Сергей Кузнецов: «Новая архитектура массово проигрывает старой» | Статьи

Российский партнер Нормана Фостера, глава «Моспроекта-5» Сергей Ткаченко рассказал «Известиям» об окончательном выходе британского архитектора из проекта реконструкции Пушкинского музея. Будущее многострадального ГМИИ корреспондент «Известий» Ярослав Тимофеев обсудил с главным архитектором Москвы Сергеем Кузнецовым.

— Вы собираетесь проводить новый конкурс на архитектурную концепцию ГМИИ имени Пушкина?

— Такое решение обсуждается, но пока не принято. Сейчас ситуация близка к тупиковой: Нормана Фостера в проекте нет, музей находится в растерянности. Концепция, которая корректировалась партнером Фостера Сергеем Борисовичем Ткаченко, критики на архсовете не выдержала. На том же архсовете было подтверждено решение сохранить часть исторической застройки. На основе проверенных данных будет сформировано новое задание, которое мне кажется логичным разыграть на архитектурном конкурсе. Пока все принципиально согласны.

— Сергей Ткаченко сказал «Известиям», что у него действующий контракт с музеем и он будет продолжать свою работу.

— Технически это может быть и так, и иначе. А как решит менеджмент музея — я не знаю. На месте Сергея Борисовича я бы не был так уверен.

— Как могло случиться, что концепция Фостера, предполагавшая снос исторических зданий, выиграла конкурс?

— С этим конкурсом вообще темная история. Архитектурная компания, сооснователем которой я являюсь, пыталась в нем участвовать. И, честно говоря, нам было понятно, что конкурс организовывается под выигрыш одной компании. Тогда были другие порядки. Многие согласования по сносу, по реорганизации зон охраны при прежней команде решались гораздо проще. Видимо, на это и рассчитывалось. Потом из-за экономического кризиса и смены команды процесс затормозился, и теперь мы вернулись к проекту реконструкции ГМИИ заново.

Сейчас ситуация с охраной наследия гораздо более организованная и более строгая. Все попытки отдельных активистов убедить общественность, что с наследием плохо работают и там царит самоуправство, ― это полнейшая неправда. Мы доказали это и на примере Пушкинского музея: то, что раньше предполагалось к сносу, теперь решено оставить.

— Как вы лично как архитектор относитесь к Норману Фостеру?

— Прекрасно отношусь, безгранично уважаю. Считаю, что он один из самых выдающихся архитекторов нашего времени и, безусловно, войдет в историю архитектуры.

— Он много пробовал строить в России, но ни один проект так и не был реализован.

— И другие много пробовали. Это же не вопрос таланта и дарования архитектора, это проблема организации работ в России. Все большие города мира известны тем, что международные звезды там проектируют. Москва тоже этим славилась, начиная со времен Ивана Грозного, как и Петербург. То, что сегодня всё не так, и мы славимся только скандалами, конечно, ненормально. Думаю, что мы это поправим. Не конкретно с Фостером, а вообще: если иностранный архитектор выигрывает конкурс, мы будем контролировать, чтобы именно он и проектировал здание. Будем защищать его интересы.

— В недавнем интервью «Интерфаксу» Владимир Мединский сказал: «Зачем приглашать втридорога зарубежных светил, если мы в состоянии проектировать и строить здания мирового уровня?». Что вы думаете по этому поводу?

— Я Владимира Ростиславовича знаю довольно неплохо, и знаю как человека очень широких взглядов. Уверен, что если у нас будут достойные иностранные предложения по конкурсам, проходящим под его патронажем, он не будет против. Кстати, без его помощи международный конкурс на ГЦСИ и не состоялся бы. А у нас сейчас в финале из десяти заявок семь ― иностранные.

В том, что в России много своих архитекторов, я с ним согласен. Безусловно, их надо поддерживать. Но с тем, что Москве не нужна работа с международными звездами, я не соглашусь. Убежден, что нужна. Мы у них многому научимся, получим интересные объекты.

— Вы согласны, что в Москве существовала круговая порука архитекторов и иностранцев старались не пускать?

— Протекционизм рынка — это нормальная ситуация. Но в Москве, к сожалению, он приобрел гипертрофированные формы. То, как весь московский архитектурный заказ распределялся на узкую группу лиц, — в мировой практике пример беспрецедентный. В маленьком по сравнению с Москвой Берлине работают примерно 100 архитектурных офисов, а у нас сильных архитекторов, делающих основные здания, — всего 10–15.

Что такое количественное насыщение рынка? Это конкуренция, при которой количество неизбежно переходит в качество. А сейчас рынок закрыт, работают одни и те же люди, которые постепенно стареют, а за ними новое поколение не идет. Это нездорово, это, честно говоря, эгоизм. Ведь они когда-то отойдут от дел, а что будет потом? Пустыня останется? Проектировать будет некому, потому что они никого не пускали.

Я сам пробивался на рынок, и это был тяжелейший труд. Компания, которую мы основали с Сергеем Чобаном, — чуть ли единственная с 2006 года, которая появилась на рынке с нуля. И то она удержалась во многом не на московских проектах.

— Журналисты сообщали, что на архсовете вы поставили Норману Фостеру условие: либо защищаетесь лично, либо уходите. Это не могло повлиять на его решение отказаться от проекта?

— Во-первых, мы вели диалог с музеем, а не с Норманом Фостером. Никаких условий мы ему ставить не хотели. Мы попросили коллег из музея определиться, кто делает проект. Потому что когда проект выносится под лейблом Нормана Фостера, а сам он пишет отказные письма, это ненормально. Нужно честно сказать, что ведет реконструкцию Сергей Ткаченко, и не ссылаться на Фостера. Или же пригласить Фостера, чтобы он лично занимался проектом, приехал в Москву, вступил с нами в дискуссию. Да, Фостер на это отреагировал, сказал, что он в процессе не участвует. Получился резонанс. Но что тут говорить ― понятно, что он большой мастер, и не наше дело выставлять ему ультиматумы. Мы работаем с заказчиками.

— На архсовете были также озвучены претензии к сумме $6 млн, потраченной на разработку проекта. Вы с ними согласны?

— Не как главный архитектор Москвы, а как архитектор, много лет практикующий и знающий контрактную систему, могу сказать, что сумма очень большая для того объема работы, который был представлен. Но работа шла долго, было много альтераций — наверное, деньги и могли быть потрачены. Это уже вопрос ко всем: почему с таким объемом финансирования мы в итоге имеем такой скромный результат ― по факту почти нулевой? Как известно, у победы всегда много отцов, а неудачи — все сироты. Уже не найдешь, откуда пришла проблема.

— Как вы относитесь к тому, чтобы такие здания, как «Пятилистник» или «Апельсин» Фостера, стояли в центре Москвы? Вы модернист или консерватор?

— Я стараюсь не быть зажатым ни в какие рамки. Но есть городской контекст. Ситуации «Пятилистника» и «Апельсина» разные. В первом случае есть исторические фасады Волхонки. Я считаю, что там должно стоять здание с фасадом, а не здание-скульптура. «Пятилистник» в контекст Волхонки не вписывается.

Во втором случае, если допустить, что надо снести ЦДХ и перепланировать территорию, я бы тоже считал, что не стоит менять одну гигантскую форму на другую. Надо делать нормальную квартальную застройку с фасадами по набережной и Садовому кольцу. Но на самом деле ЦДХ — не такое отвратительное здание, что его обязательно, любой ценой нужно сносить. Идеологию квартала пересмотреть можно, тогда должна быть другая архитектура. А ЦДХ и «Апельсин» — с точки зрения идеологии одно и то же. Не вижу смысла менять одно на другое.

— А с точки зрения новизны: если бы где-то в центре Москвы нашелся подходящий контекст для «Пятилистника», вы бы его поставили?

— Если исходить из новизны, то давайте всё наследие снесем и построим новое. Ситуация такова, что новая архитектура пока массово проигрывает старой.

Почему вообще возникла тема охраны наследия? Раньше же ее не было; многие объекты, которые сейчас являются наследием, строились на месте старых. Всегда было понимание, что новый дом лучше старого — просто потому, что он больше, красивее, теплее, уютнее, технически оснащеннее. Но в какой-то момент обнаружилось, что новые здания проигрывают старым, и тогда возникла проблема охраны наследия.

Если есть в городе пустоты, давайте их заполнять. Но архитектура — не скульптура, ее нельзя переставлять по телу города. Каждый участок несет в себе genius loci, и здание должно на него реагировать. Нельзя сказать: «Дом хороший, но сюда он не подходит». Это всё тоже из предыдущего периода московской истории.

Хорош нож или плох? Если ты режешь им хлеб, он хорош, если убиваешь человека — плох. Для Волхонки «Пятилистник», я считаю, плох. Возможно, есть место, где он подошел бы. Так же, как есть вероятность жизни во Вселенной.