Это был кровавый карнавал, это был Хэллоуин по старому стилю. На исходе пятницы, 13 ноября, силы зла вырвались из нижнего мира и свободно, нагло, как будущие хозяева, прокатились по центру Парижа, расстреливая прохожих и посетителей ресторанов. Силы зла захватили концертный зал, где выступала рок-группа «Орлы смертельного металла». И смертельный металл обрушился на зрителей.
Неизбежная реакция на такое событие — вереница клишированных медийных картинок. Вот сограждане несут цветы к местам, где лилась кровь, а люди мира — к посольствам и консульствам. Вот узнаваемые здания в разных частях планеты подсвечиваются цветами флага пострадавшей страны. Вот сотни тысяч людей выходят на улицы, скандируя: «Нас не запугать!» Трогательные ритуалы элоев.
Конечно, устрожаются меры безопасности: проверки на дорогах, обыски в аэропортах. Потом, может быть, направляется военная экспедиция в далекую восточную страну, выбираемую более-менее произвольно. Экспедиция за чем? Да за новыми поводами для терактов.
Поводы, а не причины — вот на что наше внимание обращают прежде всего. «Это вам за Сирию!» — якобы орал один из подонков в Париже. А за что был Мадрид-2004? Вроде бы за Ирак. А за что теракт 9/11 в США? За поддержку Израиля? Или в целом за глухоту к правильной вере?
Но если проходит пять или десять лет и новый снаряд не падает в ту же воронку, то громкий теракт, после которого, казалось, мир никогда уже не станет прежним, переходит в разряд информационных теней, навек поселяется в новостных архивах и «Википедии».
Бдительность спецслужб постепенно слабеет, а люди начинают жить по-прежнему, утешаясь испытанной истиной о том, что в автокатастрофах люди все равно гибнут и в больших количествах, и регулярнее.
Впрочем, для Парижа это уже второй снаряд, попадающий в одну и ту же воронку в течение года, ведь был еще и январский расстрел редакции «Шарли эбдо».
Можно и нужно говорить об опасности международного терроризма, о необходимости всем вместе взяться за руки и сообща бороться с этим злом, не щадящим ни одну страну, но нельзя не видеть, что террор во Франции имеет свои особенности.
Франция и в целом объединенная Европа сталкиваются не столько с внешним вторжением, сколько с предвестием гражданской войны.
Враг внутри, и никакими заморскими экспедициями, никакими бомбежками на краю света его не победить.
Про парижских террористов уже сейчас известно, что это были очень молодые люди, без акцента говорившие на языке Вольтера. И если Британия после всех мер, принимавшихся после терактов 2005 года в лондонском метро, вырастила Джихади Джона — террориста нового типа с произношением чуть ли не оксфордским, то свои джихади жаны растут, видимо, и в Сорбонне (вырос же там когда-то Пол Пот).
Когда-то Европу объединяло христианство. Теперь, когда христианские атрибуты затушевываются где только можно, у Европы остались, кажется, лишь две объединительные скрепы.
Во-первых, это права сексуальных меньшинств. Мы уже усвоили: к Европе относятся только те страны, в которых проходят гей-парады, а где они запрещены, там не Европа. Недаром украинская Верховная рада, гомофобская в массе своей, приняла недавно закон о запрете на дискриминацию геев исключительно для того, чтобы не утратить перспективу безвизового въезда в ЕС.
Вторая же скрепа ЕС — это мигранты из Африки и Азии. Каждая европейская страна должна их иметь. Даже крохотные Латвия и Эстония получили свои квоты и будут вынуждены их выбирать.
В СССР выращивали «новую историческую общность — советский народ». На базе мигрантов, главным образом мусульман, в ЕС возникает своя «новая историческая общность», которую можно назвать «европейская нация ислама» (ЕНИ).
Эта общность ничем не связана с уходящими в прошлое национальными государствами континента, зато всем обязана общеевропейской бюрократии. Идеальные граждане Соединенных Штатов Европы, кто бы что ни говорил об их неважных манерах.
Поэтому смехотворны требования об интеграции приезжих в культуру и общество туземцев: с какой стати будущее Европы должно интегрироваться в ее прошлое?
Так идея единой Европы, подобно матрешке, содержит в себе мессианскую идею халифата. Идеи такого рода во все времена привлекательны для отморозков.
Без реэкспорта радикальной молодежи, всех этих джихади джонов, жанов и фрицев, вряд ли были бы возможны нынешние успехи ИГИЛ. Невозможны они были бы и без поддержки отдельных ближневосточных князьков и отдельных спецслужб, но это уже отдельный разговор.
Сейчас Франция жаждет мести, но у нее нет хорошего выбора. Это называется «трагедия»: когда любое решение ведет к роковым последствиям.
Бессмысленно прятать голову в песок и оттуда продолжать токовать про толерантность и мультикультурализм. Это значит — дожидаться, когда не восемь террористов захватят концертный зал, а восемьдесят — весь центр Парижа. Это значит — регулярно платить кровавую дань силам зла и рассчитывать на то, что забывчивый обыватель ко всему притерпится.
Возможно, гнев французов уйдет в песок военной операции, в песок сирийской пустыни. Такая операция может быть полезной для мира в целом, но террористическую угрозу для самой Франции, как уже было сказано, она серьезно ослабить не сможет.
Закрытие границ, введение чрезвычайного положения — эти меры французского правительства намекают нам еще на один путь. Если последовательно идти этим путем, то нужно избирать президентом Марин Ле Пен и восстанавливать национальное французское государство, в контексте которого, с опорой на традиционные ценности, только и возможно какое-то решение проблемы мигрантов, включая и культурную, цивилизационную ассимиляцию.
Но это означало бы конец европейского проекта, конец амбиций Европы как одного из мировых центров богатства и силы. Более того, это могло бы означать и возрождение старых антагонизмов, характерных для эпохи расцвета национальных государств — например, франко-германского.
Где есть трагедия (далеко выходящая за рамки гибели конкретных людей в конкретный момент времени), там нет места ни легковесным советам, ни тем более злорадству. Злорадствуя, мы не только кидаем камни в стеклянном доме, уже имея у себя за спиной немало разбитых стекол. Мы еще и показываем поверхностное понимание проблемы — понимание, увы, не поднимающееся выше уровня «Шарли эбдо».
