Тридцать лет назад произошла чудовищная беда, случилась небывалая катастрофа — ядерный взрыв на четвертом блоке Чернобыльской атомной станции. Из-за разгильдяйства, халатности персонала, из-за дури операторов произошел взрыв.
И волна небывалой силы подняла на воздух каменные плиты, бетонные конструкции, железные фермы. Вырвала с корнем реактор и разбросала вокруг радиоактивный уран и графит. Все это полетело вниз, осыпая поля, города. Ветер подхватывал ядовитые частицы и нес по всему белому свету.
Мгновенно пожелтели леса.
Вот они стояли изумрудные, весенние, прекрасные, и вдруг пожелтели, будто пришла поздняя осень. Стали убегать звери: кабаны, лоси, мчались прочь от этой ядерной смерти. Улетали птицы, уползали жуки, муравьи, божьи коровки. Всё уносилось от страшной аварии.
И только люди мчались навстречу этой беде.
Двигались эшелоны с войсками химзащиты. Их дивизии располагались в лесах, ставили палатки и сразу стремились к станции ликвидировать аварию. Вертолетчики, которые еще недавно воевали в Афганистане, на машинах, быть может, пробитых пулями из автоматов и пулеметов душманов, летели к реактору и бросали в зияющее жерло свинцовые чушки, чтобы погасить невидимый страшный пламень взрыва.
Кругом стояли брошенные, пропитанные радиацией бульдозеры, грузовики. На стоянках химочистки машины покрывались бритвенной пеной так, что не было видно даже колес. Стенали люди, которых забирали из деревень и везли прочь, спасая от беды. И когда с солдатами химзащиты я входил в дома, еще играло радио.
Забивали скот, коров расстреливали и кидали в скотомогильники, чтобы спасти окрестность от зараженного радиацией скота.
Ликвидаторы шли к сияющей на солнце, окутанной металлической злой дымкой станции по странной траектории, которую проложили им радиометристы. По траектории, которая спасала их от радиации. Они бежали, пригнув головы, как будто под пулеметными очередями.
«Я о Чернобыле не из газет вычитывал.
Я не примкнул к витиям и ораторам.
Я двигался с войсками химзащиты,
Тушил пожар и кашлял в респиратор».
Мне, писателю, удалось увидеть эту чудовищную аварию. Когда четвертый блок, этот страшный накаленный уголь из графита и урана, стал медленно опускаться вниз, прожигая бетон, все страшились, что уголь достигнет грунтовых вод и взорвет все окрестные подводные ручьи и озера. Тогда произойдет еще более страшный взрыв.
И под эту бетонную пяту шахтеры стали бить штольни, чтобы там установить холодильную установку и не дать этому углю, этому радиоактивному кому прожечь бетонный подпятник.
Я помню, как голые по пояс, потные, яростные донецкие шахтеры катили вагонетки, выгребая оттуда землю, как они работали день и ночь в неистовом порыве. Когда я вошел в штольню, проник в ее глубину, я поднял руки и касался руками бетонной плиты. И мне казалось, что я держу на своих руках взорванную станцию и тоже не даю этому углю, этому кому смерти опуститься вниз.
Ученым необходимо было понять розу ветров, как она разносит по окрестностям нуклиды, ядовитые газы и ветры. И в жерло реактора решили бросить дымовую шашку, чтобы по направлению дымов определить розу ветров. Был поднят вертолет, чтобы сфотографировать летучий дым. И я поднялся в этом вертолете. Мне сказали, что он будет висеть в воздухе не более трех минут: этого времени достаточно для того, чтобы сделать снимки. Однако мы провисели над реактором целых 15 минут. Вертолетчики в кабинах были окружены свинцовыми плитами, я же находился в фюзеляже. Я смотрел на дымящееся жерло, на это страшное дупло, которое вело в саму адскую преисподнюю.
Когда опустился на землю, мой карандашный дозиметр зашкаливало. Я получил боевую дозу.
Самые сильные впечатления — это дезактивация третьего, соседнего с четвертым, блока. Светлое пространство, в котором сверху сквозь дыры, пробитые упавшим ураном или графитом, под разными углами падают синие солнечные лучи. На полу лежат крохотные частицы радиоактивного графита и урана. Каждая из них смертоносна, каждая несет гибель. За пределами этого помещения за толстым стеклом выстроились длинные очереди солдат войск химзащиты. Им надлежало по приказу командира ворваться в это пространство, схватить лежащий у порога маленький веник и совочек, мчаться к тому или к другому ядовитому кусочку, черпнуть его, нестись обратно и швырнуть эту страшную ношу в мусорный контейнер. Солдаты бежали, хватали веник, совок, сметали в совок ужасную беду и швыряли ее в металлический контейнер. А потом, когда выходили из этого помещения и снимали бахилы, я видел, что бахилы полны пота, хлюпающего и страшного.
Говорят, что Чернобыль символизировал неспособность советского государства к выживанию и что с Чернобыля началось затухание и погребение Советского Союза.
Это не так.
Чернобыль был символом перестройки. Чернобыль породил в народе, в специалистах такое смятение, муку, безалаберность, такое отсутствие дисциплины, брожение умов, такое падение ответственности, что те, кто в другое время соблюдали бы абсолютно воинскую дисциплину, распоясались настолько, что начали ставить свои веселые и страшные эксперименты.
Чернобыль был символом перестройки, во время которой такие же бестолковые, безалаберные и безответственные люди стали экспериментировать с великим государством, с великой государственной машиной и запороли ее, разрушили, разграбили и уничтожили.
Я побывал в Чернобыле два года тому назад. Удивительное зрелище. Город Припять, который тогда поражал меня своей новизной, своими удивительными прекрасными домами, проспектами, садами, Парком культуры, кинотеатрами, этот город зарос лесом. Лесом заросли дворы, улицы.
Мхи и лишайники цеплялись и ползли по ступеням домов культуры, магазинов. Колесо обозрения с линялой желтой и красной краской стояло, оплетенное ветвями деревьев. В этом лесу всё молчало, не было птичьих голосов. Видимо, так же в джунглях покрываются лианами, зарастают древние цивилизации.
Я поклонился этим местам, поклонился тем чернобыльцам-ликвидаторам, которых уже нет среди нас, и тем, кто доживает свой век и кому, быть может, снятся страшные чернобыльские сны. И подумал о нашем великом многострадальном и непобедимом народе, который в час беды бросается на помощь своей стране и закрывает ее своей грудью.
