«Главная задача — переформатировать деятельность участковых»
Минздав критикуют все: Счетная палата — за рост уровня смертности, онкобольные и их родственники — за отказ врачей выписывать обезболивающее, да и любой, кто сталкивался с системой здравоохранения, найдет «пару ласковых» для ведомства, отвечающего за здоровье нации. О том, как изменилась система здравоохранения, с какими недостатками
сейчас борется министерство и почему в регионах не хватает лекарств, корреспондент «Известий» Светлана Башарова расспросила главу Минздрава Веронику
Скворцову.
— Вероника Игоревна, в этом году стало уже общим местом обвинять Минздрав. Ваши коллеги-чиновники из Счетной палаты утверждают, что политика Минздрава не охраняет здоровье людей, а приводит к тому, что они быстрее умирают. И приводят статистику смертности, которая растет. Что вы можете ответить на эти претензии?
— Прежде всего я хочу сказать, что преждевременно говорить о повышении смертности. У нас увеличивается продолжительность жизни людей. Когда страна проходит такой этап, в первое время цифры по смертности растут, потому что увеличивается число пожилых людей. Но в дальнейшем смертность начинает снижаться, несмотря на то что продолжительность жизни остается высокой. Нужно, чтобы шаг снижения смертности увеличился настолько, чтобы компенсировать «постарение». Через это в 2002–2003 годах прошли многие европейские страны, в том числе Германия и Франция.
Продолжительность жизни за последние годы (с 2006 года) у нас увеличилась существенно — на 3–4 года. Это большая редкость. Наш опыт изучала Всемирная организация здравоохранения — почему вдруг у нас такой качественный сдвиг. Соответственно, у нас увеличилось число людей старше 60 лет. Их стало уже больше 23,5%.
До середины 2014 года шло поступательное снижение смертности, но потом темпы снижения замедлились. И если 2013 год мы закончили с показателем смертности 13,04 на тысячу человек, то 2014 год — 13,06. Но когда демографы Росстата пересчитали этот наш показатель, то пришли к выводу, что если бы возрастная структура населения осталась как в 2013 году, показатель смертности составил бы 12,84. Вклад «постарения» населения в показатель общей смертности оценен демографами Росстата в 1,7 процентного пункта. Об этом мы докладывали в правительство, президенту, эти данные проверялись по поручению руководства страны. Это абсолютно надежные, достоверные данные.
— Но в начале этого года уровень смертности еще сильнее повысился. Здесь какая причина?
— В I квартале 2015 года была волна повышения смертности — на 5,4%. Это было связано преимущественно с эпидемией гриппа, ОРВИ и связанными с ними осложнениями. Такая ситуация была не только в России, но и в 14 странах Европы. По этому поводу собиралась специальная комиссия ВОЗ, она выпустила очень подробные отчеты на эту тему. Был сделан вывод о том, что при подготовке вакцины не была учтена мутация (дрейф) наиболее значимого штамма, который у нас в стране был одним из доминирующих, —H3N2. Из-за этого вакцина была не так действенна, как могла бы быть. Смертность по апрелю 2015 года уже соответствовала смертности апреля предыдущего года. А в мае смертность снизилась на 5,9% по сравнению с маем прошлого года. Задача, которая перед нами стоит, — в ближайшие месяцы сохранить этот шаг в снижении смертности, и тогда мы однозначно выйдем к снижению по результатам года. Мы очень на это надеемся.
— А если ВОЗ в следующий раз еще сильнее промахнется, у нас еще больше людей умрет? Разве Россия не может сама себя обеспечить вакциной?
— У нас есть федеральный научный центр гриппа в Санкт-Петербурге. Он проводит каждый год широкомасштабный эпидемиологический мониторинг. Мы имеем информацию по тем штаммам, которые характеризуют ситуацию у нас. Но проблема в том, что грипп приходит к нам из Южного полушария, из другой части света, и там мы не можем так же тщательно отслеживать ситуацию. И так заведено, что ВОЗ собирает информацию, которая идет со всех частей света, о тех штаммах, которые себя уже проявили в новом году. И я думаю, что поскольку были действительно очень серьезные разбирательства, ВОЗ будет работать над ошибками.
— В ситуации со смертностью всё же есть хотя бы частичная вина ведомства и медиков?
— Чтобы увеличить шаг снижения смертности, мы кроме обычных мер приняли дополнительные. Мы проанализировали международные исследования о восьми основных причинах смерти — это сосудистая патология, онкология, пневмония и заболевания органов дыхания, отдельно туберкулез, циррозы и заболевания желудочно-кишечного тракта и т.д. В этих исследованиях есть технологические индикаторы — конкретные действия, которые должны быть выполнены, чтобы исход заболевания был лучше. Мы — это было впервые в стране — составили программу мониторинга 19 ключевых технологических индикаторов, чтобы посмотреть, из-за каких дефектов в оказании медицинской помощи смертность пока сохраняется достаточно высокой и какие у нас есть резервы для снижения.
С марта мы этот мониторинг внедрили во всех субъектах Российской Федерации. Хочу отметить, что в течение первого месяца — марта — только 25 регионов из 85 смогли нам предоставить все нужные показатели. Этот факт заставляет задуматься. Это значит, что у регионов не было выработано навыка системного анализа того, что происходит в здравоохранении. С апреля-мая мы ежемесячно получаем фантастически важную для нас информацию о том, над чем надо работать. Среди самых грубых ошибок, которые влияют в том числе на смертность, — отсутствие положенных лекарств на станциях скорой помощи и у бригад скорой помощи. Это ошибка, которая была выявлена не менее чем в 20 регионах. В том числе, несмотря на то что выделялись деньги, не были закуплены тромболитики (препараты, которые растворяют тромбы в сосудах. — «Известия») для бригад скорой помощи.
— Почему не было лекарств?
— Халатность на местах. Это сейчас очень быстро исправляется. Мы заложили для регионов показатель — при остром коронарном синдроме (проблемы с сосудами сердца. — «Известия») не менее чем в 25% случаях тромболизис должен проводиться на догоспитальном этапе. У нас есть регионы, где этот показатель не более 5% до сих пор (Еврейская автономная область, Астраханская область, Ульяновская область, Приморский край). И мы не просто выезжали в эти регионы и разговаривали с губернаторами. Мы направляли туда наших главных внештатных специалистов, проводили на месте дополнительные обучающие семинары. И сейчас, я надеюсь, ситуация сдвинется.
Есть и другие примеры. Важный показатель — процент выявления опухолей на 1–2 стадии. С этим у нас в 2014 году был существенный положительный сдвиг, потому что у нас проводится беспрецедентная для последних 20 лет диспансеризация, и она не формальная. Только за 2014 год мы увеличили выявляемость невизуализируемых опухолей в 1,7 раза. У нас есть регионы (Белгородская область, Воронежская область, Сахалинская область, г. Севастополь), где выявляемость опухолей на 1–2 стадии выше 60% — и это спасенные жизни. А есть регионы, где этот показатель — ниже 35% (Республика Алтай, Республика Хакасия, Республика Тыва).
Мы создали при министерстве экспертное сообщество, которое в том числе помогает нам чисто профессиональные вещи доводить до людей на местах. У нас около 80 федеральных внештатных специалистов по всем основным направлениям. И в каждом регионе мы также создали аппарат главных внештатных специалистов.
— Говорилось, что по вашему поручению «ведомство в еженедельном режиме мониторит количество смертей и вызовов скорой помощи на каждом участке, оказывающем первичную медицинскую помощь». Это «позволяет точечно реагировать на имеющиеся в регионах проблемы». Какие именно возникают проблемы?
— У нас более 60 тыс. терапевтических участков и офисов врачей общей практики. Для ежедневного контроля мы выстроили систему федеральных ответственных за каждый регион. Каждый заместитель министра отвечает за два федеральных округа. Директора департаментов, заместители директоров департаментов, начальники крупных отделов отвечают каждый за «свой» регион. Эта система работает уже больше двух месяцев. Если ориентироваться на результат 2014 года, на каждом терапевтическом участке умирает в среднем три человека за один месяц. То есть в неделю показатель чуть меньше единицы. Показатель за последние два месяца в этом году — 0,49. Это ниже, чем было в 2014 году. В 2014 году на одном участке было в среднем 11 вызовов скорой помощи. Показатель последних двух месяцев — около 8, но зато стало больше обращений в неотложную медицинскую помощь. При этом у нас есть просто тревожные зоны. Скажем, участок, где за одну неделю умирает пять человек — за неделю пять! — и параллельно 31 вызов скорой помощи. Это свидетельствует о том, что этот участок не работает: там нет нормальной работы с населением, не ведется наблюдения за состоянием здоровья людей, не проводятся профилактические осмотры. И по каждому такому сигналу мы проводим проверку. Мы провели уже много проверок, и часть случаев — это реальное безобразие на местах.
— Предусмотрена ли ответственность для врача, у которого такой «неработающий» участок, и для главного врача этой поликлиники?
— Принять решение по конкретному врачу может только главный врач, а принять решение по главному врачу — региональное министерство здравоохранения. Так устроена система. Мы можем проводить работу по повышению ее эффективности. Потому что деятельность любого участкового врача не должна сводиться только к лечению заболеваний, которые уже есть у человека. Он должен заниматься и профилактической работой. У нас 26% взрослых еще не больны, но имеют факторы риска заболеваний — гипертонию, нарушения жирового обмена и толерантности к глюкозе. На каждого проживающего на участке должна быть карта здоровья, где будет прописан интегральный риск этого человека. И по уровню этого интегрального риска все прикрепленные к участку должны быть разбиты на группы здоровья. Те, кто имеет высокий и средний риск, должны наблюдаться, то есть врач должен напоминать о постоянной терапии, которую должен получать человек, о коррекции образа жизни. Если эта профилактическая работа проходит в постоянном режиме, то резко снижается число острых заболеваний и вызовов скорой помощи. Мы должны сейчас — это главная наша задача — переформатировать деятельность участкового врача, фактически заставив его заниматься медицинским сопровождением здорового человека. Сколько времени уйдет, чтобы эту систему перевернуть? Может уйти немало, но мы сделаем это все равно.
— Вы говорили, что министерство знает об этих участках, где есть очевидные нарушения. А известно ли министерству, какую все-таки ответственность несут люди, которые там работают?
— Известно. В эти населенные пункты выезжали сотрудники министерства, сотрудники территориального Росздравнадзора. Информацию мы довели до губернаторов. Какие наиболее частые причины того, что такие вещи возникают? Главная — нехватка кадров в первичном звене. Но мы же формируем целевой прием в вузы по запросам регионов. Он уже составил свыше 50% от всех студенческих бюджетных мест и свыше 75% от мест в интернатуру и ординатуру. И у тех регионов, которые об этом заботятся, уже нет проблем с кадрами. У нас на 14% увеличилось число врачей на селе за 3 года, на 5,5% — в амбулаторно-поликлиническом звене.
— Но вы не ответили на мой вопрос: те работники поликлиник, у которых смертность высокая, их увольняют? Или они не виноваты, потому что кадров не хватает и они не имеют возможности справиться со своими обязанностями?
— Вы должны просто понять: смертность высокая не потому, что в поликлинике погубили конкретного человека. Смертность высокая потому, что у врачей пока неправильный формат работы.
Они не уделяют время профилактике и контролю за состоянием здоровья прикрепленного населения. Чтобы упростить задачу и снизить нагрузку на каждого участкового врача, мы начиная с 2013 провели несколько важнейших пилотов. Во-первых, мы пересмотрели всю документацию, которую ведут участковые, и ее существенно сократили. Осталось только три документа, которые они заполняют. А было 18 или 19. Кроме того, мы четко определили, какие документы выписываются врачом, какие — средним медицинским персоналом, какие — регистратором.
Второе. У нас сегодня 66% всех рабочих мест врачей в первичном звене компьютеризированы. И мы сделали типовую программу рабочего места врача с выходом в медицинскую библиотеку, необходимую информационную базу, где можно посмотреть протоколы и порядки оказания медицинской помощи. Мы разработали систему помощи врачу по выбору лекарственного препарата. Он может посмотреть, как сочетаются между собой препараты, не исключают ли они друг друга. Это существенно сокращает время на так называемую побочную работу, не связанную напрямую с пациентом. Еще с советских времен было закреплено 12 минут на одного пациента. Мы нашли возможность закрепить для первичного осмотра 15 минут, но что самое главное — меняется структура внутри этих минут. Потому что раньше из 12 минут только 40% шло на непосредственное общение с больным, остальное время тратилось на заполнение бумаг. Сейчас врач не менее 10–12 минут может уделять именно больному.
Третий момент. Мы провели пилотные проекты по изменению функционала врач-медсестра и дали специально подготовленным медсестрам возможность ведения доврачебного приема для хорошо известных хронических больных. И в том случае, если хронические больные приходят, чтобы им выписали рецепт, измерили давление, дали направление на анализ крови, — это может делать медсестра. И люди в итоге оказываются очень довольны. Важно, чтобы все эти нововведения и нормативные изменения эффективно внедрялись во всех регионах. К сожалению, некоторые регионы пока продолжают работать по-старому.
— Как надо работать, вы сейчас рассказали. Но я еще раз хочу уточнить — когда организовать работу в поликлинике так не получается, виновные находятся?
— Все уголовные дела вы знаете. Потому что когда есть нарушения и от этого человек пострадал, всё это выносится в прессу и широко обсуждается. Несколько случаев таких за последнее время было. Это нарушения, которые фиксирует Росздравнадзор, он передает это в Генпрокуратуру, открываются уголовные дела. Есть административные нарушения — когда штрафы за некачественную медицинскую помощь налагаются на медицинскую организацию.
— Получается, что Счетная палата сделала необъективные выводы о том, что к повышению уровня смертности привело неэффективное управление здравоохранением? Почему, по вашему мнению, СП делает такие выводы и критикует Минздрав чуть ли не каждый месяц?
— Я не хочу это комментировать. Для нас это вопрос сложный.
— Нынешняя глава СП Татьяна Голикова раньше сама была министром Минздравсоцразвития. Что вам пришлось менять после прихода на пост министра, в чем отличие работы той команды от вашей?
— В целом мы сохранили преемственность стратегии, но есть и существенные отличия. Во-первых, мы не отделяем себя от регионов. Если строго придерживаться буквы закона, то Минздрав должен создавать нормативную базу и контролировать через Росздравнадзор, что происходит в отрасли. А всё остальное — полномочия регионов.
Это привело к замене единой национальной системы здравоохранения региональными системами, значительно отличающимися между собой. Когда мы провели скрининг системы где-то в начале 2013 года, мы были шокированы тем, что мы увидели. Тем, как тратятся деньги на местах, как они тратятся в каждой больнице и в каждой поликлинике.
Мы выявили огромное количество нарушений. Например, мы перечисляем деньги в учреждение, а у него вдруг оказывается кредиторская задолженность. Его руководство говорит, что не хватает на лекарства, мы просим отвести нас на склад. Нас ведут на склад, а там все ломится просто от лекарств. Но они закупают не то, что им надо, а то, что можно купить через промежуточные каналы, так чтобы заработать проценты. Скажем, учреждение занимается соматической патологией, а закупает огромный склад психотропных препаратов. Они уже просрочены наполовину, их начинают выкидывать. Наша первая задача заключалась в том, чтобы мы были одной командой с регионами. И мы тогда обсуждали вопрос о том, можно ли, как у Минобороны, вертикализировать всю систему. Чтобы федеральный Минздрав мог руководить выстраиванием системы, назначением людей, как это делают силовые ведомства, — в округах, в районах.
— И с вами сейчас согласовывают региональных министров, так?
— Согласовывать начали с 2011 года. С 2012 по 2014 год сменилось 29 региональных министров здравоохранения в связи с отсутствием результатов их работы.
Второе направление, которым занялась именно наша команда, — единая методология качества оказания медицинской помощи. У нас не было никогда национальных клинических протоколов. И получалось так, что даже на территории одной московской больницы в соседних отделениях одно заболевание лечили по-разному. Это было соревнование между академическими медицинскими школами. На сегодняшний день у нас создано уже 1,2 тыс. этих клинических протоколов. Через систему главных внештатных специалистов мы пытаемся их внедрить — иногда с боем, потому что людям, которые привыкли 10–20 лет работать по-другому, очень сложно перестраиваться.
Еще одна важная тема — внедрение непрерывного медицинского образования. С конца 2013 года и в течение всего 2014 года мы провели в 17 регионах пилотные проекты по дистанционным программам непрерывного образования для участковых терапевтов, педиатров и врачей общей практики. Очень хороший результат. С 1 января 2016 года это во всей стране будет работать. То есть мы фактически библиотечные часы отводим для каждого участкового врача, чтобы он мог повышать свою квалификацию.
— Нападки на Минздрав были не только со стороны СП, но и со стороны Федеральной антимонопольной службы. В начале года ФАС сделала вывод, по сути, о бесполезности Росздравнадзора. Какие претензии считаете обоснованными?
— Во-первых, не было вывода о бесполезности Росздравнадзора. Напротив, в докладе ФАС был сделан вывод, что Росздравнадзор не нарушает антимонопольное законодательство, а также высказаны предложения по контролю качества в системе здравоохранения.
Вообще ФАС может проверять любую другую контрольно-надзорную службу только по теме соблюдения антимонопольного законодательства. И меня удивил сам факт, что одна контрольно-надзорная служба проверяет другую, а также дает рекомендации по совершенствованию ее деятельности. При этом, если посмотреть официальные рейтинги контрольно-надзорных служб, Росздравнадзор находится в первой десятке по эффективности среди 30 надзорных органов.
Росздравнадзор работает по трем направлениям: оборот медицинских изделий, оборот лекарств, медицинская помощь. Совместно с Минздравом Росздравнадзор принимает активное участие в совершенствовании законодательства по контролю. И в этом плане есть значительные сдвиги: с 1 июля 2015 года Росздравнадзор может выходить на проверки по контролю качества лекарственных средств без предварительного оповещения и без согласования с органами прокуратуры, как было установлено законодательством ранее. Также ужесточено — вплоть до уголовной ответственности — наказание за оборот и распространение фальсифицированных и недоброкачественных медицинских изделий. В стране появилась четко выстроенная система по контролю качества медицинских изделий.
— А медицинская помощь?
— Был впервые внедрен анализ эффективности работы системы по исполнению порядков оказания медицинской помощи. Всего Росздравнадзором в 2014 году было проведено 17 тыс. проверок, из них по соблюдению порядков медпомощи — около 7 тыс. В 49% случаях есть нарушения.
— То есть в половине случаев, когда нам оказывают помощь, это делается неправильно?
— Речь идет об исполнении порядков — это соблюдение всех этапов помощи, правильной маршрутизации больных, наличие необходимого оборудования и необходимых врачей. Деятельность некоторых медицинских учреждений была приостановлена, были отозваны лицензии у ряда организаций.
Отмечу также, что резко увеличилось количество взимаемых штрафов. Росздравнадзор наладил такой контакт с силовыми ведомствами, что у нас очень высокий уровень взимаемости этих штрафов – 82%, а общая сумма составила в 2014 году более 73 миллионов рублей, что в 1,6 раза больше показателя предыдущего года. Росздравнадзор стал работать намного эффективнее — я несу ответственность за то, что я говорю.
— А какие результаты по оценке не порядков оказания, а качества медицинской помощи?
— У нас многосложная система оценки качества медицинской помощи. У нас есть государственный контроль — это Росздравнадзор, есть ведомственный контроль и есть в рамках оказания ОМС контроль, который осуществляют эксперты при страховых компаниях. Насколько много выявляется недостатков? Много. В прошлом году — 10,9 млн нарушений на 59,2 млрд рублей. Эти деньги были возвращены обратно в фонд ОМС.
— Обвинения в адрес Минздрава были также в предсмертных записках онкобольных. Часто говорится, что одна из главных проблем, из-за которых тяжело больные люди не могут получить вовремя обезболивающие, — это перестраховка врачей. По аналогии с «горячей линией» для больных может ли появиться какая-то форма поддержки для врачей, которые смогут консультироваться по своим профессиональных вопросам — в том числе по проблеме выписки обезболивающих?
— У нас немало регионов уже создали «горячие линии», где консультацию могут получить не только пациенты, но и врачи (в том числе Липецкая область, Хабаровский край, Республика Крым). И в том случае, если врач понимает, что перед ним страдающий человек, и ему должны выписать наркотик, он имеет возможность позвонить на такую «горячую линию», спросить, какой препарат лучше, с какой дозы начинать. Нужно сказать, что законодательство по выдаче наркотических препаратов в основном было ориентировано на борьбу с наркоманией, и в этой связи оно было достаточно жестким. За последние два года у нас существенно изменилась нормативная база. Сейчас наркотические и психоактивные препараты может выписывать не комиссия, а самостоятельно лечащий врач. Он рецепт выписывает не на 5 дней, а на 15, и одномоментно может выписать большее количество препаратов. Не нужно больше сдавать пустые ампулы. Увеличивается норматив запаса наркотических психотропных препаратов для медицинских организаций — до 1 месяца, для аптек — до 6 месяцев. Больные могут получать при выписке обезболивающие с собой на несколько дней.
Созданы все условия, чтобы каждый нуждающийся больной мог быстро и комфортно получить наркотические обезболивающие. Но все ли перешли на эти упрощенные условия? Не все пока. По моему поручению Росздравнадзор проверил, что изменилось с момента выхода новых нормативных актов. Оказалось, что только 51 регион перешел на эти правила. 25 регионов до сих пор только коллегиально выписывают наркотики, что может приводить к грубым нарушениям по срокам. Сейчас мы будем разбираться с теми регионами-нарушителями.
Что касается суицидов при онкологических заболеваниях — небольшой процент этих смертей связан именно с болью. Есть так называемые канцеродепрессии. Человек испытывает чувство безысходности. Иногда это острое ощущение зависимости от близких и чувство вины за то, что он создает большие неудобства для своей семьи — здесь много факторов. По тем случаям, которые в последнее время были на слуху (а мы на каждый такой случай на федеральном уровне реагируем), иногда действительно выявляются нарушения, и тогда открываются уголовные дела. В ряде случаев никаких нарушений нет. Это просто осознанное решение конкретного человека — как правило, на стадиях поздних, когда уже трудно дышать, невозможно общаться, много факторов, приносящих страдания как телесные, так и душевные, духовные.
— Некоторые суициды, по предварительным данным, были связаны с отсутствием необходимой психологической помощи. Помощь медицинского психолога, как и соцработника, сейчас не является обязательной для таких больных?
— Мы утвердили в апреле этого года порядки оказания паллиативной помощи для детей и взрослых. В них внесены штатные нормативы. Согласно рекомендуемым штатным нормативам, на один кабинет паллиативной медицинской помощи рекомендуется предусматривать должности врача-психотерапевта или медицинского психолога из расчета полставки на одну должность врача по паллиативной медицинской помощи и социального работника. Если это стационарное отделение или выездная патронажная служба паллиативной медицинской помощи, должна быть одна должность врача-психотерапевта или медицинского психолога. Нормативно это обозначено. Кроме того, наши специалисты разработали два методических документа. Это методические рекомендации по лечению хронических болей у пациентов, которым требуется паллиативное лечение. Это было разослано во все регионы, с настоятельной рекомендацией довести до каждого врача. И мы сделали отдельное письмо по организации паллиативной помощи. В I квартале этого года мы открыли горячую линию специальную в Росздравнадзоре. Туда уже поступило более 1 тыс. обращений, из них по онкологии — около 600. Причем я дала поручение проанализировать, как быстро на эти сигналы была реакция. В 80% случаев — в течение одного дня, как это прописано по регламенту. Я написала письмо всем губернаторам о том, что в каждом регионе должна быть создана такая же «горячая линия». Практически во всех регионах они созданы.
— Получается, что тем онкобольным, которые совершили суицид, должна была быть оказана психологическая помощь?
— Нужно понимать, что у нас любая медицинская помощь оказывается на добровольных условиях. Ее нельзя принудительно оказать. Человек должен обратиться за этой помощью. Если обращается, по порядку должна быть оказана. Если он не обращается и скрывают свои проблемы от окружающих, тогда не может быть оказана.
— А известно, предлагалась ли этим людям психологическая помощь?
— Вы пытаетесь меня вывести на какие-то острые моменты, я понимаю прекрасно вашу мотивацию. Но я могу сказать, что нормативная база создана. При наличии нормативной базы не меньшее значение имеет чисто человеческий фактор, потому что и врачи, и медсестры — живые люди. И ясно, что они должны быть поставлены в такие условия, чтобы они свои профессиональные обязанности выполняли на 4, а лучше на 5, но никак не на 3 и не на 2. Мы стараемся, чтобы так оно и было. При этом какие-то отдельные трагические случаи все равно продолжают происходить. Как англичане говорят, можно увидеть, что стакан наполовину пуст, а можно — что наполовину полон. Сколько у нас человек страдает онкологическим заболеваниями в год? Сотни тысяч. А мы с вами говорим про один случай, а про другие не говорим. Несовершенств мы можем с вами огромное количество найти. Я узнаю о нарушениях каждый день. Если я каждый день слышу как минимум 20–30 просьб — чтобы я что-то отрегулировала в ручном режиме, для меня это главный сигнал, что не все хорошо в датском королевстве. Потому что если бы все было хорошо, то не просили бы.
— Как вы относитесь к идее об уполномоченном по правам пациента?
— Мне представляется, что это излишняя структура. У нас есть общества пациентов, общества медиков, разные благотворительные организации, Росздравнадзор, огромное экспертное сообщество при страховых компаниях. У нас выстроена законодательно система контроля. Создавать еще одну структуру — нецелесообразно.
— Но тогда к вам, возможно, не будут обращаться 30 раз в день...
— А нам нужно, чтобы к нам обращались. Я профессор-невролог. В нервной системе устроено всё так, что, не получив афферентный, то есть приходящий, импульс, мозг не знает, как реагировать. Нам нужна всё время информация от периферических рецепторов для того, чтобы мозг правильно управлял организмом. И Минздраву нужна такая же рецепция. Поэтому мы как раз сняли все шлюзы. Мы вышли на третье место среди всех федеральных министерств по открытости. Мы реально открыты для любых предложений, комментариев, жалоб.
Система сейчас не та, которая была 5 и 10 лет назад — это другое здравоохранение. Мы сейчас такие пласты глубокие сдвинули и начинаем их балансировать и поднимать... И нам обязательно нужно, чтобы люди понимали, что процесс идет в правильном направлении.
Несовершенства, конечно, есть, и мы готовы на них реагировать. Но если на пустом месте будут формироваться псевдовыводы о системе в целом, то кроме того что это просто неправда, это еще и разрушительно действует на психологический настрой общества.
