Приближающаяся годовщина кровавого Октября в Москве вдруг выявила тот факт, что былые страсти, когда-то разделившие наш город и с ним всю страну на две враждебные партии, еще не улеглись окончательно. Противники Ельцина говорят всё, что они говорят эти 20 лет. Но в этом году свой встречный бой решили дать либералы. Многие сегодняшние защитники всех возможных прав и свобод, а также ветераны борьбы «за честные выборы» поспешили, не дожидаясь страшной даты 3–4 октября, отметиться в своих блогах рассуждениями о том, как умело президентский ОМОН расстрелял защитников парламента в Останкино и как славно прибывшие на помощь Ельцину танки в несколько часов покончили с тем, что когда-то называлось представительной властью.
Года три тому назад я слышал от одной известной активистки оппозиционного движения Марины Литвинович о том, что в рамках общей протестной борьбы против нынешней власти люди, стоявшие в 1993 на разных сторонах баррикад, сегодня не просто забыли старые разногласия, а, заключив друг друга в братские объятия, простили все старые обиды. Я тогда спросил Марину, а где гарантия, что теперешние союзники в будущем снова не начнут палить друг в друга. Похоже, однако, что ждать этой минуты не придется — борьба за оценку и переоценку Кровавого Октября 1993 года началась, и она едва ли остановится после этой годовщины.
В чем на самом деле скрытый смысл этой борьбы? Действительно, Путин своим президентством сыграл роль примирителя: отверженным коммунистам он справедливо подарил старый гимн, монархистов порадовал сохранением царистского герба, а либералам оставил их излюбленный трехцветный флаг. Еще в начале его правления на пост главы Конституционного суда был возвращен опальный с 1993 года Валерий Зорькин, который с этого момента стал убежденным сторонником усиления президентской власти. Впоследствии процесс возвращения проигравших приобрел еще более быстрые темпы: главой своего избирательного штаба в 2012 году Путин назначил режиссера Станислава Говорухина, яростного критика Ельцина во все годы правления последнего, приблизил к себе в качестве советника и Сергея Глазьева, человека, демонстративно покинувшего правительство в знак несогласия с Указом 1400.
Путин тем не менее не может, даже если хотел бы, сегодня однозначно осудить действия Ельцина в те годы и пересмотреть официальное отношение к событиям 3–4 октября как к мятежу против законной власти.
В отношении оценки 1993 года он попал в непростую политическую коллизию: с одной стороны, большая часть его искренних сторонников — это люди, которые относятся к тем событиям иначе, чем того требует официальная точка зрения, с другой стороны, сам президент как президент — безусловно, часть той системы, которая была выстроена после 3–4 октября. Наш гражданский мир держится в значительной степени на молчании Владимира Путина по поводу его персональной оценки тех событий и тех действий ветвей власти, которые поставили город на грань гражданской войны.
Но общество дошло до той точки, когда внятное суждение главы государства о тех днях оказывается просто необходимо. Документальный фильм Владимира Чернышева об октябрьских событиях, который будет показан по НТВ вечером 3 октября, наверняка вызовет новый виток общественной дискуссии, и многие официальные лица будут принуждены давать ответы на эти вопросы. Будет не очень красиво, если в их суждениях возникнет разнобой.
Вот если отвлечься от проблемы персональной вины, что по большому счету явилось причиной кровавого разворота событий тех дней? Я думаю, причиной явилось то, что и сегодня остается неприятной чертой нашего политического мышления: наша государственно-правовая неопрятность, наше равнодушие к политическим институтам именно как к правовым институтам, а не как к орудиям для достижения посторонних задач.
Когда распадался Советский Союз и беловежские лидеры подписывали свое соглашение, ни один человек в России не задумался над тем, какой политический строй в итоге возникнет в обретшей самостоятельность России. Что это вообще образовалась за раскоряка с двумя независимыми центрами власти — президентом и съездом? Вероятно, основатели нашей государственности думали походить на Америку с ее разделением властей. Но съезд, конечно, не походил на традиционный европейский парламент и тем более на американский конгресс. По существу, это было наше новое Учредительное собрание, и смысл существования этого малоэффективного для повседневного управления органа, как и союзного съезда, состоял в одном — основать новый государственный строй.
То есть создать этот новый строй, принять новую Конституцию и благополучно самораспуститься.
Но в этот момент в России бешеными темпами начался процесс приватизации, и все ветви власти включились в этот процесс с разным успехом, на время забыв о том, что государство к этому моменту не имело никакой определенной системы принятия решений. И вот именно по этой причине вместо 17 сентября 1787 года, героического акта принятия Конституции США конституционным конвентом в Филадельфии, мы получили 21 сентября 1993 года и последующий декабрьский референдум, о котором порядочным людям неудобно и вспоминать.
Чтобы освободиться от давящего нас морока 1993 года, мало осудить прямых виновников того насилия, нужно осудить саму эту идеологию, которая ставит экономику выше политики, наживу выше права, выгоду выше морали. Нам нужна великая реабилитация за 1993 год, которая не может быть сведена лишь к поиску конкретных виноватых, нам нужен не просто очередной призыв к гражданскому согласию, но призыв, который будет ознаменован окончательным выбором Россией своей политической формы, той своей политической системы, которая будет отлажена на века и которой впредь можно будет гордиться.
И 20-я годовщина тех позорных дней, по моему, прекрасный повод начать общенациональную дискуссию на эту тему, итог которой лет через, скажем, 10 сможет подвести новое Конституционное собрание. И, я думаю, члены этого собрания первым своим решением обязаны будут увековечить память борцов за русскую свободу в XX веке — защитников Учредительного собрания в 1918 году и Верховного совета в 1993-м.
