Восемь месяцев вне либерального консенсуса
Недавнее прощание с Е.М. Примаковым всколыхнуло волну воспоминаний о коротком периоде его премьерства в 1998–1999 годах. Оно осталось единственным пока в новейшей истории страны прецедентом, когда во главе экономического блока правительства встали люди, не имеющие отношения к той интеллектуально-политической корпорации, которую у нас по странной традиции называют либералами.
Ни до, ни после того монополия этой корпорации на идеологический, а равно и на кадровый контроль ключевых экономических ведомств не нарушалась. Примаков же рискнул, и, по стечению обстоятельств, именно год его премьерства положил начало самому длительному периоду экономического роста и самому успешному в экономическом отношении времени в истории страны — 1999–2008 годам.
В культурологии есть понятие «осевое время», введенное Карлом Ясперсом для обозначения эпохи истории человечества, когда сформировался современный тип рационального мышления. Имеется в виду, что с тех пор мы лишь продолжаем идейные поиски, направления которых были сформированы тогда, — основателями мировых религий, мудрецами и философами древности. Своего рода мини-«осевым» временем для сегодняшней России стали предперестроечные и перестроечные годы, когда был сформирован основной корпус идей и программных платформ, которые с тех пор лишь продолжают эволюцию в заданном направлении.
Ярким образчиком одной из таких платформ как раз является корпорация «системных либералов». Ее базовый доктринальный набор практически не претерпел изменений со времен знаменитого семинара на Змеиной Горке в конце 1980-х, где Гайдар, Чубайс, Авен, Улюкаев и компания вырабатывали свои рецепты реформирования позднесоветской экономики. Именно там и тогда был принят язык описания нашей экономической реальности, который и сегодня звучит в практически неизменном виде на ведущих площадках — будь то Гайдаровский, Красноярский, Санкт-Петербургский или Сочинский экономические форумы.
Основным смысловым посылом по-прежнему остается восприятие советской системы как нежизнеспособной аномалии, а целью деятельности экономических властей — борьба с разного рода пережитками социализма, будь то крупная индустрия, система социальных гарантий или структура собственности. Этому должна способствовать интеграция в мировую экономику — привлечение внешних инвестиций (заведомо более эффективных, чем госвложения), переход на «мировые стандарты», устранение разного рода специфических особенностей нашей системы, понимаемых исключительно как недостатки или отклонения от некоторого универсального эталона.
И страна, и мир за прошедшие с тех пор 30 лет изменились настолько разительно, что сейчас, в 2015 году, мантры от того же Кудрина про «политическую либерализацию и продолжение структурных реформ как залог возобновления экономического роста», еще и подаваемые как новое знание, вызывают зевоту. Хотим мы того или нет, но присоединение Крыма стало рубежом, после которого вся программа «системных либералов» окончательно стала анахронизмом — несмотря на то что именно либералы по-прежнему занимают ключевые управленческие позиции и по-прежнему определяют экономическую политику государства.
Дело в том, что мы никогда больше — как минимум, до кардинальной (революционной?) смены действующего политического режима — не сумеем убедить так называемое мировое сообщество, что мы навсегда исправились, излечились от российско-советского империализма и прочих сопутствующих «аномалий» и «особенностей» и единственное, чего хотим в этой жизни, — чтобы нас на любых условиях пустили с нашим бочонком углеводородного сырья на мировую барахолку поторговать.
И что мы такие же, свои среди своих — одна из либеральных демократий с открытой рыночной экономикой. Нам просто не поверят.
Монополия «системных либералов» на экономический блок и была все предыдущие годы главным аргументом в пользу этой легенды. Касьяновы, Илларионовы, Кудрины etc. в любом Давосе всегда смотрелись как типичные неофиты из transit countries, лучащиеся готовностью маму родную продать ради того, чтобы казаться (в первую очередь — самим себе) в этой среде своими и равными.
И «партнеры» всегда охотно им в этом подыгрывали — как, впрочем, и их многочисленным братьям-близнецам из восточноевропейских государств. Но теперь, похоже, на это шапито тамошняя публика больше не поведется. И тогда вопрос: а нам-то здесь они (и их клоны, сидящие на ключевых постах в экономическом блоке правительства) теперь зачем нужны?
Неужели действительно кроме них никто не понимает, что таки теперь делать с экономикой?
Вот в этом-то и есть вопрос момента. У Примакова в 1998-м была возможность рекрутировать во власть таких людей, как Маслюков, Геращенко, Густов, Кулик и другие, с готовой программой действий.
Есть ли «такая партия» сегодня?
