Пробравшись сквозь густые леса самого севера штата Нью-Йорк в Куперстаун, я немедленно отправился в музей писателя.
— Русский? — спросила кассирша еще до того, как я открыл рот и выдал себя акцентом.
— Как вы догадались?
— К нам другие редко ходят.
— Странно, и это в городе, названном в честь великого Фенимора.
— Кто вам сказал?! Куперстаун носит имя его отца, судьи Уильяма Купера, на чьей земле вырос наш поселок.
Сконфуженный промахом, я не стал ей объяснять, что вырос в стране, где карты городов и весей густо населяли писательские тени — от Радищева до Брежнева. Лишенный пиетета перед литературой Новый Свет пользовался либо индейскими названиями, как Массачусетс, либо заимствованными, вроде Спарты и Трои, либо никакими: Мидлтаун. В Нью-Йорке карта и вовсе обходится цифрами.
Справедливости ради следует сказать, что сейчас этот незатейливый обычай меняется. Муниципальные власти стали добавлять к номерным названиям фамилии правозащитников, таких как Сахаров и Мартин Лютер Кинг, бейсболистов, которых я всё равно не знаю, и полицейских, погибших при исполнении служебного долга. Знакомых имен совсем немного — квартал Баланчина, площадь Вашингтона Ирвинга, улица Теодора Герцля.
Тем больше оснований изменить ситуацию, начав с Довлатова. Знаю по себе, как много приезжих из России рвутся посмотреть описанную им улицу. Поэтому она уже и так носит мемориальный характер. В этом уголке огромного и безликого Квинса всё готово для музея. Лена, вдова писателя, щепетильно сохранила всё, что образовывало быт Сергея. Шкаф с его изданиями на разных языках («Три метра литературы», — уважительно сказал Рейн, гостивший у Довлатовых). Письменный стол с аккуратно сложенными рукописями (Сергей панически любил порядок). Его рисунки, включая дивных матрешек с гениталиями. На стене висят наиболее удачные обложки «Нового Американца» (среди них, похвастаюсь, и сооруженная мною: половина Большого Яблока с картой сабвея на срезе). Не сомневаюсь, что со временем здесь возникнет настоящий музей. И как было бы здорово, если вести к нему будет Sergey Dovlatov Way, пересекающий 108-ю стрит.
Ничем не примечательная улица, она стала знаменитой среди русских читателей только потому, что вошла в прозу и биографию Довлатова. Здесь он прогуливал фокстерьера Глашу и пришедшую ей на смену таксу Яшу. Здесь Сергей покупал сигареты, когда не бросал курить, и выпивку, когда не бросал пить. Здесь флиртовал с продавщицами, брал напрокат фильмы со своим любимым Ником Нольте, покупал русские газеты, болтал со знакомыми, к которым относились все соотечественники района.
— Моя слава, — кокетничал Сергей, — достигла такого размаха, что я удивляюсь и когда меня узнают, и когда не узнают.
Это и понятно: не заметить Довлатова было никак нельзя, не полюбить тоже. И это при том, что Сергей охотно и ядовито издевался над обитателями 108-й. Доставалось и его доброму знакомому Моне, владельцу русского гастронома, где Сергей, когда не худел, покупал еду телегами. В одном скрипте на радио (они до сих не напечатаны) есть такой диалог:
— Моня, почему у вас лещ с мягким знаком?
— Какого привезли, таким и торгуем.
Больше всего 108-й в «Иностранке», где он вывел галерею эмигрантских типов, написанных углем с желчью. В соседях-эмигрантах Довлатова бесило жлобство. Готовый прощать пороки и преступления, Сергей не выносил самодовольства, скупости, мещанского высокомерия, уверенности в безупречности своих идеалов, презумпции собственной непогрешимости, нетерпимости к чужой жизни, трусливой ограниченности, неумения выйти за унылые пределы бескрылой жизни. Другими словами, Довлатов презирал норму. Ту самую, о которой больше всего мечтал и которой больше всего боялся.
И всё же ему всё прощали. Наверное, потому, что читали «Иностранку», как письмо Хлестакова в «Ревизоре»: про других смешно, а себя не узнаешь.
Все 12 американских лет Довлатов обживал 108-ю улицу. Как кот на подоконнике, Сергей любил ощущать границы своей территории. Ему нравилось жить среди своих героев, поэтому 108-я улица уже вошла в русскую литературу. Хорошо бы ей теперь остаться и в городской географии. Самому Сергею эта мысль грела душу. Купив в Катскильских горах дачу с участком земли, он решил назвать своим именем кусок попадающей в его владения дороги. И, конечно, он был бы счастлив узнать, что в Квинсе его не забыли.
Чтобы это произошло, всем, кто любит прозу Довлатова, стоит сказать об этом вот тут.
