Юрий Грымов поставил в РАМТе медицинский опыт
Репертуарная политика Алексея Бородина всегда вызывает уважение: он не гонится за модой и не идет по проторенным дорожкам кассовых комедий или перелицовок классики. Худрук РАМТа старается выбирать небанальные названия, дающие пищу для ума его молодым зрителям: «Берег утопии» и Rock-n-roll Тома Стоппарда, «Будденброки» Томаса Манна и «Ничья длится мгновение» Ицхокаса Мераса.
И вот теперь еще одно новое для русской сцены произведение — популярный американский роман «Цветы для Элджернона», который предложил для постановки приглашенный Бородиным кинорежиссер Юрий Грымов.
По словам руководителя РАМТа, в этом романе его привлекла тема «других» людей, которые в нашем нетерпимом обществе чувствуют себя изгоями. Но спектакль Юрия Грымова получился совсем не про это, да и книга Дэниела Киза по большому счету о другом.
Небольшой фантастический рассказ о неудачном медицинском эксперименте со временем превратился в один из важнейших гуманистических романов XX века, где речь шла уже не столько о врачебной ошибке, сколько об этических аспектах вмешательства в природу человека. Что есть личность — сумма знаний и навыков, которую можно увеличить искусственным путем, или нечто более глубокое и сложное, чего нельзя измерить уровнем IQ?
Юрий Грымов выражает эту мысль в лоб, без обиняков. В луче света сидит весь в белом Он — слабоумный юродивый Чарли Гордон. Вокруг него в черных халатах кружат Они — врачи, покусившиеся на божественную природу человека. А в глубине сцены глухо ворочается Оно — бесформенное бессознательное.
Огромные, наполненные воздухом мешки из парашютного шелка, придуманные Марией Трегубовой, то изображают тесто в пекарне, где работает Чарли, то символизируют темные воспоминания юноши. Временами они накатывают из глубин памяти, принося с собой образы истеричной матери, уставшего отца, эгоистичной сестры.
Прием эффектный, ничего не скажешь, но эти дышащие, занимающие всю сцену декорации, а также резкие монтажные склейки душат актеров, не оставляют им пространства для игры.
Большинство персонажей выглядит довольно плоско и схематично, и только Максиму Керину в роли Чарли (дебют недавнего выпускника Щепкинского училища оказался на редкость успешным) удается показать развитие образа — постепенное превращение наивного идиота, в котором есть что-то и от князя Мышкина, в «нормального» человека. Но приобретая знания о мире, герой теряет веру в него и переполнявшую его любовь к людям.
После антракта сцена преображается: вместо хаотичного нагромождения абстрактных форм — холодная и пустая комната холостяка, чья строгая геометрия соответствует характеру нового, рационального и сверх меры эрудированного Чарли. Но сыграть гениальность труднее, чем умственную отсталость, Максим Керин пытается передать ее через жесткость и отскакивающие от зубов головоломные пассажи об энзимах. Пока это выходит не очень убедительно. Впрочем, в спектакле важно другое.
Вскоре Чарли Гордон находит ошибку в медицинских расчетах и выясняет, что за его быстрым взлетом последует еще более стремительное падение. Предчувствие скорого конца обостряет его мысли и чувства, заставляет мозг лихорадочно работать, ища выхода из этой ловушки.
И тут Грымов делает сильный ход: отправляясь познакомиться с приютом для слабоумных, где ему предстоит провести остаток дней, герой Керина спускается в партер и внимательно смотрит на публику. «Но ведь двери открыты, они могут уйти», — говорит он доктору. «Некоторые уходят, но почти всегда возвращаются», — отвечает тот. И в конце концов потерявший рассудок Чарли Гордон тоже садится в кресло среди зрителей.
Образ театра и даже мира как сумасшедшего дома в общем-то далеко не нов. Но режиссеру удается лишить зрителей комфортной позиции сторонних наблюдателей и сделать их соучастниками процесса. А это всегда очень сказывается на реакции публики. Так что не удивительно, что в финале зал встает и награждает актеров настоящей овацией.
