События прошлой недели, включая драматическое выступление президента Владимира Путина на заседании Генеральной Ассамблеи ООН, его вызвавшую много дискуссий встречу с президентом Бараком Обамой и, конечно, начало действий российской авиации против ИГИЛ и других террористических групп в Сирии, — всё это стало мощным проявлением новой российской дипломатии силы. Пока еще не вполне ясно, к чему может привести такая дипломатия.
На Западе представляется, что российская дипломатия основывается на трех принципах. Во-первых, Россия всё еще продолжает искать общее поле для взаимодействия с Соединенными Штатами. Во-вторых, Россия не собирается подстраиваться под внешнюю политику Америки. Наконец, все усилия Вашингтона и Брюсселя, которые продолжаются уже более года, повлиять на политику Москвы посредством санкций и изоляции не увенчались успехом.
Некоторые российские комментаторы, которые следят за вполне цивилизованными и ведущимися в деловой атмосфере встречами Обамы и Путина, а также государственного секретаря Джона Керри и министра иностранных дел Сергея Лаврова, предполагают, что ими, может быть, открывается новая страница в истории американо-российских отношений. Готовность США участвовать в переговорах военных ведомств после долгого перерыва, вызванного событиями на Украине, представляется им свидетельством в пользу этого предположения.
Подобный оптимизм, вероятно, не обоснован. Разногласия между Россией, с одной стороны, и Соединенными Штатами вместе с Европейским союзом, с другой стороны, выходят за пределы сюжетов, связанных с Сирией и даже Украиной. Они обусловлены фундаментальной природой нынешнего миропорядка. Согласно той позиции, которая преобладает в Вашингтоне, поведение России в Сирии является неконструктивным или того хуже, а на Украине так и попросту опасным. С этой точки зрения Россия представляет собой страну, которая, проиграв холодную войну, испытывает серьезные экономические трудности, но при этом оказалась неспособна построить демократию западного типа и имеет мало подлинных союзников. Когда государства такого рода сталкиваются с объединенной силой и совокупной мудростью США и ЕС, им в соответствии с представлениями политической элиты Запада следует с энтузиазмом принять их требования.
Те, кто разделяет эту позицию, полагают, что в период правления Бориса Ельцина Россия предпринимала усилия по вступлению в клуб западных держав и что Запад в целом был готов принять Россию, закрывая глаза на ее видимые недостатки. Но теперь Россия не только отказывается играть по правилам этого клуба, но и по существу пытается мобилизовать мир против международной системы, созданной совместными усилиями демократических победителей в холодной войне.
Начиная с войн на Балканах 1990-х годов Соединенные Штаты и ЕС постепенно привыкли играть роль глобальных экономических и политических регуляторов. Этот подход сформировался не мгновенно. В начале 1990-х администрация старшего Джорджа Буша и многие представители Республиканской партии, включая сенатора Джона Маккейна, не испытывали никакого энтузиазма по поводу вовлечения США в конфликт в бывшей Югославии. Однако как только стало ясно, что Соединенные Штаты и их европейские союзники могут добиться своих целей с минимальными издержками и без участия наземных войск, образовался новый интервенционистский консенсус между республиканцами и демократами в США, с одной стороны, и между США и ЕС — с другой. И тот факт, что Ельцин и особенно министр иностранных дел Андрей Козырев были готовы принять этот консенсус, сыграл существенную роль в этом процессе.
Западный консенсус базировался не только на прагматических интересах, но и на растущем ощущении, что распад Варшавского блока и коллапс Советского Союза являются признаком «конца истории» — начала новой демократической утопии, которую все правильно мыслящие люди должны быть готовы поддержать. Новые члены Европейского союза, большая часть которых имеет исторические претензии к России, настаивают на ценностном единстве с Западом и лоббируют так называемую Старую Европу в пользу усвоения их подозрительности к России. И это только подкрепляет западные усилия добиться от России согласия вести себя как разгромленная нация, которой следует пройти период реабилитации подобно тому, как это сделали после Второй мировой войны Германия и Япония, признать свои ошибки и понять свое подчиненное место, прежде чем качать права.
Даже после того как к власти пришел Путин, Россия вела себя осторожно и пыталась не бросать вызов западному консенсусу, продолжая сотрудничать с Вашингтоном и Брюсселем, несмотря на увеличивающиеся разногласия с ними. В 2007 году Путин произнес знаменитую Мюнхенскую речь, в которой он объяснял растущее неудовольствие России игнорированием Америкой и Европой ее позиции и обвинял Запад в двойных стандартах. Эта речь удивила многих, если не большинство собравшихся в Мюнхене представителей американской и европейской внешнеполитической элиты. Один бывший американский посол, известный своим прагматизмом, сказал мне, что речь Путина «не будет способствовать успеху» дальнейшей интеграции России в сообщество государств Запада, что всё еще представлялось приоритетной целью Москвы. И это была еще одна из самых спокойных реакций на эту речь.
И тем не менее при всей своей внятной аргументации и откровенности речь Путина всё-таки не стала источником сильного беспокойства, поскольку она не давала ясно понять, какую конкретно цену придется заплатить Западу, если он не примет доводы России. Как могли убедиться российские официальные лица, государственные деятели и комментаторы в Соединенных Штатах и Европе имели очень ограниченный интерес к российскому анализу международной ситуации. Так Россия осознала, что только ее действия, которые затрагивают интересы Запада, а не интеллектуальные доводы способны внести какие-то изменения в расчеты администрации США и правительств стран Европы.
И, конечно, в сравнительно скором времени Дмитрий Медведев стал президентом в Москве, а Барак Обама — в Вашингтоне. Они провозгласили новую политику «перезагрузки», и в западных кругах появилась надежда, что Россия вернется к тому, чтобы играть по правилам Европы и США.
В этом контексте поведение Путина после его возвращения на высший пост в государстве для элит Запада стало большим разочарованием. В случае с Крымом президент России оказался готов открыто использовать военную силу для того, чтобы изменить существующие границы в Европе, что ни одна большая держава не делала со времен Второй мировой войны без мандата международного сообщества — то есть если не прямо от ООН, то, как в истории с Косово, от США и стран ЕС — господствующих факторов в системе, образовавшейся после конца холодной войны.
Затем пришла Сирия, куда Путин послал военно-воздушные силы без всякого одобрения со стороны Вашингтона и Брюсселя, чтобы победить общего врага — ИГИЛ, но фактически также и для того, чтобы, действуя совместно с правительством Асада, объективно способствовать упрочению его режима. Но режим Асада — это был тот самый режим, ухода которого постоянно требовали США и их союзники. Еще хуже, с точки зрения Запада, то, что, как заявил Лавров в Нью-Йорке, российские атаки не ограничиваются ИГИЛ, но также включают в себя удары по «Аль-Нусре» и другим террористическим группам». Поскольку «Нусра» считается своего рода отделением «Аль-Каиды», это расширение сферы атаки представляется многим логичным. Однако поскольку некоторые из других групп также воюют с ИГИЛ, а некоторые сотрудничают с умеренной оппозицией, поддержанной и вооружаемой Соединенными Штатами, официальный Вашингтон находит эти действия противоречащими целям Америки.
России удалось действительно изменить ситуацию на театре военных действий. Соединенные Штаты пытались убедить своих союзников не разрешать перелеты российских самолетов, но после того как Ирак отказался следовать этим рекомендациям, Вашингтон мало что мог сделать без риска разрыва отношений с Багдадом. Теперь, когда в Сирии российские ВВС, администрации Барака Обамы, не горящей желанием вступать в прямую военную конфронтацию, остается только вести диалог военных ведомств, чтобы избежать случайных конфликтов. Но было бы ошибкой спутать этот практический кризис-менеджмент с одобрением Америкой действий России и тем более увидеть в нем свидетельство заинтересованности США в альянсе какого-либо рода.
Для того чтобы отношения двигались в этом направлении, нужно, чтобы одна или обе стороны были бы готовы к серьезным решениям, значение которых выходило бы за пределы тем Сирии и Украины. Россия должна была бы понять для себя, насколько она готова принимать геополитические и экономические последствия конфронтации с Америкой и Европой и не целесообразнее ли пойти им навстречу. Что касается Америки и ее друзей из Европы, то они должны были бы прийти к выводу, что — нравится им это или нет — опасности, проистекающие из желания дисциплинировать Россию, перевешивают любые возможные позитивные результаты от соответствующих усилий. Если в сложном мире продолжать действовать, ориентируясь только на самого себя, то по ходу истории другие будут вступать в коалицию, чтобы уравновесить твою силу. Если обе стороны придут вскорости к этим выводам, избежав сценария случайного конфликта в Сирии, то по отношению к нынешней ситуации это окажется пусть и скромным, но существенным достижением.
