Предложение думца-единоросса Р.А. Шлегеля ввести квоты на прокат иностранных (читай: американских) фильмов, чтобы несколько потеснить голливудскую продукцию в отечественном прокате и дать больше места отечественным фильмам, является не первым предложением такого рода и, вероятно, не последним. Идея квотирования — это первое, что приходит в голову при виде засилья голливудских изделий в национальном прокате. И не только в русскую голову, но также в французскую etc.
Прежде всего — поощрение национальной индустрии посредством льгот и преференций (всё равно чего — фильмов, мясо-молочных продуктов, сталепроката, курортов, ж/д подвижного состава etc.) представляется, по крайней мере для части политиков, очень привлекательной идеей. За создание дополнительных рабочих мест избиратели всегда похвалят.
Далее вступает в силу то соображение, что кино — это не внеидеологический стальной прокат, а прокат, тесно связанный с культурой и идеологией. Даже более того — живая идеология, и непонятно, зачем всецело отдавать такое важное дело на откуп американцам, отношения с которыми не сказать, чтобы очень братские. Если кино — это фабрика грез, то лучше, чтобы грезы были скорее отечественные, чем заокеанские.
Наконец, свою роль могут играть и чисто вкусовые соображения. Одно дело, когда под топор квотирования подпадали бы голливудские шедевры раньшего времени — всякие там «Унесенные ветром», «Римские каникулы», «Крестный отец» etc. — тут впору и пожалеть. Но поскольку речь идет о современной продукции, которая лезет со всех афиш, иной законодатель сочтет ее настолько маловысокохудожественной, что и не жалко. Чем кормить зрителя такой жвачкой, так пускай жвачка, по крайности, будет отечественная.
Всё вроде бы убедительно. Пусть не для всех, но довольно для многих. Однако практический опыт квотирования не воодушевляет. Ведь полвека назад не только СССР имел развитую кинопромышленность и снимал фильмы, порой даже прекрасные. Тогда существовало также французское, итальянское, немецкое, польское кино — и тоже весьма высококачественное. Теперь всё это прошло и быльем поросло. Кина (во всяком случае коммерчески-прокатного) нет и больше не будет. Голливуд всё пожрал — и совсем не защищенную национальную киноиндустрию, и вроде бы защищенную квотами. Политика квотирования была разная, а конец один.
В качестве причины обыкновенно указывают на чисто экономический фактор, уподобляя Голливуд добродетельному откупщику Муразову (Ахметову или Коломойскому, говоря актуальным языком). Как пояснял идеальный помещик Костанжогло: «Скоро половина России будет в его руках. Это ясно. Медленно богатеет тот, у кого какие-нибудь сотни тысяч, а у кого миллионы, у того радиус велик: что ни захватит, так вдвое и втрое противу самого себя. Поле-то, поприще слишком просторно. Тут уж и соперников нет. С ним некому тягаться. Какую цену чему ни назначит, такая и останется: некому перебить». Шедеврально или не шедеврально российское или тем более итальянское кино, оно обречено просто в силу узости рынка. Радиус недостаточно велик.
Соображение имеет право на существование, тем более что исключения лишь подтверждают общее правило. Индия и Китай имеют свою киноиндустрию и в ус себе не дуют. Вероятно, потому что население этих стран под полтора миллиарда — с соответствующим зрительским рынком. Плюс к тому сильная культурная особость. Человеку западной культуры продукция Болливуда не больно в радость, а индийцу — наоборот. Россия тут явно не Индия.
Но есть, однако, еще одно обстоятельство, делающее эффект от квотирования весьма проблематичным. Авторы такого рода законопроектов неявно и, возможно, сами того не осознавая, исходят из того, что кино оно и есть кино, хоть во времена «Броненосца «Потемкина», хоть во времена «Римских каникул», хоть во времена «Москва слезам не верит». Между тем нет уверенности в том, что такое допущение верно. Голливудская продукция последних лет имеет всё меньше отношения к жанру привычного классического кинофильма, в том числе и американского же — но прежних эпох.
Неуклонное развитие кинотехники и идеологии породило новый господствующий голливудский жанр, сравнимый скорее с театральным представлением времен поздней Римской империи, с «позднеантичным мимом», в котором «были сконцентрированы технические достижения многих искусств того времени. Все хитрости театральной техники (различные машины и механизмы), декорационного искусства, литературы (поэзии и прозы), музыки, танца, акробатики, мимического искусства — всё это активно использовали постановщики мимов. Искусство мима сознательно было рассчитано на вкусы и потребности самых грубых слоев римского населения. Весь богатый арсенал художественных и технических средств в нем был направлен исключительно на развлечение многоязычного и разноплеменного населения Империи. Мим являлся своего рода индустрией древнего «китча», захватившей в период Империи всю античную культуру, оттеснившей или совсем заглушившей почти все виды и жанры «серьезного», неразвлекательного искусства».
Речь тут идет не о художестве, но скорее об индустрии гаджетов, которая воспитывает потребителя, прививая ему всё возрастающие потребности в однообразном, по сути, развлечении. Российские, французские, итальянские национальные гаджеты — это contradictio in adiecto, поскольку именно сама суть современного голливудского киноремесла — это развлечение многоязычного и разноплеменного населения всемирной Империи. Национальной продукции здесь не место.
Квотирование предполагает восстановление прежней эстетики прежнего кинематографа, когда вместе мы посмеемся и вместе поплачем над целлулоидной грезой, близкой нашему сердцу и нашим корням. Но этого массового кинематографа больше нет, и не очень понятно, откуда ему вновь взяться. Римские сенаторы III века по Р.Х., возможно, были тоже недовольны примитивностью позднеантичного мима с 3D-эффектами и трансформерами, но к возрождению трагедии из духа музыки это не привело. Всё оставалось в прежнем виде, пока позднеримский театр не умер вместе с породившей его Империей.
Сдается, и с кинематографом будет то же самое.
