В начале 3-го тома своего романа-эпопеи, посвященного событиям начала XIX века, гр. Л.Н. Толстой дал описание тогдашней российской многопартийности. Кроме партии Пфуля, партии Барклая, партии Багратиона, партии «всепропальщиков», партии диванных стратегов (весьма влиятельной уже летом 1812 года) etc., граф, однако же, отметил и программу девятой партии, во французский год только набиравшей силу: «Это была партия людей старых, разумных, государственно-опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на всё, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости».
Казалось бы, невеликая хитрость — в трудную минуту для государства прислушаться к голосу старших и даже, быть может, призвать их на службы, исходя из того, что старый конь борозды не испортит. Но граф Толстой описывал эту хитрость как великую и неожиданную, ибо та эпоха считалась именно воплощением молодости.
Молодой царь, его молодые сподвижники из Негласного комитета (эдакий ИНСОР, а равно КГИ при государе), молодые генералы (что уж говорить о полковниках и майорах), все они таланты, все они красавцы, все они поэты, однако грозным летом 1812 года девятую партию возглавил 58-летний Государственный секретарь адмирал А.С. Шишков, сделавшийся шефом-идеологом Отечественной войны, а должность главнокомандующего занял 67-летний М.И. Голенищев-Кутузов.
Молодость хороша, но при безвыходных обстоятельствах старость еще лучше.
Патриотический баснописец И.А. Крылов специально посвятил этому кадровому назначению басню «Обоз», повествующую о том, как конь добрый осторожно свез с горы тяжелый груз, а лошадь молодая над ним нещадно смеялась, желая показать, с какой удалью она справится с той же задачей. Но справилась не совсем — телега пошла вразнос, и «прощай хозяйские горшки».
История Отечественной войны вроде бы показала, что по крайней мере в некоторых случаях ветераны государственной службы справляются с делом не хуже и даже лучше, чем пылкие юноши, и что кунктаторство порой тоже бывает полезно и осмысленно.
Однако русская словесность оставила нам пример изрядного разногласия на этот счет. А.С. Грибоедов, чье «Горе от ума» писалось всего десятилетие спустя после войны, события и лица которой еще были у всех на слуху, в хрестоматийном монологе «А судьи кто? — За древностию лет // К свободной жизни их вражда непримирима, // Сужденья черпают из забытых газет // Времен Очаковских и покоренья Крыма; // Всегда готовые к журьбе, // Поют всё песнь одну и ту же, // Не замечая об себе: // Что старее, то хуже. // Где, укажите нам, отечества отцы, // Которых мы должны принять за образцы?" etc. устами Чацкого решительно отвергает социологический тип старого вельможи, не видя в нем ничего полезного.
Тогда как в конце 60-х годов XIX века — всего лишь 40 лет спустя после Грибоедова — гр. Л.Н. Толстой близок к тому, чтобы воспеть этот самый тип.
Говоря о старом князе, екатерининском генерале Н.А. Болконском, что «по своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра I и по тому антифранцузскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству», Толстой в своих дифирамбах «крутому и умному старику» будто описывает не 1811 год, но как бы и не 2011-й — два века спустя.
Вот они — отечества отцы, которых мы должны принять за образцы, а равно конь добрый супротив лошади молодой.
В более или менее нормальном обществе так, собственно, и бывает. Иногда проваливаются партии (вар.: придворные группировки), заменяемые тогда на другие. Иногда проваливаются партии поколенческого типа — «молодые реформаторы», противопоставляющие себя старцам времен Очаковских. После чего государственную телегу из трясины вывозит именно старец со всей его древностию лет. Принцип «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет» не менее, чем принцип многопартийности, может служить страховкой на случай катаклизмов и неприятностей — есть кому передать бразды правления.
Порой такая передача сопровождается несколько смелыми словами, как в случае с ген. Бибиковым: «Императрица поручила ему усмирение Пугачевского бунта. Получив это важное назначение из уст Екатерины, Бибиков, много терпевший от придворных интриг, не удержался, чтобы не сказать словами народной песни: «Сарафан ли мой, сарафан дорогой, везде сарафан пригожаешься, а не надо, сарафан, и под лавкой лежишь!».
Кутузов и Примаков про сарафан публично не говорили, разве что про себя подумали. Да и для старых людей дело не в сарафане, а в служении.
Примечательно здесь другое. При всем радикализме 90-х годов XX века хотя бы некоторое количество умных и крутых вельможных старцев, унаследованных от советской власти, продолжало числиться в нотаблях. Хоть и слабый, но все же континуитет государственности продолжал существовать, и, как выяснилось, для чего-то он был нужен — хотя бы для того, чтобы пережить лихую осень 1998 года и шок гуманитарных бомбардировок Сербии весной 1999-го.
Будь реформаторство в России более образцовым и включай оно в себя также и решительную люстрацию всех прежних слуг советского режима, никакого континуитета, конечно же, не было бы и поиски коня доброго от старых времен были бы бессмысленны.
Что всегда полезно держать в уме при рассуждениях о животворности люстраций. Сожаление «Ох, как пригодился бы в ХХХХ году» всегда имеет склонность актуализироваться.
