Как нарочно, совпали по времени деяния организации «Божья воля» п/у активиста Д.С. Цорионова (Энтео), погромившего выставку в Манеже, и решение МВД снять с 1 ноября полицейские караулы в музеях. Начиная с этого дня учреждения культуры в деле охраны вверенных им экспонатов должны обходиться собственными силами — и средствами.
От соединения двух таких известий фигура Цорионова приобрела совсем грозный характер. Деятели культуры уже провидели явление православного ИГИЛ. Ведь, с одной стороны, решительно непонятно, что завтра не понравится православному активисту среди музейных экспонатов — не понравиться может решительно все. С другой стороны, апелляция к городовому после 1 ноября утратит даже и формальный смысл, ибо городового больше не будет, пост упразднен. Никаких препятствий для деятельности новейшего Савонаролы (точнее — Саванорыла) не усматривается.
Волнение культуртрегеров понятно. Активисты вообще тороваты на выдумку, ручаться нельзя ни за что. К тому же эффектный, прилюдный и публичный активизм-вандализм производит максимальное впечатление и попадает в заголовки новостей. Наконец, во многих случаях вандализм приводит к безвозвратной утере произведений искусства.
Всё так, но снятие караулов сулит куда более серьезные беды, чем невозбранная деятельность отдельных безобразников — тем более что безобразников можно ведь и возбранить. Они готовы озоровать, покуда некому унять, а с появлением такого аргумента, как «двушечка», склонность к активизму быстро спадает.
Иное дело — безыдейные воры. Мы не знаем, руководствовались ли грабители пирамид какой-либо формой религиозного активизма (и руководствовались ли вообще), но мы знаем, что все гробницы фараонов, кроме одной-единственной, были вынесены дочиста. Позволительно предположить, что дело было не столько в активизме, сколько в невидимой руке рынка.
Но эта же невидимая рука получает откровенное предложение начиная с 1 ноября пошуровать в музеях и сильно облегчить их золотой фонд.
Причина проста. Склонность к оптимизации — финансовой, какой же еще? — тех бюджетополучателей, которые слабы и не могут за себя постоять, и прежде была одним из ведущих направлений экономического реформаторства. Сегодня, когда положение дел с бюджетом сильно ухудшилось, оптимизация бушует сугубо и трегубо. Ассигнования режут всем, не выключая и МВД, и полицейское ведомство начинает рубить хвосты. На его месте так поступил бы каждый.
Дальнейшее развитие видится двояко. Возможно, музейное сообщество всё же явит достаточный лоббистский потенциал, используя тот аргумент, что есть некоторые учреждения — такие, как национальная опера, библиотека, музей, — без которых, казалось бы, вполне можно прожить (и Министерство финансов так и думает). Но когда и национальные образцы попадают под красный карандаш, это означает одно — «Сливайте воду, тушите свет». Нет державы без культурных образцов — есть только Буркина-Фасо.
Может быть, такая аргументация проймет, может — нет.
Если не проймет, тогда придется сокращать музейные функции. Которые, как известно, разнообразны и в современном мире всё больше умножаются, включая в себя также и научную, педагогически-просветительскую и культуртрегерскую деятельность. Но первичной, базовой функцией музея, без которой он не существует как учреждение, является хранение и сбережение экспонатов. Этой цели подчиняется остальное. В том числе и такая функция, как публичный показ.
Именно поэтому, когда не было иного способа сберечь экспонаты музея, в 1941 году коллекции Эрмитажа были эвакуированы на Урал, а в 1944 году собрание мюнхенской Старой Пинакотеки было спрятано от бомбежек в альпийских соляных штольнях. Сбережение — превыше всего.
Если государство более не в состоянии содержать полицейские караулы, охраняющие музейные ценности, значит, не в состоянии. Но тогда музейщики, верные своему последнему императиву, должны объявить, что в таком случае они не могут обеспечить свободный доступ посетителей, ибо не ручаются за сохранность коллекций.
А там уж — как Бог даст.
