Пожар ИНИОНа на Профсоюзной улице в Москве, где хранилось более десяти миллионов книг по общественным наукам, включая редкостные и уникальные, вызвал понятные и сильные чувства — тем более что из первых донесений с места пожара создавалось впечатление о тотальной гибели в огне всех фондов.
Впоследствии, правда, выяснилось, что большую часть (4/5) коллекции удалось отстоять — слава пожарным, — но с 1/5 придется попрощаться навсегда.
Известие о пожаре вызвало редкий по нашим последним временам порыв единения. Люди, которые когда-то бок о бок работали в стенах ИНИОНа, а если не ИНИОНа, так другой библиотеки, и вместе пребывали в честной бедности, занимались неэффективной игрой в бисер — советская власть в пору своей золотой осени, может быть, без особой охоты, но в общем-то поощряла и такое времяпрепровождение, — эти люди, теперь разошедшиеся очень далеко и даже чрезмерно далеко, перед лицом общей беды, ибо на Профсоюзной горела их чистая и наивная молодость, испытывали общее горе.
Как в финале известной пьесы над бездыханными телами своих детей их родители — увы, слишком поздно — протягивают друг другу руки. Монтекки обещает прославить Верону прекраснейшим изображением Джульетты, Капулетти ему вторит: «Ромео статую воздвигну рядом, ведь оба нашим сгублены разладом».
Вечером в пятницу на протяжении целых нескольких часов не было ни ватников, ни освободителей.
Ведь прощались не только с раритетным собранием. Прощались, вообще говоря, с гутенберговской эпохой, в которой библиотека была храмом культуры, а слово «гуманитарный» обозначало тягу к искусствам творческим, свободным и прекрасным. Словосочетание «гуманитарные бомбардировки» тогда еще не было известно — и даже показалось бы диким. С международными дармоедами слово тоже слабо ассоциировалось.
Те давние гуманитарные штудии четвертьвековой, тридцатилетней давности сегодня представляются невозвратно канувшим вчерашним миром. Причем не советским вчерашним миром — СССР был довольно причудливым игралищем исторических судеб, так что в случае с чисто советским феноменом чего уж там было бы дивиться эфемерности брежневской осени. Но нет. Речь идет о вчерашнем мире европейской культуры вообще с ее почитанием многослойной письменной традиции, с неуемной книжной жаждой и с очевидным уклоном в начетничество — от слова «читать».
С профанацией университета, с духом 1968 года, с последующим явлением интернета об руку с копирайтом всё это было и прошло, и быльем поросло. Другое дело, что в сопровождении катаклизмов, ознаменовавших распад СССР, в России переход к послегутенберговской культуре происходил особенно болезненно и нервно.
А так — не китайскою стеною от людей отделены мы. С необходимой поправкой на родимые безобразия всё это процесс общемировой. Что-то еще можно и нужно сохранить и даже восстановить — и в конкретном случае с ИНИОНом, и вообще, — но эпоха всё равно уже другая, и никуда от этого не уйти.
Но чего точно не следовало делать — это демонстрировать, как Монтекки и Капулетти повели бы себя после падения занавеса в V акте. Скорее всего, две равно уважаемые семьи в Вероне, где встречают нас события трагедии, после кратковременного покаянного опамятования возобновили бы междоусобные бои. Несчастье несчастьем, но трудно отказаться от любимого занятия.
Во всяком случае российские Монтекки и Капулетти поступили именно так.
Еще шумел, гремел пожар московский, дым расстилался по реке, обстоятельства несчастья были совершенно не ясны, а диванная общественность, как всегда, всё уже знала. И о роли девелоперов в поджоге ИНИОНа, и о мере ответственности директора ИНИОНа академика Ю.С. Пивоварова, и даже о необходимости сжечь в великолепном аутодафе труды Е.Т. Гайдара и Дарьи Донцовой.
Что до девелоперов (вариант: чиновников ФАНО, ведающих теперь академической собственностью), то, разумеется, менеджеры они крайне эффективные, которые в принципе были бы совершенно не прочь убрать малопочтенный пережиток старины, освободить впустую занимаемое им козырное место и построить там что-нибудь многофункциональное торгово-развлекательное.
Но это в принципе.
В реальности после пожара, случившегося с важной культурно-исторической ценностью, немедленное воздвижение на пепелище чего-нибудь торгово-развлекательного эквивалентно распубликованию во всех газетах объявления: «Вечером 30 января с. г. мы, нижеподписавшиеся, учинили поджог здания ИНИОНа, что на м. «Профсоюзная». На такую борзость эффективнейшие из эффективнейших всё же не готовы.
Причем это не теоретическая спекуляция, есть уже прецедент. В марте 2004 года в одночасье сгорел Манеж, причем кривотолков о роли супругов Батуриных в этой иллюминации тогда тоже более чем хватало. Что там было на самом деле, за давностью лет установить затруднительно, но торгово-развлекательный центр на месте Манежа так и не появился. Даже всемогущий о ту пору Ю.М. Лужков понимал, что это уже было бы слишком нарочито.
Разве что предположить, что креатуры Д.В. Ливанова из ФАНО более решительны.
Обвинения против академика Пивоварова еще более странны. На основании того, что его общественно-политические взгляды не всем нравятся (мне, например, они совершенно не нравятся), его обвиняют разом и в преступной халатности, и в корыстной стачке с девелоперами, и просто в том, что человек, мыслящий неправильно, не мог не уничтожить вверенное ему культурное достояние — а как же иначе?
Устраивать идеологические дебаты прямо на пепелище — это, похоже, наш национальный спорт.
Мне этот спорт чужд отчасти потому, что в феврале 2006 года я и сам погорел: от деревенского дома остались одни печные трубы. Сочувствовавшие первым делом задавали вопрос: «Нет ли здесь идеологической подоплеки?» На что я отвечал, что и сорок тысяч злодеев, а равно девелоперов не произведут такого эффекта, который ежегодно в России производит неисправная электропроводка. Я сам дурак, и не надо никакой конспирологии.
Впрочем, задолго до изобретения электропроводки на Руси в таких случаях было принято говорить: «Бог посетил меня», а пожар именовать «Божьим посещением». Долженствующим наводить на покаянные мысли.
К Божьему посещению ИНИОНа это, наверное, тоже относится.
