Пять историй о войне
С начала войны — 22 июня 1941 года — прошло 75 лет. Тех, кто воевал, осталось уже очень мало. Но даже те, кому в 1941-м было совсем немного лет, помнят этот день. Для кого-то он оказался страшным, кто-то в силу возраста испугаться не успел, а кто-то, опомнившись от шока, сразу пошел записываться в добровольцы. Своими воспоминаниями люди, пережившие войну, поделились с «Известиями».
Георгий Данелия, режиссер (22 июня 1941 года ему было почти 11 лет):
«Наша задача была — поймать Гитлера»
— Я хорошо помню этот день. Мы на лето поехали с мамой в Тбилиси и с моей теткой, братьями и сестрами жили в деревне Дигоми. Сейчас это уже район Тбилиси, а тогда — дикая деревня, по ночам шакалы выли.
И вот 22-го приехала мама, и все стали говорить, что началась война. Но мы, дети, так обрадовались! Потому что до этого мы смотрели хронику «Если завтра война». И мы знали, что или завтра, или послезавтра мы победим. И наша задача была — поймать Гитлера. Кто-то пустил слух, что Гитлер в Тбилиси скрывается. И все ходили и смотрели — а может быть, это Гитлер? Так я помню начало войны. Как что-то радостное.
Вы себе не представляете, какие тогда были ощущения. Сейчас ведь все уверены, что мы сильная страна и мы всех победим? А тогда это было в сто крат больше. Нам это еще в школе внушили. Ну и у взрослых было такое же убеждение.
Да, мы были маленькими, но и в этом возрасте уже знали, кто такой Гитлер. Сразу появились карикатуры — такой ма-а-а-ленький Гитлер. Совсем маленький-премаленький. И у него малюсенькая обезьянка Геббельс, его рисовали как мартышку. А про Гитлера мы знали, что у него усы и челка.
Поначалу никакого страха не было. А потом оказалось, что мы не можем в Москву вернуться, что отец на фронте. Потом над Тбилиси стали самолеты летать, раненые появились. Я два года отучился в Тбилиси, а в 1943 году мы вернулись в Москву. Я проехал через всю разрушенную страну — толпы нищих, беспризорных.
В Москве тоже было нерадостно — затемнение. Вы можете представить, что на улицах не горело ни-че-го? Все окна зашторены. Если не зашторены — расстрел. Мы жили в Уланском переулке, и там были какие-то специальные фонари, которые светили только вниз. Машины не могли с фарами ездить. Полная тьма. И всё это сохранилось в памяти.
Мой отец тогда работал в «Метрострое», и он строил бункеры для главнокомандующего. И когда заканчивали строить, то оказывались в тылу у немцев — метростроевцы же были под землей, им не видно было, где они находятся. И они раза три возвращались через линию фронта. Отец мне тогда ничего не рассказывал. Это я уже потом узнал.
Оказывается, если бы немцы вошли в Москву, отец должен был взорвать всё метро. У него были полномочия. Но это он рассказывал даже не мне, а кому-то из друзей. А когда он умер, уже мне рассказали.
А моя тетка, Верико Анджапаридзе, приезжала в 1941 году в Москву и останавливалась у нас дома. Потом она рассказала, что ушла во МХАТ, а окна не зашторила. А свет горел. И когда отец вернулся домой, его забрали и должны были расстрелять. И если бы не Качалов, Тарханов, Станиславский, Немирович-Данченко, которых привела Верико, то его бы расстреляли. Они его вытащили.
Ирина Ракобольская, начштаба 46-го Гвардейского Таманского полка ночных бомбардировщиков, «ночная ведьма» (22 июня 1941 года ей был 21 год):
«Когда закончилась речь Молотова, я заплакала»
— 22 июня мы сидели дома у моей подружки Лены Талалаевой и готовились сдавать экзамен по теоретической физике. Это ведь было время сессии, конец третьего курса. Вдруг позвонил один мой приятель и говорит: «Девушки, включите радио, сейчас будет говорить Молотов. Кажется, о войне с немцами». Мы включили радио и услышали речь Молотова о том, что немцы напали на Советский Союз. Когда она закончилась, я заплакала.
Вышел Ленкин отец (он был известный врач, профессор, доктор наук) и говорит: «Что?» Я отвечаю: «Вот, война началась». И мы поехали в университет на Моховую. Там в большой аудитории собралась вся молодежь — комсомольцы, некомсомольцы, после заявления Молотова приехали все. На собрании мы приняли решение: признаем себя мобилизованными партией и правительством. Мы же уже взрослыми были, поэтому родителей не спрашивали.
Мама в это время была в деревне с внуком, моим племянником, и ничего не знала. Поэтому мне не с кем было делиться. А через день у нас в университете открылась школа медсестер. Мы же не имели никакой военной специальности. А кому во время войны нужны физики, математики, историки? Никому. Нужно идти воевать.
Ощущения войны не было, оно появилось позже, когда над Москвой летали белые фонари, город был затемненным, а на площадях рисовали улицы и крыши, чтобы ввести противника в заблуждение. Но обстановка с каждым днем становилась всё более военизированной.
Только прошла первая неделя, нас всех собрали и отправили в Рязанскую область. Колхозники были призваны на фронт, сено гнило и кто-то должен был его убирать. Приехали в Рязанскую область, а там — полчища комаров, началась малярия. Первым заболел мой будущий муж Дима Линде, он тоже был студентом физфака, потом — друг Мишка. Я малярию подхватила позже, уже на фронте.
Владимир Этуш, актер (22 июня 1941 года ему было 19 лет):
«Я увидел немецкую машину с флагом»
— Как я узнал о начале войны? Я не узнал, я увидел. Мы с друзьями из Щукинского училища шли по улице и вдруг увидели немецкую машину — на ней флаг был немецкий. Она ехала на огромной скорости. Какая у нас была реакция? Мы растерялись, не поняли, почему здесь оказался немецкий автомобиль, да еще мчится на такой скорости. Ну а потом выяснилось, что это ехал немецкий посол, чтобы вручить Молотову ноту об объявлении войны. А когда я пришел домой, мама мне сказала, что началась война.
Ну а потом уже всё закрутилось. Как дома всё это обсуждалось, я, к сожалению, уже не помню. Это было очень давно. Но мама сказала: «Вот, война началась». А потом уже объявляли в эфире.
Василий Лановой, актер (22 июня 1941 года ему было семь лет):
«Страшно не было. Было интересно — столько самолетов увидеть»
— Я плохо помню те события. Мне было семь лет. Помню только, что мы с сестрами ехали на Украину, на нашу родину. Мама отправила нас на лето к бабушке с дедушкой. Поэтому о том, что началась война, я узнал на станции Абамеликово. Мы ехали без родителей, нас везли кондукторши. Сошли мы 22 июня в пять утра на станции Абамеликово, это между Одессой и Винницей. А там уже летели самолеты бомбить Одессу. Так я и узнал, что это война. Страшно не было. Было интересно — столько самолетов увидеть.
А вернулись назад мы в 1944 году. Три года с нами не было матери. Она должна была приехать через две недели, но не приехала. Потому что осталась работать на химическом заводе. И чуть ли не на второй день там стали разливать противотанковый «коктейль Молотова». А через пять дней, пока настраивали станок, 72 человека получили полное уничтожение нервной системы рук и ног. Страшно вредная жидкость была. Вот я и хоронил много лет спустя маму инвалидом I группы, а отца — инвалидом II группы. Так что вот как всё это начиналось и как кончилось.
Все эти три года мы жили с дедушкой и бабушкой. Я и две сестры. Четыре, семь и 10 лет. Мне было семь. Три с половиной года так жили. Вот такие вот дела.
Олег Табаков, актер и режиссер (22 июня 1941 года ему было почти шесть лет):
«Мне стало казаться, что за каждым кустом сидит немец»
— Мне было неполных шесть лет. И я был единственным ребенком в семье. Родители, тридцати с чем-то лет, поехали отдыхать к близлежащим к городу зеленым насаждениям. Всё было радостно, весело, солнце сияло.
А потом вдруг появился велосипедист с выпученными от ужаса глазами и сказал: «Что вы здесь делаете? Что вы здесь делаете? Война началась с немцами!» И после этого, как мне теперь вспоминается, солнце зашло за тучи и мне стало казаться, что за каждым кустом сидит немец.
Едва ли не первый раз в жизни я испытал страх. Буквальный страх за свою жизнь.
Отец ушел добровольцем на фронт, и начались сложности. Он был начальником санитарного поезда, был отрезан от основной группы, и были сложности с деньгами — аттестат к нам пришел спустя год с лишним после начала войны. Трудно было, голодно.
