Статья Бориса Межуева «Крымнаш» как наше всё», в которой была поставлена под вопрос возможность участия в политической жизни противников воссоединения с Крымом, вызвала предсказуемый переполох в оппозиционной мыслительной среде.
Среди ярлыков, которыми увешали автора, был, разумеется, и «фашизм» — слово, давно уже ставшее междометием, не более осмысленным чем «вау» или «упс». Многие увидели в самой постановке вопроса желание одних политических и идейных сил произвольно, под надуманным предлогом устранить с дороги иные конкурирующие силы. Произвести, так сказать, люстрацию в том духе, в каком это теперь модно на Украине.
Однако наша реальность — это не «фашизм» и не «люстрация», а, если так можно выразиться, «сложный процесс формирования гражданского общества».
Есть панические фантазии, в которых «крымненашистам» повально выписывают волчьи билеты.
И есть реальность, в которой на канал НТВ трудоустраивают Даниила Грачева, наскоро (и вряд ли искренне) перекрасившегося сторонника майдана.
Реальность, в которой кинопремию «Ника» в номинации «За честь и достоинство» получает Лия Ахеджакова — и все понимают, что заслужила она эту премию своими проукраинскими выступлениями.
Реальность, в которой Олегу Миронову за протест против антироссийской позиции Андрея Макаревича грозит 9 лет лишения свободы — не за каждое убийство столько дают.
Людям, оставшимся вне «крымского большинства» (составляющего, по оценке Межуева, 4/5 нашего населения) и кокетливо называющим себя «национал-предателями», нечего прибедняться. Их влияние по-прежнему велико и проявляет себя в самых неожиданных местах.
Но было бы безумием требовать от всех граждан страны единомыслия по крымскому вопросу. Более того, единомыслие невозможно даже в тех обобщенных лагерях, на которые поделилась страна.
Так, среди «крымненашистов» есть люди, трезво осознающие невозможность возвращения Крыма Украине. И в то же время среди «крымнашистов» есть достаточное количество людей, воспринявших молниеносное присоединение Крыма как ошибку, по крайней мере, тактического характера.
Не стоит стесняться такого взгляда на вещи, безоглядно уповая на невозмутимое гегелевское «всё действительное разумно». В жизни государств случаются ошибки. Но даже если и так, то какого рода ошибка могла быть допущена с Крымом?
Мне кажется, была бы уместна аналогия с внеплановой беременностью. Да, некстати — столько было разных планов, с которыми теперь придется подождать. Да, поторопились, могли лучше подготовиться. Но ребенок-то чей?
Если мы признаем, что ребенок наш, то его надо любить, растить и воспитывать — других достойных вариантов нет. И на самом деле граница между двумя общественными лагерями проходит именно здесь, а не, скажем, в оценке международно-правовой стороны дела.
Когда мы говорим «Крым наш», мы прежде всего имеем в виду не наши пляжи, не наши вина и даже не базу нашего флота. Мы имеем в виду наших людей. Играясь с заразным мемом «крымнаш», не стоит забывать об истинном лозунге прошлой весны: «Русские своих не бросают».
Если же ребенок не воспринимается как свой, тогда и аборт не жалко сделать и в роддоме младенца оставить. Но если Россия и Крым потянулись друг к другу как свои, то главное, что мы узнали о «крымненашистах», — это, пожалуй, то, что подавляющее большинство жителей России им столь же чуждо, как и население Крыма.
Я вовсе не настаиваю, чтобы каждый обитатель страны непременно полюбил ее народ. Можно быть дельным человеком и такой любви не испытывать — если речь идет, скажем, об африканском легионере российского футбольного клуба или о прибалтийском режиссере московского театра. Но отторгать народ, среди которого живешь, и в то же время упорно пробоваться на роль «совести» этого народа — это нечто странное — не правда ли?
Вопрос о правомерности присутствия «крымненашистов» в политическом поле возникает не по чьей-то темной воле. Под ним скрывается вопрос более глубокий: как мы сами относимся к крымским событиям?
Торжество воссоединения в Георгиевском зале, новые строки в российской Конституции, патриотический подъем, до сих пор мощно подпирающий рейтинг власти — всё это было всерьез? Или это игра? Или предмет возможного политического торга?
Если «торг уместен», тогда, дорогие ненавистники «русского мира», добро пожаловать и на ТВ (где вас и так уже немало пасется), и на выборы, и в Думу.
Если же мы вправе понимать произошедшее всерьез и буквально, то из этого следует, что Крым и Севастополь — такие же субъекты Российской Федерации, как, скажем, Рязанская область или Хабаровский край, и всякая агитация за отказ от этих субъектов есть сепаратизм и покушение на территориальную целостность страны. Куда же с таким багажом в политику?
«Крымское большинство» на самом деле вовсе не паровой каток, бездушно давящий ростки свободомыслия. Оно хрупко, подозрительно и недоверчиво. Если власть даст хотя бы малейший повод усомниться в окончательном характере решения крымского вопроса, то это большинство может и посыпаться.
Именно поэтому пресс-секретарь российского президента Дмитрий Песков на недавнем круглом столе решительно отмел вопрос украинского журналиста о цене «аннексии» Крыма: «Никакой аннексии Крыма не было. Соответственно, в этой связи нет ни прямых, ни косвенных расходов Российской Федерации».
Как «крымский ценз» сочетался бы с демократией? Мне кажется, самым естественным образом. В конце концов, в мозгах человеческих бродит множество идей, которые ни в одной стране не достигают политического поля.
Например, человека привлекают маленькие девочки. Он может переживать эту порочную страсть внутри себя, может рассматривать соответствующие картинки, но он не может создать партию педофилов и выйти на выборы с программой понижения возраста согласия до 7 лет. Самый что ни на есть демократ сочтет такое ограничение справедливым.
Или, скажем, есть люди, не переносящие стариков. Они могут избегать пожилых людей в быту, но пойти в политику с целью построить такое общество, как в фильме «Легенда о Нараяме», они не могут.
Словом, не стоит все свои сверхценные идеи нести в политику. Люди, страстно желающие, чтобы крымских детей в школе учили славить Бандеру и его «хероев», могут переживать свои чувства на кухнях, на вечеринках в клубах, на митингах-спектаклях продвинутых театров. Они могут даже выступать на ток-шоу. Но если они получат активную роль в политике, то есть опасность, что во «внутреннюю эмиграцию» уйдет большинство — те самые 4/5 населения, которые поверили в нашу весну.
