Видные деятели искусства отправили петицию в правительство — настаивают на праве ругаться матом, потому как «нецензурная брань сама по себе является частью нематериального культурного наследия».
Раз так, то и наука должна присоединиться. Чем ученые хуже? Имеют полное право материться на конференциях, а также в диссертациях и в патентных заявках.
«Как славно выйти в чисто поле
И крикнуть там: «…. мать!»
Мы кузнецы, чего же боле?
Что можем мы еще сказать?»
Когда-то мне пришлось организовывать концерты отечественной рок-музыки. Уж на что свободолюбивый жанр, принципиально внебюрократический, но в обширнейшем репертуаре «Аквариума» с непечатной лексикой можно было встретиться раза четыре, раза три — у Башлачева, у «Зоопарка» или ДДТ — раза два, у «Кино», «Наутилуса», «Алисы», «Телевизора» — вообще не припоминаю таковой.
Башлачев, которого я чуть выше цитировал, относился к словам своих песен более чем серьезно, переписывал много раз, добиваясь максимальной выразительности. Однако в тех случаях, когда ему нужно было выступать в официальной аудитории, легко и непринужденно заменял грубые слова на другие, созвучные и подходящие под размер. «Вьюга продувает белые палаты, / Головой кивает хвост из-под заплаты…». Так же поступали Гребенщиков и Майк. Ни у музыкантов, ни у публики не возникало душевного волнения:
— Где наше «нематериальное наследие» из трех букв?! Кто на него посягнул?!!
Видимо, это было непринципиально: на концерт приходили за чем-то другим, более существенным. А тем, для кого это было принципиально и жизненно необходимо, Михаил Науменко посвятил песню «Гопники»:
«У кого крутые подруги, за которых не дашь и рубля?
Кто не может связать двух слов, не воткнув между ними «…»?
В официальной версии — «не воткнув между ними «ноту ля».
Конечно, особняком стоял первый советский панк Андрей Панов, модернизированный киник по кличке Свин. Однако он выступал в частных аудиториях. А в частной квартире или на даче, в кругу своих личных знакомых всякий может выражаться теми словами, какими ему захочется — и какие его приятели согласятся терпеть.
В чем вообще проблема? В «правдивости изображения»?
Но искусство отражает действительность не в зеркале, а в художественных образах. В жизни люди довольно много времени проводят в клозете. Однако вменяемые режиссеры не выносят соответствующих процессов на сцену и на экран. Книги, свободные от описаний, как, например, сходила по-большому Татьяна Ларина, от этого не становятся лживыми. И «На дне» не менее правдиво, чем современная грязноматерная сраматургия. Полагаю, Максим Горький знал намного больше ругательств, чем все братья пресняковы-угаровы, вместе взятые (и сестра их Гоп-Британика). Среднестатистический бригадир грузчиков тоже знает матерных слов больше, а применяет живее и остроумнее. Только зарплату получает не за это.
Каждая попытка вернуть общество к здравому смыслу, психической норме и самым элементарным правилам гигиены — чтобы то, чему место в унитазе, не красовалось на обеденном столе, — встречает противодействие не каких-то темных масс, а самой что ни на есть творческой интеллигенции. Поскольку ее «эстетические» аргументы не выдерживают никакой критики, приходится искать другие мотивы.
Разрешено ли публично материться простому человеку? Кассирше в магазине, проводнику в поезде при проверке билетов, врачу на приеме? Нет. Если обычный зритель отрецензирует театральную или кинематографическую премьеру языком, соответствующим, по его мнению, предмету описания, он рискует быть привлеченным к административной ответственности за мелкое хулиганство. Но некоторые хотят быть равнее других. Общие законы не должны распространяться на «бомонд».
Барин всегда считал себя вправе разговаривать с подчиненными матом и на ты. И сейчас «медийным лицам» позволено много такого, чего нельзя простонародью. Избил до полусмерти женщину — отправился не в камеру, а в телевизионную студию. Потратил бюджетные деньги черт знает на что без отдачи — пошел за следующей порцией. И т.п.
Есть еще один мотив. Его можно встретить в комедии «Бригадир». В том «постиндустриальном обществе», на которое нас призывают равняться, подзаборная брань была легализована и эстетизирована в рамках общей кампании по «освобождению» человека от «предрассудков» разума и морали. Никакого прогресса по части свободы при этом не произошло, потому что в соответствии с догмами политкорректности был незамедлительно внедрён новый список запретных выражений и закрытых для публичного обсуждения тем, а общий уровень художественной культуры от разведения ее похабщиной, увы, не вырос.
Это пример для подражания?
И под конец — любопытное выступление по ходу «матерной» дискуссии.
«Принятие таких законов, как запрет мата в кино, — прямое следствие разобщения в среде кинематографистов. И он же — повод наконец-то задуматься о том, чтобы собраться вместе… Научиться проявлять солидарность. Каждый раз, а не только тогда, когда припрет к стенке. И тогда Музей кино больше не лишится своего основателя. Министр культуры не будет путать свое ведомство с отделом пропаганды ЦК КПСС. Режиссеры смогут снимать кино не только с матом, но и без РПЦ. А зрители — смотреть его в кинотеатрах, а не качать с торрентов».
То есть то, что светскую тусовку объединяет (классовая солидарность), важнее, чем разделение на два конкурирующих киносоюза, на патриотов и любителей майдана, на православных верующих и воинствующих безбожников.
Интересное направление марксистской мысли.
