проектов и песен — мне по фигу, чем пользоваться: интернетом, телевидением, прессой. Делай, что можешь, — и всё.

— Но результат при этом может получаться разный. Сейчас тебе, выражаясь уличным языком, прет: успех, востребованность, достаток. А если перестанет переть?

— Возможно такое.

— И ты озлобишься, станешь реагировать на мир без иронии и нарочитого пофигизма. Жена уйдет…

— Жена вряд ли уйдет, потому что она меня любит. А разлюбить меня сложно. Это первое. Второе: в принципе я группу «Ленинград» закрыл в 2008 году. И всё, что сейчас происходит, я рассматриваю как деятельность пенсионера, который по какой-то причине вернулся в свою прежнюю трудовую сторожку. Я — трудящийся пенсионер. Мне уже все до лампочки, на опрятную старость я себе заработал. А сегодня продолжаю интенсивно вкалывать исключительно для собственной радости.

— Кроме «Ленинграда» у тебя был «Рубль». Почему ты его закрыл? Выступал бы периодически, как Ник Кейв с Grinderman.

— Мне неинтересно находиться в одном жанре. С «Рублем» я решил задачу мажорного рок-н-ролла на русском языке, хотя столько разговоров было о том, что русский для подобной формы не годится. Я показал, что могу и так. А песни «Ленинграда» не играл ровно два года и тем самым повышал стоимость его акций. Об этом тоже не стоит забывать.

— Ты понимаешь, почему тебе, образно говоря, всё прощают — от твоей индивидуалистской позиции до лексики и манер? Скажем, Макаревич, Шевчук, Арбенина, Нойз МС и некоторые другие твои коллеги сталкивались с различными проблемами. А с тебя как с гуся вода. Потому что считают тебя за шута?

— Макаревич занимает жесткую позицию. А у меня позиции нет, я — не определившийся, беспартийный и всё такое прочее. Я в эти игрушки не играю. Ни либеральный, ни патриотический дискурсы меня не интересуют. Это всё — не о главном разговор. И потом, я действую абсолютно в рамках закона. А прощают, не прощают… Кого-то нужно обидеть, чтобы тебя прощали. Я же человек добрый. Пытаюсь всех понять.

У меня нет к кому-то сугубо негативного отношения. Даже к тем депутатам и православным активистам, которые что-то произносят в наш адрес. Они — несчастные люди, как и все мы, заложники непонятной, абсурдной ситуации. Нет тех, кто стопроцентно выигрывает в этом казино.

Хотя согласен, что я — скоморох. Выступаю преимущественно для народа — занимаюсь, по сути, площадным искусством. То, чем на Руси занимались скоморохи. У меня и медведи в принципе уместны на сцене. Я этого не боюсь и не стесняюсь. И к року не имею никакого отношения. Мне интересен площадной цирк. Приехало наше шапито, и мы показали вам представление. В наших спектаклях (наверное, лучше их так называть) кукольный петрушка побивает кукольного полицейского. Вот и всё.

Я отношусь к тому, что делаю, как к искусству. Помнишь манифест футуристов — «Пощечина общественному вкусу». Но это же не пощечина, а форма выражения. Плевать на общественные вкусы невозможно. Вот и я раздаю такие «пощечины». Но они не болезненные. Без хамства, издевательства и какого-то негатива. Я никого не считаю хуже себя. Мы все существуем на равных. У меня нет отношения к людям, как к дебилам. Что присутствует, кстати, у довольно многих артистов. Я вижу в человеческих проявлениях какие-то смешные, очаровательные моменты. И та же «телка на лабутенах» не является ужасом. Она прекрасна по-своему (улыбается).

— Без малого десять лет назад появилась книга Максима Семеляка об истории «Ленинграда». Не поторопились? Ты действительно считал тогда, что о группе уже пора слагать биографический труд?

— По-моему, Семеляку просто издательство заказало такую книгу. И, кстати, удачно получилось. Вышла книга, и вскоре «Ленинград» закрылся. Довольно красиво. Она заканчивалась многоточием. Сейчас он пишет продолжение.

— Костя Кинчев мне не раз говорил, что не хочет книгу о себе, об «Алисе», поскольку книга — некий итог жизни, а его история еще продолжается.

— Я очень легко отношусь к таким ритуальным вещам. Не вижу в них каких-то символов. Книга и книга. В ХХI веке вообще всё это мало значит. Книги сейчас и Плющенко пишет. Так что к этому нужно проще относиться.

— Заметил, что у «Ленинграда» после «лабутенов» прибавилась немалая аудитория, которая по этому хиту вас и меряет, слабо представляя предшествующий путь группы.

— Меня это не смущает. 99% населения земли группу Eagles знают по одной песне. Ну и что? Есть группы, которые тот же процент населения вовсе не знает (смеется). А вообще не стоит переоценивать песни и вызываемые ими рефлексии. Это разные вещи.

Я, например, стараюсь делать песни так, чтобы их было удобно выть. Вот тяжело тебе, тащишь ты 50-килограммовый мешок с сахаром или цементом, вдруг запел «лабутены», и стало чуть полегче. Вот функциональное назначение любой, блин, песни.

— Дебютный альбом «Ленинграда» в конце 1990-х продюсировал гениальный «аукцыонщик» Леня Федоров, который вообще-то «сам себе я» и по сторонам особо не отвлекается. Как повлияло на тебя его внимание?

— Он дал нам правильное понимание того, чем мы занимаемся. Показал, что дело не в словах и не в нашей так называемой музыке, а в энергии. Если она есть — мы существуем.

— Ты хотя бы иногда спорил с ним в тот период?

— Какое там! Где тогда были мы, и где Леня? О чем спорить? Можно было только внимать. Что я и сделал. Внял. И вот теперь, собственно, результат. Кстати, когда в 2002-м я впервые хотел закрыть «Ленинград», именно Федоров убедил меня это не делать. У нас была судьбоносная встреча в ресторане поезда Москва – Санкт-Петербург. Пьяная вечеринка на двоих, где я ему жаловался, что всё задолбало, группа зашла в тупик. Но он нашел какие-то слова, изменившие мое настроение.

— До «Ленинграда» ты играл совсем другую музыку в команде «Ухо Ван Гога». Если бы затея со ска-панковской веселухой так эффективно не сработала, мог бы вернуться туда, откуда начинал, — к тому же «Уху»?

— Не думаю. В «Ухе Ван Гога» был этакий отстраненный постмодернизм. Очень много игры. Тогда же вообще Петербург воспринимался как столица декаданса. А сейчас в нем, наоборот, много витальности.

Я посмотрел какие-то репортажи с нынешних молодежных питерских вечеринок, и там вполне такой Нью-Йорк 1980-х — по стилю, атмосфере. Напоминает фильм «Жидкое небо». Хотя этот фильм тоже декадентский, но жизнеутверждающий — во всяком случае, в нем нет ощущения увядания.

— Есть несколько знаковых и одновременно трагичных фигур русского рока: Александр Башлачев, Майк Науменко, Егор Летов. Кто из них тебе ближе всего?

— Науменко я очень много слушал в детстве. Даже бывал на его концертах. Наверняка он на меня сильно повлиял — своим подходом к песням, простотой, бытописательством. Летов, на мой взгляд, недооценен. Думаю, пройдет время, и отношение к нему изменится. Он действительно фигура знаковая, большая, мощная. А Башлачева я как-то никогда особо не слушал. Он мне не близок, вероятно, по тем же причинам, что и группа «Калинов мост». Мне чувствуется тут попытка спеть на языке, которого уже нет. Эта «русскость», поход в старину — не мое кино.

— А как ты различаешь в жизни и искусстве стилизацию и естество? Это ведь принципиально и для тебя, и для Питера?

— Всё зависит от качества исполнения. Классная стилизация становится естеством. Хорошая копия иногда превосходит оригинал (улыбается). Петербург, конечно, город искусственный — в широком смысле этого слова. И искусства в нем много, и искусственности. Типа Северная Венеция, итальянская архитектура и всё такое… Или Ленинградский рок-клуб, где команды играли вполне себе английскую музыку. Всё это — подражания. В Петербурге естественность искать не нужно. Просто искусственность и есть наша естественность, вот! (Улыбается.)

— И еще теперь всем известно, что «В Питере — пить». Как раз накануне нашей встречи прокуратура города на Неве закончила проверку данного твоего опуса и постановила, что это не пропаганда алкоголизма, а сатира. Проверяли по запросу местного депутата, с привлечением психологов, педагогов, терапевтов и философов. Сколько уже вокруг «Ленинграда» и Шнура таких гротескных разбирательств... Не сам ли ты порой генерируешь подобный резонанс? Или вокруг действительно немало тех, кто всерьез сражается с твоим творчеством?

— Как-то так случилось, что моя фигура стала выявлять абсурд окружающей действительности. Абсурд этот вялотекущий, его какое-то время можно и не замечать. А потом он вдруг проявляется в виде каких-то официальных документов, заявлений и становится очевидным. Мне это нравится и вполне устраивает. Осознание того, что мы живем в абсурде, очень важно. Я эту тему педалирую, этим дышу и живу. Но бучи вокруг себя не инспирирую. Боже упаси!

К счастью или нет, весь шум вокруг «Ленинграда» происходит сам по себе. Будь я Люцифером, мощной демонической фигурой, я, конечно, специально вызывал бы такую реакцию. Но, к сожалению, это не так.

Вот скажем клип «В Питере — пить». Я выложил его в интернет, совершенно не ожидая той отдачи, которая получилась. Обычная песня. Предполагал, что у нее будет достаточное количество просмотров, но не более того. Как я мог заранее знать, что кто-то из депутатов увидит там пропаганду алкоголизма? И статьи-то такой нет в УК РФ. Это говорит о том, что у нас есть юридически необразованные депутаты. Но я же не виноват. Не я их посадил в Думу (смеется).

— Ты сейчас снимаешься в ток-шоу «Про любовь» на «Первом канале». Это — тоже ради собственной радости?

— На самом деле меня сильно и долго уговаривали. Не то чтобы я туда рвался — так сложилось. Производители программы решили, что это будет интересно. Сейчас я понимаю, что, наверное, действительно интересно. Хотя никаких смыслов в телевизоре искать не стоит. Шоу и шоу — жвачка для глаз.

— Не интересовался, зачем именно тебя позвали?

— Задавал подобный вопрос. Мне объяснили, что таким образом хотят «немного оживить картинку». У меня, слава богу, нет написанного текста — несу полную отсебятину. Понятно, что половина из нее в эфир не пойдет. Тем не менее это позволяет мне чувствовать себя в кадре и в этой программе довольно раскованно. Зачем им это нужно? Они же правду мне всё равно не скажут. А мне это нужно по нескольким причинам.

Во-первых, я люблю заниматься непрофильными делами. Чтобы просто разгрузить голову и отыскать новые идеи. Во-вторых, любое свое занятие воспринимаю как возможность чему-то научиться. Теперь пойму, как устроено ток-шоу. Если бы я не снимался в сериалах, не участвовал в телепроектах, то вряд ли бы додумался до тех клипов, которые ныне делает «Ленинград».

— А новые альбомы, судя по некоторым твоим высказываниям, «Ленинграду» больше выпускать незачем?

— Я давно воплю: перестаньте записывать альбомы! Их никто не слушает. Нет носителей — нет альбомов. Всё же элементарно. А все эти контракты с рекорд-лейблами — по инерции, по затухающей идет. Но находиться впереди инерционного процесса — значит всё равно падать вниз. Ничто уже не будет так, как раньше. Нужно придумывать новые формы. Это самое интересное. Мы живем в очень крутое время.

— Почему?

— Потому что всё меняется.

— А что меняется, кроме технологий?

— Форма, конечно. Надо находить новые формы коммуникации. Если раньше ты мог ограничиться квартирником и на следующий день проснуться знаменитым, то сейчас это не сработает. Нужно нечто иное. В общем, надо в рамках возможностей делать невозможное, и это время предоставляет нам такую возможность. Извини за каламбур. А если следуешь трендам, то всегда приходишь вторым.