Теперь, когда стало известно, что один из наших самых успешных писателей решил покинуть родину, начинаешь понимать, чего мы лишимся вместе с его предстоящим уходом.
Нет, «не кого», а именно — «чего». Дело в том, что, сами того не заметив, мы перешагнули важный культурный рубеж. Что исчезает вместе с Акуниным, символом чего он был всё это время, пока оставался с нами? Скорее всего, решение эмигрировать обусловлено тем, что его творчество пришлось очень кстати к определенному времени и время это ушло.
В конце 1990-х, когда Акунин начал писать художественные тексты, я еще учился в старших классах и совершенно не следил за новейшей художественной литературой, впрочем, как и за серьезной культурной жизнью. Что там обсуждалось прогрессивными слоями населения и считалось самым модным, я тогда плохо представлял. Правда, кое-что всё же и до меня доносилось.
Моя учительница по истории — великая женщина, которая помогала мне делать первые робкие шаги в самостоятельном мышлении, — как раз относилась к прогрессивным слоям. В нашем маленьком городке, где я родился и рос, таких было не сыскать, и я очень ценил общение с ней. Часто посещавшая столицу и державшая руку на пульсе, она рассказывала мне о модных культурных сюжетах.
Одним из таких сюжетом было творчество Бориса Акунина, которым (то есть самим автором) она восторгалась.
Очень важно, за что именно она восторгалась Акуниным. Как можно было понять из ее слов, Акунин стал модным автором для умных людей. А потом и для более широкого круга читателей.
То, что умнейшая женщина восхищалась Акуниным, было для меня не совсем понятно. Я осознавал, что, возможно, это хорошо, но сам осилить не мог. Она подсунула мне пару книжек, я честно пробовал их читать, но быстро сдавался, отдавая предпочтения иным формам досуга.
Но если новейшие тренды культурной жизни меня тогда не очень интересовали, то за самим общим культурным климатом я всё же следил.
Рефлексируя сейчас над этим климатом, я думаю, что во многом тогдашняя культура пыталась компенсировать общественное настроение, связанное с уровнем благосостояния, которое тогда было, скажем прямо, не очень. Как я однажды писал, сюрреалистическая и, казалось бы, кошмарная вселенная Дэвида Линча так полюбилась российскому зрителю потому, что ему проще было смириться с вселенной, которую он видел на экране, нежели с окружающей его действительностью. Она была куда страшнее.
Эта действительность, кстати, тоже в сюрреалистических тонах, была отражена в картине Юрия Мамина «Окно в Париж». Мир, изображенный Маминым, на самом деле восхитителен, но воспринимается как сюрреалистический только сегодня.
Фильмы же Линча скорее были сказкой на ночь — причем даже нестрашной.
Люди бежали из этого мира — кто куда. Многие нашли себе спасение в детективах. Детективная тема тогда стала очень популярной. В «литературе» гремело имя Александры Марининой. И на волне этого спроса совершенным хитом явился сериал «Улицы разбитых фонарей», ставший нашим «нищим нуаром», как охарактеризовал этот жанр современный эссеист и по совместительству мой добрый друг Антон Кораблев.
Позже появилась «Убойная сила», а вместе с ней и «Агент национальной безопасности», сериал столь же «нищий», хотя и с заявкой на «достаток» главного героя, и столь же увлекательный.
Весь этот криминальный мир, а также непременно сопутствующий ему нищенский быт, тогда казавшийся обыкновенным, как нельзя лучше отражали дух эпохи. И в этой культуре было свое обаяние. Я до сих пор ее очень люблю.
Своеобразной попыткой представить некую альтернативу художественному нищенству стал, например, детективный сериал «День рождения буржуя» — лихо закрученная криминальная история об успешном бизнесмене, который сам себя сделал и стал предельно успешным. В этом шоу мы наблюдали уже мир роскоши и почти красивой жизни. Выглядел этот мир, однако, какой-то жуткой экзотикой. Часто раздражающей.
Увы, «элитарный детектив» не мог противостоять «народному детективу» в общественном сознании. Время было не то.
А раз нищий нуар не удалось смягчить иным жанром, что оставалось? Не знаю, совпадают ли мои ощущения с тем, что было на самом деле, но могу сказать точно: на рубеже тысячелетий Россия как-то внезапно открыла для себя наследие XIX века. Когда я учился в школе, некоторые люди на полном серьезе искали свои дворянские корни, собирались в «кружки» и даже хотели менять фамилии — родные на фамилии предков из прошлого.
Немногим позже я открыл для себя историка XIX века Андрея Левандовского и заразился его страстью к той эпохе (позднее все университетские годы я штудировал нашу социально-политическую мысль XIX столетия, что подружило меня, кстати, с Борисом Межуевым). Стал читать Герцена, за ним и мемуары многих наших исторических деятелей.
Но кажется, это увлечение XIX веком было всеобщим. И у одного неглупого человека родилась простая, но определенно гениальная идея, которая кажется очевидной лишь сегодня: совместить общественную потребность в детективе и одновременно усталость от нищенской действительности с чем-то настоящим и подлинным, но не раздражающим фальшивым лоском. Таким образом, был всего-то нужен исторический детектив. Детектив о благородном герое XIX столетия.
Талант Акунина состоял именно в том, что он обнаружил эту потребность и смог ее удовлетворить. Дешевый прием? Но кто сделал это на таком хорошем техническом уровне кроме него?
Не знаю, как остальным, но лично я всегда тяготел больше к нон-фикшн и, вероятно, именно потому не смог разделить восторгов своей учительницы истории. Романы Акунина были очень хорошо сделаны с точки зрения технологии, но не давали пищи для размышления — то есть того, чем вообще важна литература.
Тогда уже гремел на всю страну Пелевин с «Поколением Пи». И даже в нем было что-то несравнимо более важное, чем то, что читатель мог обнаружить у Акунина или у его конкурента за читательский успех — Марининой.
Теперь же очевидно, что мода и на XIX век, и на детективы, и на многие другие вещи ушла. Далеко не каждый писатель понимает, когда его время уходит. Но тот, кто понимает, конечно, мудрее других. Уйти красиво вместе со своим временем, возможно, наиболее верное решение для мудрых людей.
