Трудная дорога к подлинному соглашению
Прекращение огня на Восточной Украине — это хорошие новости для многострадального местного населения, однако перемирие остается крайне неустойчивым и порождает разные ожидания как у обеих сторон этого конфликта, так и среди тех сил, которые поддерживают их из-за границы.
Что касается Запада, то первый очевидный момент состоит в том, что хотя кризис на Украине значительно усилил враждебность по отношению к России, эта враждебность начала проявляться несколько лет назад, и она была вызвана растущим впечатлением, что Россия под властью президента Владимира Путина отказывается действовать в согласии с тем мировым порядком, что был установлен после холодной войны. Сопротивление России плану США нанести воздушный удар по режиму Асада в Сирии, сильная оппозиция против расширения НАТО и размещения элементов ПРО в Европе, ограничения против субсидируемых западными фондами неправительственных организаций в России и отсутствие интереса к строительству демократии западного образца послужили, наверное, последними сигналами Вашингтону и Брюсселю, что путинская Россия весьма отличается от других постсоветских стран. Исходя из этой перспективы, Россия упорно отказывалась принять западные нормы поведения решительно во всех аспектах.
Будет преувеличением утверждение, что Запад просто искал возможность наказать Россию. Но всё же, безусловно, имелась предрасположенность видеть в конфликте между Москвой и Киевом Россию не повинующимся агрессором, а Украину дружественной жертвой. Эта предрасположенность была той призмой, сквозь которую действия России на Украине воспринимались не только правительствами США и стран ЕС, но и большинством западных СМИ, и внешнеполитической элитой, и широким общественным мнением.
Второй момент состоит в том, что положение о наличии особых отношений России с Украиной и особенно признание того обстоятельства, что в силу этих отношений Россия имеет в этом государстве некоторые особые права, — повсеместно отвергались на Западе и, в частности, в США. Неоконсерваторы и либеральные интервенционисты, которые во многом определяли внешнюю политику Америки после конца холодной войны, похвалялись тем, что именно курс Америки привел к поражению СССР. Прагматические реалисты возражали против преувеличения роли США в коллапсе Советского Союза и напоминали, что в августе 1991 года президент Джордж Буш-старший предостерегал против национализма на Украине и везде в СССР, очевидным образом предпочитая сценарий, по которому Украина оставалась бы в составе реформированного Советского Союза. С этой точки зрения ельцинская Россия, объявившая при поддержке подавляющего большинства в парламенте о суверенитете РСФСР, намного более, чем США, несет ответственность за запуск той цепи событий, которая привела к распаду СССР. Именно президент Ельцин призвал российских солдат не подчиняться приказам советского руководства в конфликте с балтийскими сепаратистами. И, конечно, именно Ельцин подписал соглашение с Украиной и Белоруссией, вбив последний гвоздь в гроб советского государства.
Несмотря на это, неоконсерваторы и реалисты сходятся в том, что Украина сегодня представляет собой суверенное государство, и подобно любому другому государству оно имеет право защищать свою территориальную целостность. На Западе говорят, что с конца Второй мировой войны часть одного европейского государства не была аннексирована другим государством. С технической точки зрения, это так. Косово было насильственно отторгнуто от Югославии и включено в европейскую орбиту с потенциальной перспективой обретения статуса члена НАТО, однако оно не стало частью Албании. Есть ли какая-то разница с точки зрения геополитики между аннексией и такого рода отторжением — вопрос более сложный. Но само это различие позволило Вашингтону и Брюсселю утверждать, что их позиция имеет моральное превосходство.
Тот факт, что Соединенные Штаты и их союзники осуществили открытое вторжение в целый ряд государств в последние два десятилетия, не рассматривается как прецедент. Схожим образом тот факт, что администрация Обамы предоставляла помощь сирийским повстанцам и планировала нанести воздушный удар по режиму Асада, перед лицом всё более отчетливой оппозиции этим планам в конгрессе, не рассматривается в качестве релевантного аналога по отношению к Украине. Некоторые могут сказать, что существует большая разница между противостоянием сирийскому диктатору и поддержкой западного, ориентированного в сторону демократии украинского правительства. Другие, как и многие в Москве, укажут на лицемерие и двойные стандарты. Историк, может быть, укажет на то, что и Рим считал позволительным для себя то, что никогда не мог бы признать допустимым для Парфии, и что государства редко требуют от своих союзников соблюдения тех же стандартов поведения, что и от своих соперников. Как бы то ни было, но ко времени украинского кризиса Россия большинством на Западе воспринималась уже не как партнер, если только уже не как противник.
Третий момент: нужно сказать, что представление о том, что Соединенные Штаты насильно заставили неохотно подчинившуюся им Европу войти в столкновение с Россией, представляет собой явное упрощение. Конечно, некоторый прессинг со стороны Америки по введению всё более и более жестких санкций был налицо, однако многие в Европе приветствовали этот прессинг и в действительности желали еще более жестких шагов, чем те, что предпринимала администрация Обамы. Польша и балтийские страны просили постоянного размещения инфраструктуры НАТО на своей территории. Швеция по существу действовала в том же русле. Ведущие европейские державы, для которых расширение Европейского союза служило главным обоснованием их собственной легитимности, были не готовы сопротивляться этим призывам к солидарности. Ангела Меркель, будучи большим прагматиком, чем большинство других лидеров, едва ли являлась другом России и не была заинтересована в том, чтобы предстать противником балтийских и польских призывов противостоять Москве. Простой вопрос: какую Украину предпочла бы видеть Германия — прозападную или находящуюся в союзе с Москвой, что могло бы вновь превратить Россию в европейскую сверхдержаву. Ответ самоочевиден.
С этой точки зрения введение новых санкций против России после минского соглашения имеет определенную логику. Ведь это соглашение — результат не только мирного плана Путина, но также и контратаки повстанцев, которую Москва открыто поддержала. Идея России состояла в том, чтобы не позволить Киеву сокрушить Донецкую и Луганскую республики, идея Брюсселя и Вашингтона — в том, чтобы подчеркнуть: за большее вовлечение в ситуацию на Украине России придется платить большую цену.
Соответственно, как только прекращение огня на востоке Украины было установлено, стало очевидным, что существуют непримиримые различия не только в интересах участников конфликта, но даже и в описании того, что в действительности произошло на Украине и вокруг нее. Из этой ситуации нет легкого выхода, но есть очень мощные причины, чтобы не допускать эскалации конфликта.
Я не верю в то, что санкции могут заставить Россию фундаментально изменить ее политику. Просто нет ни одного примера, когда санкции заставили бы независимую страну, и тем более великую державу, отказаться от того, что она считает соответствующим ее ключевым интересам. Но, с другой стороны, мне трудно представить, что Россия хотела бы захватить восточную Украину или тем более всю Украину. Допускаю, что этот вариант осуществим с военной точки зрения и эмоционально привлекателен. Однако даже без санкций реализация такого сценария потребовала бы от России очень серьезных экономических жертв. Это бы сделало Украину важнейшим фактором российской политики (и западной политики в отношении России) на многие годы вперед.
В ситуации, где нет хорошего выхода, обычно ищут краткосрочные решения. Однако, хотя вариант создания нового замороженного конфликта выглядит лучше войны, в долгосрочной перспективе он никого не удовлетворит. Прочное решение украинского вопроса представляет собой более амбициозную и трудную задачу, тем не менее лишь когда все карты будут выложены на стол, можно будет в принципе достичь устойчивого соглашения, которое бы учитывало программу-минимум всех сторон конфликта. Оно бы включало в себя обеспечение территориальной целостности Украины, гарантию подлинной автономии для донецкого и луганского регионов, установление внеблокового статуса для Украины и снятие санкций.
Украинские националисты и многие ополченцы, возможно, не хотели бы такого решения, но оно, в принципе, было бы приемлемо для Москвы, Вашингтона и Брюсселя. Но дьявол прячется в деталях. На Западе многие добиваются формулы, которая ясно бы продемонстрировала, что Россия — проигравшая сторона и Путин ничего не приобрел из того, что представляют агрессией. Однако, как показало присоединение Крыма, попытки загнать великую державу в угол — опасное занятие. В Москве понимают, что по линии экономических санкций трудно соревноваться с США и ЕС. Но новый фронт для Америки в Сирии и Ираке напоминает, что у России есть варианты болезненных асимметричных ответов и не только на Ближним Востоке. Ни в чьих интересах и дальше проверять друг друга на прочность.
Автор — президент вашингтонского Центра по национальным интересам, издатель журнала The National Interest.
