Осенью 1998 года руководство одного из немногих банков, сумевших заработать на финансовом кризисе, рассказывало журналистам об этих своих успехах. Для пущей наглядности приводя данные об имеющихся валютных авуарах, что в период масштабной девальвации должно было стать последним доводом банковских королей.
А когда у амбициозных молодых банкиров поинтересовались, что они будут делать, если власти, дабы предотвратить дальнейшее падение рубля, ограничат или вообще отменят хождение доллара в стране, ответ последовал почти молниеносно: «SWIFT же всегда работает».
Сегодняшняя ситуация в экономике, конечно, разительно отличается от той, которая была 16 лет назад. Но исторические антирекорды рубль бьет с завидной и настораживающей последовательностью.
И, как в 1998-м, слухи о введении валютных ограничений легко воспламеняют рынок, толкая доллар и евро к новым высотам.
Правда, вслед за ЦБ о том, что Россия не планирует каким-то образом препятствовать движению капитала, заявил в четверг и Владимир Путин.
Но нервозность инвесторов легко объяснима. Страшные сказки сейчас очень быстро становятся былью. А в случае чего желающим вывести свои капиталы до того, как опустится финансовый «железный занавес», уже и SWIFT не поможет. ЕС в качестве одной из санкций грозится отключить российские банки от этой системы.
Иными словами, геополитические конкуренты тоже не прочь посодействовать строительству в России некого подобия «суверенного капитализма».
Парадокс? Нисколько. Противники глобализации часто представляют ее как тотальное подчинение национальных правительств, а значит — и целых стран, транснациональным корпорациям, «международной олигархии».
Следуя этой логике, обособление от глобальных денежных потоков минимизирует негативное влияние извне и повышает незыблемость российского суверенитета. Поэтому идея введения тех или иных валютных ограничений находит понимание у многих влиятельных чиновников, включая президентского советника Сергея Глазьева.
Но дальше возникает вопрос о ценности такого суверенитета. Побочный эффект любых запретов, а в экономической сфере тем более, — коммерциализация отношений, которые не должны быть таковыми по определению.
Каждые административные препоны предопределяют спрос на услуги, позволяющие их преодолеть. А этот спрос рождает предложение со стороны тех, кто данные препоны устанавливает и/или следит за их сохранением. То есть чиновники, силовики и прочие «государевы люди» из регуляторов и администраторов превращаются в участников рынка. Пусть и не совсем легального, сути дела это не меняет.
Государство всё равно продается. Даром что не транснациональным корпорациям, а своим же согражданам, «бескорыстно любящим деньги».
Повторное выведение таковых (сограждан) как класса и уже окончательное стилистическое совпадение с СССР (хотя, строго говоря, абсолютно равного распределения национальных благ не было даже во времена «развитого социализма») представляется мне точно также маловероятным.
Не потому, что этого не может быть. А потому, что кто бы с какими лозунгами ни выступал — материальный интерес пронизывает все слои российского общества и все элементы политического спектра. О чем свидетельствуют и подорожание отечественных продуктов на фоне эмбарго на ввоз европейских аналогов, и зарплаты топ-менеджеров вполне патриотичных госкомпаний, и намерение Госдумы обеспечить механизм компенсации потерь согражданам, которые из-за санкций лишились зарубежных активов.
Иными словами, машина времени, запущенная экономикой запретов, вряд ли заведет дальше «лихих 1990-х». Но от этого ценность завоеванного таким образом суверенитета не повышается. Скорее наоборот.
Следует ли отсюда, что игра сделана и России в любом случае не избежать поглощения Западом?
Если нет других возможностей повысить национальную капитализацию, кроме как за счет сырья или даже удачного географического положения, — увы, да.
Если есть шанс все-таки совершить новые прорывы в науке и культуре — еще не всё потеряно. Ни одна «акула капитализма» не станет захватывать курицу, несущую золотые яйца, зная, что в неволе «несушка» сгодится разве что на бульон.
Едва ли не ключевой гарантией российской независимости является наличие уникального нематериального продукта, воспроизведение которого возможно лишь при сохранении статус-кво. И не из-за абстрактного «птицы в неволе не поют», а из-за вполне конкретных инвестиций данного государства в человеческий капитал, развитие которого, как несложно догадаться, — главное условие появления упомянутого продукта.
В свою очередь, вклад государства в «капитализацию» нации не ограничивается содействием в повышении качества медицинских услуг и образования. Хотя, скажем, закрытие частных школ, пользующихся популярностью у учеников и их родителей, или запреты на зарубежное обучение довольно сложно назвать шагами именно в таком направлении.
Но не менее важно и создание атмосферы, располагающей к творчеству. Когда политическая позиция оказывается важнее профессиональных качеств, а выяснение, кто — «ватник», а кто — «укроп», занимает общество намного больше, чем, например, разработка вакцины от лихорадки Эбола или перспективы звягинского «Левиафана» получить «Оскар», — защитникам суверенитета России впору очень серьезно обеспокоиться.
Среди творцов, прославивших страну, были и «патриоты», и «космополиты». Но история и тех, и других записала в российский актив. Будет ли он и дальше расти в цене или, наоборот, падать — зависит от того, хватит ли у нас исторической мудрости.
