Поймали, заломали, кинули на ковер к Колокольцеву. Покажите мне этого человека! Показали. И овощебазу закроют.
Что еще? Можно натянуть вертикаль — сделать глав муниципальных образований ответственными за национальные конфликты, запретить полиции брать взятки, принять законы, ограничивающие покупку недвижимости иностранцами, поприжать черный рынок квартирной аренды, переговорить с диаспорами, погрозить пальцем криминальным кланам. И начать дискуссию о визовом режиме. А даже если и введут.
Представим себе, что мы вдруг оказались в очищенном от коррупции и беззакония мире, где мигранты предъявляют визы при въезде, выведены в белую оптовые базы и фирмы, прокачивающие деньги ЖКХ, закрыты тайные общежития и бордели, разобраны лесные городки мигрантов, опустели строительные вагончики, подвалы, чердаки — дно Российской Федерации, где обретается беднота и криминал, приехавший к нам решать свои локальные или глобальные проблемы. Пусть наш фантастический сценарий включает даже депортацию нелегалов.
Что останется? А всё то же — люди, которые в силу исторических, политических, экономических и семейных обстоятельств оказались жителями (не всегда гражданами, но и это тоже) одной страны. Получили гражданство РФ по рождению, натурализовались легальным способом, имеют вид на жительство или рабочую визу. Пусть всё по букве и духу Конституции. Но что это изменит, если живущие в стране представители разных национальностей боятся и ненавидят друг друга? Две эмоции в последние дни обнажились во всем бесстыдстве — страх и ярость. Люди больше не стесняются ни чувств, ни действий. Бирюлево четко обозначило переход. Русские кричат о том, что боятся за своих русоволосых детей. Кавказцы кричат о том, что боятся за своих черноволосых детей. Евреи кричат о том, что слово «погром» для них означает pogrom, без вариантов. Боятся за своих детей. Наниматели домработниц и строителей кричат о том, что боятся за своих работников. Домработницы и строители если и кричат, то негромко. Сейчас мяч не на их стороне. До такой степени не на их, что мои друзья прячут знакомого с бирюлевской базы в своем строящемся доме.
А ведь пострадали только стекла торгового центра «Бирюза», овощебаза, несколько машин и несколько сот арбузов. Если это и погром, то точно не pogrom. А страшно всё равно.
В поле общественной рефлексии — полный набор аргументов: «там были провокаторы», «у преступности нет национальности», «а Кавказ — это Российская Федерация», «во всем виноваты коррумпированная власть и криминальный бизнес», «полиция должна работать, наказание должно быть неотвратимым вне зависимости», «Россия не справляется с задачами ассимиляции», «миграция — мировой процесс», «исламизация — мировой процесс», «Москва, как и любой мегаполис, была и будет мультиэтничным городом». Даже если сказанное — чистая правда, кого можно сейчас этим убедить и успокоить? И, главное, в чем предмет и цель этой дискуссии? Ну, кроме той, чтобы не сойти с ума от стремительности входа в новую реальность.
Полагаю, что предмет дискуссии в обнаружении проблемы, которая сначала была скрыта под тонкой коростой политкорректности и государственной лжи, а теперь прорвалась беспорядками. Страх тут полезен одним — будучи высказанным, он перестает тобой управлять. И можно заняться фигурой умолчания.
Допустим, что в Бирюлево мы наблюдаем передел рынка, провокаторов и политическую комбинаторику — это всё версии, которые нравятся моим друзьям. И я даже знаю, почему нравятся — так легче. Но нож, от которого погиб Егор Щербаков, и ярость бирюлевских тетушек, кричавших «Русские — вперед!», версии не отменяют. Как и вчерашнюю «Пражскую», которую уже никто и не обсуждал. Не сенсация.
У нас плохо с понятийным аппаратом, определения и ярлыки у нас свалены в одну кучу, слова, обозначающие явления в сфере национальной политики, прошли через советскую идеологическую машину и покорежились. Поэтому «это» можно называть как угодно — хоть национализмом, хоть ксенофобией, хоть страхом чужого, хоть идентификацией со своим. Однако есть факт — вышли люди, заявили, что требуют законности и что они русские и вперед. Сопровождая свое заявление битьем стекол под одобрение бабушек. Что можно сделать, чтобы рационализировать страх, охвативший нерусских при виде этого зрелища, да и русских тоже? Отменить-то произошедшее нельзя.
Видимо, отсечь последствия от причины.
Мы вынуждены тереться друг о друга, не решив вопроса, кто мы — разные по национальности и вероисповеданию люди, которые живут в Москве и, шире, в России. Какую общность мы представляем — свой этнос, свою малую родину, свою социальную группу, профессиональную страту, свою религию, диаспору? Если актуальны только эти определения, но более не актуально ничего, то есть все основания бояться чужого и отвоевывать свое. Кто мы друг другу в России, на основании какого кода нам коммуницировать? Того, что наши отцы служили вместе в Советской армии и состояли в КПСС, а еще раньше был Сталинград? Не получается. На улицах бьется молодежь, для которой СССР — каменный век.
Про что нынешняя Россия вообще? Про заработок любой ценой — хоть сдачей квартир 20 нелегалам, хоть крышеванием овощебазы? Про ощущение, что после нас хоть потоп — уедем в Европу, уедем в Азербайджан? Или про язык, культуру, цивилизацию?
Мы попали в кризис идентичности — старой советской уже нет, новая идентичность не состоялась. По Бирюлево разбросаны ее осколки — стекла и арбузы. И это страшно, да. И заставляет изучать в зеркале свой цвет волос. У меня на сегодняшний день тоже темноваты.
На вопрос «что теперь делать со своим страхом?» блондинкам и брюнетам, похоже, есть два ответа. Совершить транзит от постсоветской империи, где каждый боится чужака, охотится на него, зарабатывает на нем или морочит ему голову, к новой идентичности на основе русского цивилизационного проекта, не этнического, а культурного. К пониманию — кто мы, зачем и что тут делаем. Из разномастного «населения», не имеющего субъектности, бредущего уже 20 лет по пустыне алчности и политических манипуляций, стать единой гражданской нацией. Или не стать. Не факт, что сейчас все граждане России этого захотят. И это вопрос не к чужим, а ко всем своим — успеем ли сменить ярость разрушения на столь же истовое созидание? Но других вариантов нет. Жить в страхе и неопределенности больше невозможно.
