«Наша цель — чтобы в Большой театр шли не «на люстру», а на спектакль»

Большой театр вступил в юбилейный год. О прошлом и будущем главного театра страны обозревателю «Известий» рассказал генеральный директор ГАБТа Владимир Урин.

— У Большого театра позади 240 лет славной истории. Первый театр России, один из лучших в мире. Будет ли он столь же успешен в следующем 240-летии?

 — Это зависит от того, что будет происходить в театре. Бренд сам по себе ничего не определяет. Он лишь позволяет концентрировать возможности, усилия. Наша цель — чтобы в Большой шли не только «на люстру», «на здание», а прежде всего на спектакль.

С другой стороны, мы занимаемся делом, где спрогнозировать успех невозможно. Все, казалось бы, складывается: и режиссер, и художник, и дирижер замечательные, и кастинг хороший, и работали вроде бы с интересом, а прихожу на последние прогоны и понимаю: не складывается. Или другой случай — блестяще проходит премьера, а дальше спектакль начинает сдуваться. А бывает, в силу производственных обстоятельств выпускаем еще не сложившийся спектакль, но дальше он вдруг начинает дышать…

Есть спектакли, интерес к которым продолжается и год, и два, и три. Вот это для меня самое дорогое. Значит, что-то угадали. Потому что будет успешен спектакль или нет, определяют зрители, безусловно. Пусть даже специалисты дают на 90% позитивную оценку.

 — Именно так оценили вашу последнюю  премьеру — «Вечер современной хореографии».

 — Да. Прием был замечательный, и в театральных круга говорят, что это интересно. А будет или не будет этот спектакль принят публикой, давайте посмотрим. Пройдет время, и мы это поймем. Еще совсем недавно на одном из концертов современной хореографии в Большом — я тогда еще работал в Театре Станиславского —  такие «бу» доносились сверху, такие реплики… При этом на сцене было достаточно интересно, с моей точки зрения.

 — Зритель Большого стал прогрессивнее?

 — Зритель Большого очень разный: от предельно консервативного — это люди старшего поколения, более всего приверженные традиционному классическому оперному и балетному искусству, и до современных молодых ребят. Недавно зашел на «Героя» («Герой нашего времени», балет Юрия Демуцкого. — «Известия») и увидел, что половину зала составляют те, кому до 30. Подобное вообще не свойственно оперному театру на Западе. Там в театр ходят люди, которым за 50. 

— Что из наследия Большого театра вы хотели бы вернуть? Взять с собой в будущее?

 — Очень хотел бы вернуть времена, когда Большой собирал со всего Советского Союза лучших: в одном спектакле было одновременно 4–5 звездных имен. Но эта эпоха безвозвратно ушла. Так же как ушло театральное время — в том понимании, в котором оно было в Советском Союзе в 1960–1970-е. Это объективные театральные процессы.

Но сознавая, что мы живем в XXI веке, нужно сделать всё, чтобы самые талантливые из тех, кого рождает Россия, имея возможность выступать по всему миру, выступали бы и в Большом театре. Чтобы здесь ставили самые талантливые режиссеры — и наши, и зарубежные. Чтобы Большой не боялся рисковать, доверяя постановки и должности молодым. Вспомним, сколько лет был Юрию Григоровичу, когда он был назначен главным балетмейстером…

Я, может быть, говорю общие слова, но в каждом конкретном случае для меня это важно. На самом деле 240 лет — фантастическая цифра. И сцена Большого театра действительно уникальная. Здесь какая-то потрясающая аура, которая выявляет всё талантливое.

 — Что нужно сделать, чтобы талантливое в Большом не иссякало?

 — Интересно или не интересно работать в Большом — вот единственная конфигурация, интересующая талантливого человека. Мир сегодня открыт. И как только в оперной молодежной программе, например, появляется способный певец, скажем, имярек Иванов, максимум через полгода о нем становится известно импрессарио всего мира. Заставить Иванова работать в Большом театре, если ему неинтересно, невозможно. 

— Вопрос гонораров вторичен?

— Гонорары, которые выплачивает Большой театр, абсолютно сопоставимы с европейскими. Более того, чем значимее театр, тем меньше он платит артистам. Потому что у певца возникает зависимость — для него становится важным спеть именно в этом театре.

 — От чего  бы вы хотели отказаться в следующем 240-летии?

— Не хотел бы, чтобы туда отправились амбиции, существующие у определенной части людей. Их непогрешимость, убежденность в том, что они поймали птицу счастья. Этим людям интересно всё что угодно — положение, деньги, звания, роль, но не репетиция, не спектакль как таковой. 

Не могу принять, когда интересная работа — творческая, принципиальная — быстро сходит со сцены только потому, что зритель к ней отнесся сложно, так скажем, а театр ничего не сделал, чтобы спектакль сохранить, — пусть бы он не часто, но шел и собирал свою публику.

Не хотел бы, чтобы сохранились некоторые особенности проката спектаклей. Вот, например, выпускается премьера, на нее собраны лучшие силы, а приходишь на десятый, пятнадцатый показ — и узнать спектакль не можешь. А нужно, чтобы и эти спектакли выглядели как премьерные. Раньше в Большом театре так и было. Очень жаль, что позиции утеряны и вернуть их при том количестве спектаклей, что мы играем на всех наших площадках, очень непросто. Особенно при сегодняшней организационной и финансовой модели.

 — В чем ущербность этой модели? Почему стали хуже петь и танцевать?

— Эта проблема сугубо оперная. В балете мы ориентированы на собственную труппу. А в опере большая часть певцов, которые еще совсем недавно пели в спектаклях Большого театра, были приглашенными. Более того, составы постоянно менялись — сегодня артист имярек спел, а завтра, когда идет тот же блок, у него контракт в другом театре. В спектакль вводится новый исполнитель, часто не один, тем самым нарушается художественная целостность постановки.

Поменять эту систему мы сейчас пытаемся. Договариваемся с певцом, что в ближайшие 2–3 года он обеспечивает спектакль, стараемся максимально планировать — если раньше было планирование на сезон, то сейчас  — на два или даже на три. Всё, что будет в сезоне 2016-2017 годов, я знаю по числам. А все, что будет в сезоне 2018–2019, — по премьерам.

Это первая сторона вопроса. Вторая — укрепление собственной труппы. Нужно, чтобы выпускники молодежной программы приходили работать в Большой. И только когда свободны от обязательств в своем театре, ехали выступать в другой. Но это очень медленный процесс. Селекционная работа. На опыте Театра Станиславского я знаю, что по настоящему Александр Титель (главный режиссер МАМТа. — «Известия») собрал труппу к «Войне и миру»: все 70 партий, которые есть в этой опере, обеспечивали певцы театра. Для этого понадобилось без малого 20 лет работы.

— То есть оперная труппа Большого в данный момент не собрана?

— Я бы сказал иначе. Бывают времена, когда целая группа исполнителей вырастает в поколение. Так в Театр Станиславского пришло поколение «Богемы», как я его называю. Они выросли в очень серьезных певцов и уже стали средним поколением, во многом определяющим стиль театра. Удастся ли такое поколение собрать в Большом, будет ясно лет через десять.

Хотя, бесспорно, сегодня в спектаклях Большого выступает много очень талантливых людей самых разных возрастов: это и Анна Нечаева, и Агунда Кулаева, Игорь Головатенко, Андрей Жилиховский, Светлана Шилова, Ольга Кульчинская. Всех мне не назвать. Список огромный. Кто-то уже в штате работает, кто-то поет как приглашенный солист, кто-то еще в молодежной программе занимается. Но при этом сказать, что труппа сегодня имеет яркое собственное лицо, свое поколение, я бы пока не осмелился. В отличие от балета, где поколения есть и можно проследить, как они меняются. Ну а на оперу, я уже знаю, мы затратим невероятные усилия.

 — Так медленно идет процесс пополнения труппы?

 — Судите сами. За то время, что я здесь, мы с Туганом Сохиевым взяли семь человек. Не только тех, кто закончил молодежную программу, но и тех, кого мы позвали из других театров. Вот сейчас в конце сезона собираемся пригласить трех певцов — с моей точки зрения, очень талантливых. 

— В театре сложилась управленческая конфигурация в составе вас, музыкального руководителя Тугана Сохиева и руководителя балета Махарбека Вазиева. Право главного художественного решения принадлежит генеральному директору?

— Я никогда не приму решения (даже будучи убежден в его правильности), если музыкальный руководитель и руководитель балета возражают. Вот пример. У нас был уже целый ряд репертуарных наработок, когда мы объявили, что пост руководителя балета займет Махар Вазиев. Сейчас он приступил к работе, наверняка внесет свои предложения, и уверяю вас, я все их рассмотрю. Мы обязательно должны договориться. Творческие дела — вопрос общего обсуждения. Я могу настоять на каких-то административных решениях, но в этом случае мы действуем только вместе, обязательно согласовав позиции.

 — Раньше в Большом был художественный руководитель балета. Теперь просто руководитель. Это понижение статуса?

— Ни в коем случае. Руководитель балета налаживает взаимодействие с педагогами-репетиторами, заботится о пополнении и воспитании коллектива, обеспечивает как текущий репертуар, так и выпуск премьер. Но применять понятие «художественное руководство» в отношении человека, который сам не ставит спектакли, мне кажется не совсем правильным. Руководитель балета в большей степени администратор, организующий работу. Она включает в себя и творческую часть — формирование репертуара. Но все-таки организационная составляющая здесь важнее.

— На сайте театра представлен блок премьер текущего сезона — пять российских и пять иностранного происхождения. Этот паритет случаен или наметилась тенденция?

— Абсолютно случаен. Может так сложиться, что вообще весь сезон будет русским, а следующий сезон — западным. Главное здесь — совпадение материала и постановщиков: режиссера, дирижера. Когда мы обсуждаем какое-либо название, всегда возникает вопрос: кто может это поставить? Вот возник проект с «Героем нашего времени», и очень тяжело, в борьбе и спорах сложилась постановочное трио: Кирилл Серебренников — режиссер, Юрий Посохов — хореограф, Илья Демуцкий — композитор. Когда они выпускали спектакль, то, кажется, друг на друга уже смотреть не могли. А сейчас замышляют новую работу. Не знаю, какой будет результат, но идея потрясающая — мы ее поддержали.

— Кого еще планируете пригласить?

— Веду переговоры с Полом Лайфутом и Соль Леон по поводу эксклюзивной постановки. Договариваемся с Джоном Ноймайером о совместной работе с Гамбургским балетом. В течение сезона премьера пройдет и в Гамбурге, и в Москве.

В следующем сезоне с Екатеринбургом сделаем совместный проект, посвященный операм Моисея Вайнберга. Екатеринбургский театр поставит «Пассажирку». Мы привезем этот спектакль в Москву и к этому времени приурочим еще события — премьеру «Идиота» и конференцию, посвященную творчеству композитора. Есть планы поработать с Дмитрием Черняковым — речь идет о сезоне 2018–2019 годов. Сейчас вместе с ним ищем материал. 

— Свою книгу о Большом театре презентовал Соломон Волков, и вы при этом присутствовали. В музыкальных кругах у него репутация человека, склонного к искажению фактов. Вас это не смущает? 

— Чем больше взглядов, тем лучше. Я не отношусь к людям, которые говорят: давайте создадим монументальный труд о Большом театре и дадим некие усредненные оценки. Глубоко убежден, что по поводу театра должны быть высказаны разные точки зрения. Вот сейчас Би-би-си сняли фильм («Большой Вавилон» Марка Франкетти и Ника Рида. — «Известия»). Когда меня спрашивают, есть ли там неправда, я отвечаю: нет, это правда автора. Из таких авторских правд пусть и складывается история. 

— Вы не устали от Большого театра?

— Я иногда наблюдаю за артистами, особенно балетными. Вот он танцует последний акт, и, кажется, сил уже не осталось. А дальше выходит на аплодисменты: раз, второй, третий — и, получив энергетику благодарного  зала, меняется настолько, что я уверен: он снова готов станцевать этот спектакль от начала до конца.  

Со мной происходит нечто подобное. Усталость возникает в моменты отчаяния, когда что-то не выходит. И всё равно позитивного больше. Веры и надежды больше, чем неверия. Хотя бы потому, что Большой театр уникален с точки зрения возможностей — организационных, финансовых и, конечно, творческих. Здесь работают потрясающе талантливые люди. Хотя повторюсь: иной раз бывает день, когда просто руки опускаются. А потом премьера прошла, все получилось — и думаешь: ну в общем всё нормально…