Тест к Единому государственному экзамену. Где меньше всего коррупции: а) в Швейцарии; б) в России в 1990-е годы; в) в современной России.
Правильный ответ совсем не там, где сперва показалось.
Слово «коррупция» переводится как «порча» и подразумевает досадно-криминальное отступление от нормы: вообще-то чиновник должен работать за официальную зарплату, а вот этот — неправильный, испорченный — норовит запустить невидимые ручонки в казну. Но в 1990-х годах в РФ происходило нечто иное.
Приватизация государства.
Трудно подыскать ей исторические аналогии. Средневековые кормления? Но они возникли не корысти ради, а из-за неразвитости товарно-денежных отношений. Приходилось сажать служилого человека на натуральное довольствие по месту назначения. И тот отвечал перед государем за результаты. Если бы вздумал продать городские укрепления на слом-самовывоз в чужую страну, то лишился бы головы как изменник. Теплее — другой пример из Cредних веков. Территория, захваченная викингами или кочевой ордой, причем сразу после завоевания, пока новые хозяева еще не осели на землю.
Нас вроде никто не оккупировал, но в сознании собственного правящего класса удивительным образом реанимировалась схема из раннего Средневековья: с одной стороны, продвинуто-предприимчивое меньшинство, с другой — презренные «совки», у первых — только права, у вторых — только обязанности.
«Креативный класс» до сих пор подзаводит себя этой нехитрой социологией: «Европейцы, люди с нормальным сознанием, готовы осознать цинизм и преступления режима... но подлинным кошмаром, который по-настоящему отворачивает их от России, является безмозглость и дикость большинства, темень в голове и агрессия, отсутствие инстинкта свободы и достоинства».
Путинская вертикаль — альтернатива не мифической свободе, а предыдущему порядку. Такому, при котором начальство могло вести самостоятельную внешнюю политику и бизнес с Шамилем Басаевым, а на улицах в открытую торговали героином.
И как бы ни были омерзительны и разрушительны нынешние откаты, они все-таки лучше, потому что больше похожи на обычную коррупцию.
Но альтернатива-то бюрократическая. А значит: 1) чревата перерождением в то, чему, не к ночи помянуто, Александр Башлачев посвятил песню «Абсолютный вахтер»; 2) ненадежная, ведь она легко ломается, поскольку механизмы обратной связи парализуются заклинанием «я начальник, ты дурак». В русской истории несколько печальных примеров.
Отдавая должное подвигу своих земляков в 1612 году, нижегородский историк Борис Пудалов справедливо отмечает, что тогдашняя «вертикаль власти оказалась неспособна противостоять распаду», и дело спасения страны, против всех правил, взяла в свои руки «земская изба — орган хозяйственного самоуправления тяглого населения».
То есть альтернатива еще и 3) совсем не оригинальная.
Вот об этом подробнее.
Во всех так называемых цивилизованных странах растут доля общественного продукта, перераспределяемого через государство, количество граждан, живущих на пособия, прямые или замаскированные, а соответственно, и власть чиновников. Правительства стран ЕС «сегодня потребляют почти 45% их ВВП», а общие расходы правительства США — 34%. Некоторые называют это социализацией капитализма, некоторые политархией (в терминологии профессора Юрия Семенова), но как ни обзови, ясно, что от Адама Смита постиндустриальное общество ушло далеко. «О каком рынке можно ныне всерьез говорить применительно к США, если даже банковская система (умолчим о промышленности с разваливающимся автопромом или о коллапсирующем рынке недвижимости) стала, по сути, социалистически «госплановой»?» — цитируем мы философа Бориса Капустина.
Исторический рубеж обозначила предвыборная дискуссия Митта Ромни с Бараком Обамой. «Обаму поддерживают 47% зависимых от правительства людей», — заявил тогда республиканец и подобной откровенностью окончательно похоронил свои шансы стать президентом.
Но трудно было придумать лучшее опровержение, с одной стороны, левых страшилок про коммерциализацию всего и вся, с другой — правой мифологии про национальные характеры и ментальности, якобы определяющие судьбы народов.
Условия формирования американской нации воспитывали независимых индивидуалистов. Героям Фенимора Купера и Марка Твена и в страшном сне не привиделись бы такие США, в которых самая массовая профессия — получатель пособия, а образцовый гражданин — это доносчик, сигнализирующий начальству, что сосед Смит уже месяц не бреет траву перед домом, а сосед Джексон вообще еретик, плюнул в сторону гей-парада.
А вы спрашиваете, куда подевалась свободная личность — величайшее достижение западной культуры.
Антиутопию навязывает международная финансово-бюрократическая олигархия. Сопротивляются ей тоже бюрократии. При этом — за неимением плодотворных дебютных идей — уныло копируют на местах стандарты и нравы противника.
Но если задача — просто переместить мировой финансовый центр ростовщичества и паразитизма из Нью-Йорка в Москву или Пекин, то игра не стоит свеч. Противостояние обретает смысл и перспективу только с опорой на самоорганизацию свободных людей и привлекательную для всего мира модель будущего.
Такой модели, как признает народный мэр Севастополя Алексей Чалый, у России «сейчас нет. Но ее нужно создавать».
