Год назад после прошлой декабрьской пресс-конференции президента России, завершившейся, как все помнят, сенсационным помилованием Михаила Ходорковского, я написал колонку «Конец фронды». Смысл был в том, что война наших олигархических принцев с государством завершилась, как и во Франции XVII века, амнистией ее участников и освобождением главного ее лидера — человека, попытавшегося в 2003 году использовать все ресурсы нашей сырьевой отрасли для политического давления на власть. Можно себе представить, что было бы, если бы фронда нефтяных принцев возникла бы не в 2003-м, а, скажем, в 2007 году, когда цена на нефть достигла почти $100 за баррель. Какие бы открылись у нее политические возможности и насколько слабо было бы российское государство в противостоянии с капитанами нашей нефтяной экономики со своими, прямо скажем, расходящимися с общегосударственными, внешнеполитическими приоритетами.
Готовность Ходорковского, приняв помилование, отказаться от жесткой оппозиционности Путину была в определенной степени залогом возможности окончания фронды, за которым могла наступить новая — более мирная в том числе и для малого и среднего бизнеса — эпоха. Собственно, именно та эпоха, о наступлении которой Путин возвестил в последнем послании Федеральному собранию. В эту эпоху главным приоритетом стала бы уже не борьба с олигархической бизнес-фрондой и ее клиентелой, а ужесточение контроля над нашей новой силовой аристократией, усилившейся в ходе этой неизбежной для становления государства борьбы.
Увы, логически поступательный процесс движения к этой новой эпохе прервал украинский кризис, в ходе которого часть нашей уже разгромленной к тому моменту фронды и ориентирующиеся на нее медиакруги повели себя предельно безответственно — попросту отрекшись от самого представления о «национальных интересах» России и однозначно встав на сторону внешнего противника. О чем, собственно, Путин и сказал на пресс-конференции 18 декабря 2014 года, когда провел довольно четкое различение между оппозицией и «пятой колонной». Последняя в отличие от оппозиции руководствуется не своим — альтернативным от власти — пониманием интересов России, а интересами других держав.
Для иллюстрации своей мысли президент сослался на сильно потрясший в том числе и меня последний фильм Никиты Михалкова «Солнечный удар», точнее, на заключительные кадры этой картины, где показывается, как чекисты во главе с Розалией Землячкой отправляют на дно баржу с добровольно сдавшимися Красной армии белогвардейскими офицерами. Сдавшимися по призыву Михаила Фрунзе, который обещал всем прекратившим борьбу помилование.
Должен сказать, что я в принципе не поклонник кинематографа Никиты Михалкова, последние фильмы которого казались мне чересчур идеологичными. Но «Солнечный удар» — в его финальной части — производит и в самом деле сильное впечатление. Ты видишь, к чему на самом деле приводит не просто революция, а либеральное попустительство революции, общее благодушие и равнодушие по отношению к собственному народу лучших представителей интеллигенции, потом и гибнущей в революционном огне (хотя в данном случае скорее тонущей в воде), которые не замечают, как у народа появляются новые учителя. Эти учителя вначале расскажут о том, что человек произошел от обезьяны, потом призовут друзей положить живот за други своя, а в конце концов объявят тех, кто во всё это не поверит, врагами и эксплуататорами и с легким сердцем устранят их как вредный класс. Равнодушие к народу и предвзятое пренебрежение к власти откроют дорогу тому острому чувству рессентимента и зависти к сильным и богатым, которое может спалить любую цивилизацию.
В 2003 году государству удалось победить «Внутренний Запад», не высвободив силы «Внутреннего Рессентимента», что было сделать очень сложно и что в свою очередь имело свои издержки. Но, в общем, и сегодня проблема соотношения власти и экономической элиты не получила еще какого-то более менее устойчивого решения. Бизнес требует только и исключительно хозяйственной свободы только и исключительно в умах или, точнее, мечтах либертарианцев — реальный бизнес в России и на Западе, и где угодно, кроме возможного вожделенного нашими либералами Сингапура, требует гораздо чаще государственной защиты и государственных преференций. И государство обычно приходит на помощь тем, кто, как говорят американцы, too big to fail — слишком велики, чтобы рухнуть. И этот неизбежный отход от идеалов свободного рынка сразу создает кучу проблем, с которыми не всякое государство может совладать, а особенно такое государство, которое, как сама Россия, тоже too big to fail.
Весь вопрос в том, как выстроить модель отношений государства с крупным бизнесом так, чтобы не свалиться ни в компрадорство (когда закредитованный внешними финансовыми центрами крупный капитал полностью определяет политику страны), ни в фашизм (когда государство полностью определяет поведение бизнеса, поддерживая исключительно «своих» по крови и почве).
Путинизм — это открытый эксперимент по созданию суверенного государства в условиях открытой рыночной системы и при блокировании как недопустимых двух вышеупомянутых вариантов — фашизма и компрадорства. Конечно, у этого эксперимента открытый финал, и никто не знает, удастся ли он в конечном счете. Однако было бы бесчестно для любого мыслящего интеллигента, ответственного перед собой и страной, не принять в этом эксперименте участия и уж тем более желать его провала. Наслаждаясь известиями о тех или иных финансовых катастрофах. Рисуя в мстительном воображении картинки расправ над теми, кто пытается спасти страну, удерживая ее от колебания в ту или иную действительно опасную крайность.
Конечно, у нас у всех могут быть разные представления о том, как выдержать этот эксперимент, как лучше пройти обещанные нам тяжелые два года, чтобы не сломаться, не рухнуть под напором внешних и внутренних проблем и сохранить национальную свободу. Кто-то хочет полевения в условиях ручного управления, кто-то — поправения при наличии работающих институтов суда и управления. Я лично считаю, что пора левым и правым спорить не только на страницах мало обращающих друг на друга внимания ресурсов и не только на закрытых совещаниях, но также и в парламенте, причем в ходе этих споров и должна каким-то образом определяться истина момента. Относительная, как и всякая другая земная истина.
Однако все эта конкуренция точек зрения должна сниматься лояльностью самому эксперименту — опыту строительства рыночной экономики в одной отдельно взятой стране или, точнее, созидания суверенного государства в совсем не толерантной к самой идее суверенитета глобальной экономике с ее отнюдь не рыночными правилами поведения по отношению ко всем глобальным диссидентам — тем, кто не хочет садиться на цепь, лишаться зубов и когтей, сохраняя возможность пить молоко, пиво или вятский квас, а в минуту тоски играть на гармошке.
