В начале марта, когда Украина уже стала основным источником головной боли для России, но еще не случилось ни присоединения Крыма, ни западных санкций, на лентах информагентств появилась новость, которая на фоне сводок с майдана казалась, как минимум, второстепенной. Агрохолдинг «Московский» объявил, что уходит с рынка из-за нерентабельности. «Многие предприятия уходят с рынка тепличного хозяйства в Московском регионе. Из 10 тепличных предприятий осталось только два. Мы (площадь тепличных хозяйств — 100 га) и совхоз «Матвеевский» (около 30 га тепличных хозяйств)», — признал тогда гендиректор предприятия Виктор Семкин. А глава ассоциации «Теплицы России» Наталья Рогова проблемы овощеводства в Москве связала с ростом импорта и значительным изменением плана застройки.
Сейчас, после объявления эмбарго на продовольственные поставки из ряда западных стран, злоключения «Московского» и ему подобных уже не представляются такими малозначительными, как 5 месяцев назад. Более того, если от конкуренции с европейскими аграриями отечественные сельхозпроизводители волею судеб теперь избавлены, то планы застройки никто не пересматривал.
Возведение коттеджных поселков или жилых комплексов — по-прежнему является слишком привлекательным способом извлечения земельной ренты, чтобы подмосковные гектары перестали интересовать многочисленных инвесторов и девелоперов. Наоборот, как раз на фоне санкций российская недвижимость для многих компаний может стать важным средством защиты их авуаров. «Отец русской демократии» Ипполит Матвеевич Воробьянинов очень огорчился тем фактом, что завещанные ему сокровища «можно было потрогать руками, но нельзя было унести». Здесь ситуация прямо противоположная. Как раз невозможность унести, а точнее — арестовать вложенный в московские небоскребы и подмосковные особняки, «кэш» становится для многих крупных бизнесменов и топ-менеджеров главным плюсом соответствующих инвестиций.
Акции российских продовольственных компаний на пятничных биржевых торгах заметно подорожали. Понятно, что ограничение поставок из-за рубежа повышает рентабельность местных производителей. Но не до такой степени, чтобы свести к нулю их зависимость от цен на топливо и тарифов инфраструктурных монополий. А главное — устранить последствия советских десятилетий, фактически уничтоживших генотип хозяина земли, того, который умеет прокормить не только себя, но и других, не рассчитывая на господдержку и не конвертируя поля и фермы в коттеджи и гольф-клубы.
Те европейские фермеры, которые ныне так жестоко поплатились за игры своих и чужих политиков, конечно, тоже совсем не против госсубсидий. Но они хотя бы, к своему счастью, не знают, что такое раскулачивание, «крыша» (не архитектурный элемент) или выкуп по кадастровой стоимости (это в лучшем случае) участка, который угораздило оказаться на месте очередной «стройки века». И дети считают логичным продолжать отцовское дело, а не во что бы то ни стало перебираться из деревенской глухомани в город, дабы обрести хоть какие-то перспективы. А на самом деле — еще больше подстегнуть стоимость тамошних квадратных метров. Не потому ли счет за полноценный обед в ресторане любой столицы Старого Света вполне сопоставим с ценником легкого перекусона в московском фастфуде? Причем в Европе денежные власти борются с дефляцией (падением цен), а у нас — с инфляцией (их ростом). И это еще до обмена санкциями.
Что будет после — вопрос гадательный. Но очень не хотелось бы, чтобы особенности национального агробизнеса привели к подъему популярности тех политических движений, которые выступают за то, чтобы было меньше богатых, а не бедных. Ведь борьба с «кулаками» в конечном счете приводит к тому, что страна оказывается неспособной эффективно дать сдачи.
