Будьте романтиками, потребуйте возможного!
На марш в поддержку политзаключенных идти не хотелось. Никто из друзей и не пошел. Не созванивались, не договаривались встретиться возле старого здания «Известий», как бывало раньше, не подгоняли копушу звонками и эсэмэсками — ты где, еще в метро? давай быстрее, все уже собрались!
В этот раз я опаздывала одна, сама по себе. Бежала по простывшему следу — в переходе на Пушкинской нет никого, с кем мне по пути, никого нет под козырьком кафе, где когда-то прятались от дождя и снега, пусто на площади у кинотеатра, всё чисто и у рамок на Страстном. Бульвар свободен слева и посередине, зато по правой стороне, которую обычно выбирают либералы и националисты, движется колонна.
Сразу видно, что людей немного. Так и хочется сказать — не больше, чем омоновцев и полицейских, охраняющих шествие. Но чтобы так сказать, надо иметь точные цифры — от тех и других. И всё равно понятно — очень мало, вызывающе мало, если сравнивать с Болотной и Сахарова 2011 года. Некоторые потом бодрились, придумывая, что было тысяч 20 или больше. Или объясняя, что для акции правозащитной тематики, а не про «мы здесь власть», и этого достаточно. Но себя не обманешь: на бульварах процентов пять моей фейсбуковской ленты, а бывало и 99. «Если ты вокруг никого не узнаешь, значит, людей много», — говорит Ксения Ларина. Это хороший способ подсчета. Узнаю знакомых и знакомых знакомых. Молодых не много. В основном старые протестные волки.
Меня бы и самой тут не было, если бы я не приехала однажды в Никулинский суд на заседание по «болотному делу». И не дышала бы мне в спину черная полицейская собака, сидящая позади и мешавшая расслышать слова. А до того не лаяла бы на меня полицейская собака в Хамовническом суде, взвинченная до истерики духотой и количеством желающих пройти на заседание по делу Pussy Riot. В судах так устроено, что лиц заключенных почти не видишь — то клетка далеко, то в зал заседаний не попасть, и люди уплощаются до портретов, фотографий, символов, а собака — вот она, на расстоянии одного зубовного клаца. Почему-то именно это мысль о собаке заставила встать и пойти — возможно, потому что собака сама по себе ни хороша, ни плоха, даже не зла. А в итоге всем выходит мучение.
Догоняю колонну. Здесь не веселее. Люди идут медленно. Как на похоронах. Кричалки «Свободу Акименкову, Кривову, Ходорковскому!» и «Россия без Путина!» обрываются, гаснут в толпе. Нет настроения. И злости нет. Есть ритуал, протестная рутина. Надо, чтобы все мы здесь сегодня собрались. В очередной раз. Мои знакомые и знакомые знакомых. Некоторых я настолько хорошо за это время узнала по Facebook, что лучше было бы и не знать.
Мария Баронова, одна из фигуранток «болотного дела», стоит на балконе театра «Школа современной пьесы» вместе с Павлом Лобковым и снимает, наверное, шествие. Некоторые машут из ей толпы, я тоже машу, но она не видит. И получается немножко Михаил Андреевич Суслов на Мавзолее. Наверное, это не так, но выглядит всё равно так. Где-то в этом месте, говорят, левые отделились и ушли на левую сторону.
Почему именно сейчас? — спрашиваю участников марша. Никто не знает. Давно не ходили, например; 30 октября — день памяти жертв политических репрессий, приурочили; юбилей ареста Ходорковского — с 25 октября 2003 года прошло 10 лет. Но единственный очевидный ответ — пришли, чтобы добиться амнистии для политзаключенных по «болотному делу», — никому не приходит в голову. Мне тоже не приходит. Даже Анна и Дмитрий Борко из «Комитета 6 мая» не верят в амнистию. «Вы же в процессе, вы должны знать, каковы шансы на амнистию», — говорю я. «Всем кажется, что если мы в процессе, то больше знаем. Нет, не знаем, как и все», — отвечают они. Мы уже дошли до конца, стоим на углу Сахарова и Сретенского бульвара. Со всех сторон — ограждения, полиция. Портреты политзаключенных сложены в кучку, у единственного выхода из зоны оцепления. Пожалуй, я понимаю, почему изнутри процесса ничего не видно.
Между тем марш за свободу политзаключенных, в отличие от многих предыдущих, мог иметь прямого адресата, если бы состоялся как большая политическая акция. На Валдае Владимир Путин сказал, что не исключает возможности амнистии по «болотному делу». Совет по правам человека разработал несколько проектов амнистии к 20-летию Конституции, своей вариант предложила оппозиция, есть отдельный проект амнистии по «болотному делу», предложенный депутатами от КПРФ еще в мае. Акция, на которую вышли десятки тысяч, — хороший аргумент в пользу более широкой амнистии. Еще недавно те же люди выходили и требовали невозможного. Отмены итогов выборов, например. Или — второго тура для Навального. Но требование освободить 30 фигурантов «болотного дела» и еще двоих, Алехину и Толоконникову, как раз было вполне реально, причем и при этой власти. Столь же реально, как и провести масштабную протестную акцию год назад. Но потребовать и добиться возможного не получилось.
Наверное, поэтому и не хотелось идти на марш. И поэтому мои друзья его проигнорировали. За детей ходили, за выборы ходили, а за 30 с лишним человек плюс Ходорковский, Pussy Riot, Greenpeace и «другие политзаключенные» не пошли. Про «других» раздавали брошюрки. Активисты «Другой России» Игорь Березнюк, Кирилл Унчук и Руслан Хубаев сидят по «манежному делу», сидит Таисия Осипова, сидит Ольга Шалина по «таганскому делу». Статьи УК 212 и 318 хорошо работали задолго до начала «болотного» протеста. Сидят тысячами предприниматели или просто случайные люди, которые попались под судебную машину. Но их судьба не стала темой протеста.
«Болотная» казалась исключением из общих правил жизни в России — политические требования в вакууме, предъявляемые отдельно от социальных требований, диктуемых хтоническим ужасом русской жизни. Проблемы ЖКХ, здравоохранения, образования, пенсионного обеспечения (и освобождение политзаключенных, кстати) интересовали в основном только левую сторону Бульварного кольца. Правую — освобождение Ходорковского и вопрос о власти. С тех пор многое изменилось, и теперь уже не слишком важно, по какой стороне бульвара идет колонна — плохо и с той, и с другой стороны. Но Болотная, такая яркая и кипельно-белая, скукожилась до нескольких тысяч хорошо знакомых между собой человек, ссохлась за загородкой. И провела марш в защиту близких по духу политзаключенных. «Недемократические» зэки там тоже фигурировали, скажем, Даниил Константинов, но всё равно лучше всего читались имена тех, кто популярен у либеральной Болотной.
Бирюлево тоже из песни не выкинешь. Общественный защитник по «болотному делу» Сергей Мохнаткин предлагал «Комитету 6 мая» обратиться в прокуратуру, чтобы наказать «бирюлевских». До этого не дошло, но граница обозначилась. Проведена она Ильей Гущиным в письме в редакцию «Новой газеты». Гущин, по сути, заявил о кризисе правозащитного протестного движения — он отказался считать себя «болотником», назвался «бирюлевцем», потребовал «не узурпировать протест и право на защиту жизни и достоинства за узкой группой псевдолибералов», высказался за «равные права для всех граждан, а не отдельных политических тусовок».
Написать такое письмо мог бы, наверное, и кто-то из демократических лидеров «Болотной», но не написал.
Организатор марша Александр Рыклин подвел итоги акции в своем Facebook: «Конечно, маловато. А вы ждали, что к нам присоединятся рабочий класс и трудовое крестьянство? Что на подходе колонны ивановских ткачих и сормовских стачкомов? А напрасно вы этого ждали. Хочу вас огорчить — никого, кроме нас, не было сегодня, не будет ни завтра, ни послезавтра...»
Пожалуй, он прав. Рабочий класс и трудовое крестьянство, небесполезное для создания широкой коалиции в защиту политзаключенных и просто несправедливо осужденных, на эти акции не придут. Мы же были на Болотной, и мы придем еще.
